Дворец сновидений - Кадарэ Исмаиль

Марк-Алем слушал его, сидя по-прежнему в каком-то оцепенении. Много лет назад один из их родственников, Алекс Ура, объяснил ему, что фамилия Кюприлиу не что иное как перевод слова «ига» — «мост» и пошло это от одного древнего моста с тремя пролетами в Центральной Албании, построенного в те времена, когда албанцы были еще христианами, в основание которого замуровали человека. По словам кузена, их прадед в четвертом колене, по имени Гьон, работавший каменщиком на строительстве этого моста, после окончания строительства, как и многие другие, вместе с памятью о совершенном преступлении унес оттуда и свою фамилию Ура, что означает по-албански «мост».

— Они споют нам знаменитую балладу, только на этот раз в албанском переложении, — продолжал Курт. — Визирю я пока еще не говорил об этом, но думаю, что с его стороны не будет никаких возражений по поводу того, чтобы они остановились у нас. Дорога им предстоит долгая, и ехать им придется, припрятав музыкальные инструменты.

Курт продолжал страстную речь. Он снова заговорил о связи их семьи, живущей здесь, с тамошним балканским эпосом, как о связи чиновников и искусства, преходящего и вечного, и даже один раз упомянул тело и душу.

— Как бы то ни было, здесь говори что хочешь, но не вздумай все это где-то в другом месте повторять, — произнес старший брат, снова нахмурившись.

За столом вновь воцарилось неприятное молчание, так всех пугавшее.

— Ты, племянник, похоже, теперь больше ни в каких разговорах не участвуешь, — обратился к Марк-Алему губернатор, чтобы прервать молчание. — Видать, с головой погрузился в мир сновидений.

Марк-Алем почувствовал, что краснеет. Он опять оказался в центре всеобщего внимания.

— Ты работаешь в Селекции, верно? — продолжал старший дядя. — Визирь вчера спрашивал о тебе. По его словам, подлинная карьера во Дворце Сновидений начинается в Интерпретации, поскольку только там настоящая творческая работа, позволяющая человеку полностью проявить свои личные качества. Верно?

Марк-Алем пожал плечами, словно показывая, что не в его воле было выбирать отдел, где приходится работать. Но ему почудилось, что во взгляде дяди он уловил скрытую искорку.

Хотя губернатор и опустил тут же взгляд в свою тарелку, этот необычный отблеск не остался незамеченным хозяйкой дома. Вся исполненная тревожного внимания, она снова завела разговор о Табир-Сарае, разговор, в котором принимали участие теперь все, кроме ее сына.

Кроме него… находившегося в самом центре Табира. Мозг ее лихорадочно работал. Для того ли она столько времени берегла сына, чтобы в итоге бросить его в клетку к тиграм, которая носила столь привлекательное имя, но в действительности была слепой бездушной структурой, как ее совсем недавно назвали?

Украдкой она вглядывалась в осунувшееся лицо сына. И каково же будет ему, ее Марк-Алему, пробираться сквозь клубящиеся облака сновидений, сквозь кошмары, на границе царства смерти? Как же так вышло, что она позволила ему погрузиться в этот хаос?

Вокруг продолжался разговор о Табир-Сарае, но Марк-Алем почувствовал, что устал, и участия в нем не принимал. Курт с одним из кузенов ожесточенно спорили о том, считать ли возрождение влияния Табир-Сарая признаком наступившего кризиса османского сверхгосударства или же просто случайностью, а губернатор все время повторял: давайте не будем об этом.

Наконец все участники застолья встали и пошли пить кофе в соседнюю комнату. Разошлись они поздно, почти уже в полночь. Марк-Алем медленно поднялся в свою комнату на втором этаже. Ему не спалось, но это его нисколько не беспокоило. Его предупреждали, что все новые сотрудники Табир-Сарая обычно страдали от бессонницы в первые две недели после начала работы. Затем сон возвращался к ним.

Он улегся и довольно долго лежал с открытыми глазами. Спокойно все обдумывал. Это была нормальная бессонница, холодная и не вызывающая страданий. Но у него изменилась не только бессонница. Все в его жизни перевернулось, словно после удара землетрясения. Большие часы на перекрестке пробили два часа. Он подумал, что самое позднее в три, в полчетвертого сон придет… Но даже если и придет, из каких папок с делами позаимствует он сновидения для этой ночи?

