Старик, который читал любовные романы - Сепульведа Луис

Жизнь в сельве дала ему не только прививку от змеиного яда. Его тело приобрело кошачью гибкость и с годами становилось лишь сильнее. О сельве, ее чудесах и опасностях он знал столько же, сколько любой индеец из племени шуар. Он выслеживал добычу так же, как любой из шуар. Он плавал и нырял так же, как любой из шуар. В общем, он был как бы одним из них, но в то же время он так и не стал одним из них.

Он был чужим, и по этой причине индейцы иногда просили его на какое-то время покинуть их племя. И дело было не в недоверии или отсутствии симпатии. Наоборот, он им очень нравился, и больше всего в нем нравилось то, что он был чужим. Индейцы объяснили Антонио Хосе Боливару, что им нравится встречать его, знать, что он где-то рядом, общаться с ним… При этом ничуть не меньше им нравились то чувство грусти, которое они испытывали в его отсутствие, та печаль, которая находила на них, когда не было возможности просто взять и поговорить с ним. Тем сильнее был всплеск радости, когда они, словно дети, встречали его вновь.

Шло время. Сезоны дождей сменялись периодами хорошей погоды. Постепенно, год за годом, он познавал обычаи и ритуалы индейского народа. Ему позволялось присутствовать и даже участвовать в ежедневном поклонении высушенным на солнце черепам врагов — тех, что пали в честном бою как храбрые воины. Вместе с индейцами он читал нараспев их не то гимны, не то молитвы, в которых они возносили хвалу павшим врагам за то, что от тех к ним переходит их сила и воля, а кроме того, выражали надежду на долгий мир без войн и междоусобиц.

Он даже был приглашен принять участие в обряде прощания. Когда старейшины племени решали, что настал их час «уходить», в стойбище устраивали большой праздник.

Старейшинам подносили все ту же натему, но приготовленную по особому рецепту — с добавлением нескольких трав, которые считались очень ядовитыми. Под ритмичное чтение обрядовых заклинаний и под воздействием галлюциногенного отвара перед уходящими раскрывались двери в будущие жизни, в которых уже все было предначертано богами. Антонио Хосе Боливар помогал индейцам переносить неподвижные, начинающие остывать тела уходящих старейшин в шалаш, построенный в самой чаще сельвы. Там вместе с другими посвященными он обмазывал их сладчайшим медом с пальм чонда.

На следующий день, продолжая твердить заклинания, он шел с другими индейцами к шалашу, где исполнялся обряд приветствия новых жизней, в которые вступили ушедшие старейшины. Им предстояло принять облик рыб, бабочек, хранящих тайную мудрость зверей или вольных птиц. Соплеменникам же оставалось лишь собрать в шалаше белые, дочиста обглоданные безжалостными челюстями хищных муравьев кости.

Пока Антонио Хосе Боливар Проаньо жил среди народа шуар, ему не были нужны книги о любви для того, чтобы познать ее.

Так как он не был одним из них, у него не могло быть жен из племени шуар. Но поскольку он был как бы одним из них, гостеприимное племя шуар всегда предоставляло ему на сезон дождей одну из своих женщин. В этом поступке индейцев не было ни капли снисходительности — скорее наоборот, они были горды тем, что могли оказать другу такую услугу. Вместе с женщиной ему выделялась и одна из хижин — по его просьбе на некотором удалении от стойбища.

Предназначенная ему женщина затягивала долгую, почти нескончаемую песню и уводила его на берег реки. Там она мыла его и натирала ему все тело благоухающими лепестками диких цветов. Затем они вдвоем возвращались в хижину, где женщина ложилась на циновку, расставляя чуть согнутые в коленях ноги. На телах, слившихся в порыве любви, дрожали отблески тлеющих в очаге углей. При этом все время, что мужчина проводил с женщиной, та продолжала негромко, почти не сбиваясь с ритма, напевать древнюю любовную песню, в которой говорилось о красоте тел влюбленных и о чистой радости наслаждения, многократно усиленного звуками песни любви.

Это была самая чистая любовь — любовь, целью которой является только она сама и ничего более. Не было в этой любви места ни жажде обладания, ни ревности.

— Никто не в силах захватить и присвоить себе раскат грома. Никто не может отобрать небеса у другого человека. Никто не может забрать небо с собой при расставании.

Так однажды Нушиньо объяснил другу, на чем строятся отношения мужчины и женщины у народа шуар. Сидя где-нибудь на берегу неспешно текущей Нангаритцы, можно было подумать, что время забыло об этом уголке амазонских джунглей. Но птицы, прилетавшие с запада, уже знали, что происходит в той стороне. Огромные машины вгрызались в толщу сельвы, нанося ей страшные раны и вырывая из нее целые куски.

Индейцам шуар тоже пришлось ускорить ритм своей жизни. Они уже не могли позволить себе провести три года на одном месте, с тем чтобы потом спокойно и неторопливо уйти, дав природе возможность восстановить силы после долгого сосуществования с человеком. Теперь, не успевал сезон дождей смениться ясной погодой, как племя собирало свои жилища и кости предков и уходило все дальше в джунгли, стараясь как можно дольше откладывать встречу с чужаками, объявившимися на берегах Нангаритцы.

В Эль-Идилио с каждым днем прибывало все больше новых переселенцев. Теперь они ехали в эту глушь, поверив басням властей о программе быстрого развития во вновь осваиваемых районах скотоводства и деревообработки. С увеличением количества жителей в поселке неизбежно появилась лавка, а в ней алкоголь — просто как товар, лишенный всякой ауры сакральности. Ритуал потребления спиртного исчез, и за короткое время самые слабые, быстро привыкшие к хмельному дурману люди спились. Но, пожалуй, самым страшным для здешних мест стало, подобное чуме, нашествие золотоискателей. Это отребье без каких бы то ни было представлений о морали и чести стекалось сюда со всех концов страны с единственной целью — обогатиться, и как можно быстрее.

Шуар уходили все дальше на восток, пытаясь найти убежище в непроходимой сельве.

В один прекрасный день Антонио Хосе Боливар обнаружил, что постарел — постарел настолько, что промахнулся, стреляя из духового ружья. Настал и его час уходить, понял он.

Он решил обосноваться в Эль-Идилио, построить себе дом и жить так, как жили другие переселенцы. Он знал, что никогда не сможет заранее определить час своей смерти, а уж тем более приблизить его, подмешав в на тему ядовитого отвара. Содрогался он и от одной мысли о том, что его тело, пусть даже мертвое, дочиста сожрут полчища муравьев. В общем, уход по ритуалу шуар представлялся ему в весьма невеселом свете.

Да, он был как бы одним из них, но он все же так и не стал одним из них. Может быть, поэтому ему был настолько не по душе предначертанный любому из шуар исход.

Как-то раз, занятый постройкой надежного, прочного каноэ, он вдруг услышал — нет, не раскат грома, а его подобие, сотворенное человеком. Звук донесся со стороны одного из притоков реки, дав Антонио Хосе Боливару знак, что ему действительно пора поторопиться с уходом.

Он со всех ног бросился бежать в ту сторону, откуда раздался взрыв, и вскоре наткнулся на стоявших на берегу нескольких индейцев. Храбрые охотники шуар плакали как дети. Сквозь слезы они показали ему на плававшую в заводи оглушенную взрывом динамита рыбу и на группу незнакомцев, стоявших у самой воды с ружьями в руках.

Антонио Хосе Боливар сразу понял, в чем дело. Пятеро искателей приключений и золота решили проделать часть пути по сельве не пешком, а вплавь, на плоту или лодке. Для этого они взорвали запруду, перегораживавшую протоку. За многие годы существования дамбы рыбы привыкли приплывать в эту спокойную заводь на нерест.

Все произошло очень быстро. Белые, опасаясь, что вскоре индейцев станет больше, выстрелили залпом из всех стволов. Двое шуар рухнули на землю, а чужеземцы кинулись бежать к месту переправы.

Он понял, что белые обречены. Рассвирепев, индейцы бросились в погоню. Босые, привычные к ходьбе по заболоченной почве, они быстро настигали своих обидчиков. Те, перебираясь вброд через протоку, еще больше замедлили шаг и стали удобными мишенями для отравленных дротиков. Лишь одному из чужаков удалось добраться до противоположного берега, где он тотчас же скрылся из виду за густыми кустами.