Это было последней мыслью Марк-Алема перед тем, как сон наконец его поборол.

III. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

Гораздо раньше его ожиданий, даже до того еще, как появились хоть какие-то признаки прихода весны (а он-то полагал, что, по крайней мере, уж эту весну, а возможно, затем и лето проведет в Селекции), в общем, гораздо раньше, чем можно было бы уловить наступление другого времени года, Марк-Алема перевели в Интерпретацию.

Однажды, еще до звонка на утренний перерыв, его вызвали в Генеральную дирекцию. А зачем? — спросил он и в тот же момент осекся, поскольку ему показалось, что у сообщившего ему это известие мелькнула ироничная усмешка. Само собой понятно было, что о таких вещах никогда не спрашивают в Табир-Сарае.

По пути в голову ему лезла всякая всячина. Он переживал, не допустил ли какую-либо ошибку в работе? А вдруг кто-то притащился откуда-нибудь с самого дальнего края страны и стучал во все двери подряд, обходя кабинет за кабинетом, визиря за визирем, чтобы выяснить судьбу своего сновидения, без всяких на то оснований выброшенного в мусорное ведро? Он попробовал припомнить сновидения, прошедшие через его руки в последние дни, по поводу которых у него были сомнения во время селекции, но на память ему ничего не пришло. Возможно, дело вовсе не в этом. Может быть, повод был совершенно другой, да так обычно и происходило: тебя всегда вызывают из-за того, что даже и в голову не придет. Нарушение режима секретности? Но он почти ни с кем из друзей и не встречался после начала работы в Табир-Сарае. Пока он расспрашивал, как туда дойти, ему все явственнее казалось, что он уже был однажды в этом крыле Дворца. Сначала он подумал, что это ему только кажется, поскольку все коридоры были похожи, но когда в конце концов он очутился в комнате с жаровней, где за деревянным столом сидел длиннолицый человек, чей взгляд был неотрывно устремлен на дверь, то убедился, что кабинеты Генеральной дирекции были те самые, в двери которых он стучался в первый день в Табир-Сарае. Углубившись в работу, он совсем позабыл об их существовании, более того, даже сейчас не знал, какую должность во Дворце Сновидений занимал длиннолицый чиновник, принимавший его тогда на службу. Был ли он одним из многочисленных заместителей, или, может быть, сам генеральный директор?

Совершенно оцепенев от ужаса, он стоял перед ним и ждал, когда же тот заговорит. Но глаза чиновника продолжали разглядывать дверь на уровне ручки, и, хотя Марк-Алем уже знал об этой его привычке, в какое-то мгновение он поверил, что тот ждет кого то еще, перед тем как сообщить ему, по какому вопросу его вызвал. Но чиновник в конце концов оторвал взгляд от двери.

— Марк-Алем, — проговорил он еле слышно.

Марк-Алема пробило холодным потом. Он не знал, что ему делать, то ли сказать: так точно, это я, то ли что-нибудь в этом роде, чтобы продемонстрировать свою исполнительность, то ли просто стоять и ждать страшного известия. Теперь он был уверен в том, что ничего хорошего от этого вызова ему ждать не стоит.

— Марк-Алем, — повторил тот. — Как я уже говорил тебе в первый день, когда ты только пришел сюда, мы к тебе благоволим.

О господи, подумал Марк-Алем. Снова эта ужасная фраза, которую, как он полагал, ему уже не доведется услышать после первого дня в Табире.

— Мы благоволим к тебе, — продолжал чиновник, — и потому с сегодняшнего дня ты переводишься в Интерпретацию.

У Марк-Алема зашумело в ушах. Взгляд непроизвольно устремился к жаровне посреди комнаты, где тлеющие угли, подернутые золой, как ему показалось, мерцали с каким-то циничным выражением, как у человека, который посмеивается про себя, прикрыв глаза. Это была та самая жаровня, на которой сгорело его рекомендательное письмо в тот незабываемый день и которая теперь, похоже, презрительно остывала.