Максим Бодягин - Машина снов
Свободен от телесности? Ты шутишь? Я? Прикованный даже не к телу, а к вполне определённым его частям, надо сказать, довольно стыдным частям, путами вожделения?! Как опоенный? Это ли не рабство?
Но ты вожделеешь не телом! Ты вожделеешь сердцем, головой, всей сущностью. Я вижу тебя изнутри! В тот момент, когда ты впервые рассказал отцу о своём сне, уж не упомню, о каком именно, о каком-то дивном городе, я пошёл за тобой, я был в том сне, я видел, как ты летишь в его пространстве, создавая и разрушая миры из завитков тумана, подобно танцующему богу! Ох… Зависть… Красноглазый зверь, пожирающий внутренности неистовым огнём… Отец слушал тебя как околдованный, но ты даже не видел его лица, ты убаюкивал своим рассказом, не замечая, как горят его глаза. Возможно, если бы в этот момент ты бросил взгляд на него, то получил бы подсказку: бежать, бежать прочь от этого человека, бежать, пока он не разрушил твою жизнь до основания из одной только прихоти! Когда я оправился от болезни, то, встретившись с ним, понял: ему безразлично, кто перед ним — сын или раб, единокровный родственник или посторонний прохожий, ему важны только его собственные желания, в огне которых его сердце давным-давно съёжилось, превратившись в крохотный чёрствый сухарик, огарок, куда не проникают волны человеческого тепла. К счастью, я увидел, как он стареет. Я увидел это как-то вдруг, внезапно, словно проснулся от наваждения. Я увидел его полуобнажённым в оружейной комнате на задворках его только что отстроенных покоев в Канбалу, увидел, как волосы на его груди впервые посеребрила седина и как мощные груды мышц отекли, оплыли жиром, знаешь, этим стариковским жиром, словно свеча подтаяла и утратила форму. И тут мне впервые в жизни пришла в голову простая мысль, о которой я раньше даже не смел задумываться: мой отец смертен! Он не бог и не демон, что бы ни говорила чернь, он, как и я, закован в тюрьму своего тела. И тогда я решил сохранить своё собственное тело молодым, чтобы, вернувшись в мир заново, посмеяться в лицо императору, валяющемуся среди одеял в старческой немощи. На приготовления у меня ушло несколько лет, но я победил силы природы, замедлив их, изгнав из своего тела всякий тлен.
Боже, боже мой, как ты дошёл до такого… Как надо было ненавидеть себя? Хотя… Что я говорю? Я ведь тоже ненавидел и себя, и своё тело, и свою немощь в те моменты, когда мне приходилось впервые взять в руки меч… Я силюсь понять, что ты называешь жизнью, Чиншин? И никак не могу проникнуть в тот мир, который ты видишь из гробницы, которую сам соорудил для себя. Как ты застрял в этой ненависти? Поразительно, насколько все вы — Тоган, Темур и ты — умеете ненавидеть себя и всё вокруг, словно ненависть — это воздух, питающий вашу грудь, словно вы рыбы, плавающие в воде ненависти, кормящиеся ею и дышащие ею же. А ты никогда не задумывался о том, что пора отпустить паутину, которой вас приковал к себе отец?
А ты? Ты сам отпустил ли её? Ведь и твой отец преподал тебе великолепный урок ненависти, не так ли? Ты порицаешь меня. А сам? Ты. Сам. Что?
Ты ударил меня прямо в развёрстую рану, надо признать. И да, мы действительно куда больше похожи, чем я мог бы предположить. Эта извечная игра в любовь-ненависть, словно попытка угадать погоду, будет ли ясно или пойдёт дождь, поцелует ли тебя тот, кто является средоточием всего мира, или накажет. Рабство. Унизительнейшая из его форм — добровольное рабство чувств. Секунды и минуты, часы и дни в раболепном ожидании милости или наказанья. Мне казалось, я совершенно отвык от такой жизни, что именно твой отец избавил меня от этого маятника ожиданий и страхов, но позже я осознал, что просто переложил, перенёс на него привычную мне форму подчиняться и раболепствовать. Сместив с божницы собственного отца, я заменил его идеальным портретом того отца, который у меня мог бы быть, и, надо сказать, никто лучше императора Юань не подошёл бы на эту царственную роль. Ведь каждый из нас царевич внутри себя, и властвовать над нами может только император Суши, не так ли?
У тебя был выбор, мальчик. Тот твой тебетский друг, что пытался научить тебя любить эту гадскую жизнь. Он обладал даром выковыривать из её жирной грязи жемчужины даже там, где их трудно было бы заподозрить, отчего же не он стал светильником в твоём алтаре?
Наука любви труднее науки ненависти, ты наверняка знаешь это и сам. Я не смог обуздать своих собственных демонов, не смог преломить гордыню. Шераб Тсеринг уязвлял мою гордость, а император пестовал её. Кому проще довериться? Тому, кто учит палкой, или тому, кто балует? Я поздно понял, что баловством не учат, что лелеять собственные пороки тебя учат только затем, чтобы потом использовать их. Жестокий урок. Сколько крови пролито. Сколько слёз. И всё это время мой настоящий, мой собственный отец невозмутимо взирал на то, как я всё глубже и глубже погружаюсь в пучину этого безумия… Я никак не пойму: он настолько равнодушен или его развлекают мои потуги?
Я думал о том же самом, когда думал о своём отце. Его извиняло лишь одно обстоятельство — он владыка, повелитель, вершитель судеб. Другой отец не оставил бы меня на попечение нянек, он держал бы меня при себе, учил сложному искусству жить, наставлял, просто был бы рядом, так я говорил себе в те минуты, когда особенно сильно злился на него. Но другого отца, в отличие от тебя, судьба мне не подарила, пришлось довольствоваться дворцовым укладом, где ты, словно волчонок в стае, учишься отнимать кусок у своих же братьев, готовых сожрать тебя в любой момент.
Знаешь, меня восхищает изящество, с которым ты решил эту проблему, мне бы попросту в голову не пришло инсценировать мою собственную смерть. Как ловко! Но ведь кто-то тебе помог? Кто-то перенёс твоё тело, кто-то нанёс на него все эти знаки, нанял охрану, кто-то заставил весь этот механизм крутиться, это же огромный труд. Кто это? И почему? Как ты заставил его служить тебе?
Я пока не назову тебе имени. Хотя бы потому, что у него множество имён, но ни одно из них не является настоящим. Это тот самый слуга двух господ, юркий слизень, служивший любовником Темуру и одновременно спавший с Тогановой катаянкой. Я пообещал ему, что помогу ему исчезнуть так же, как он помог исчезнуть мне. Жуликоватый, но по-своему интересный парень. Он катаец. Его отец, дед, прадед, все его пращуры были ворами. Это древний воровской клан, с циньских времён поклоняющийся воровству как высшей религии. У них нет ни достоинства, ни чести, но есть их воровское слово, слово, которое они не могут нарушить. И я стребовал это слово с него. К счастью для меня, постепенно он сошёл с ума. Уже после того, как я… Как я на время оставил тело. Он был близок к Темуру и участвовал в… очень… очень мерзких вещах. Таких мерзких, что ополоумел и всерьёз начал считать себя демоном. Он соорудил себе алтарь, где намалевал странных существ, которым начал поклоняться. На два года он уезжал в Амдо, чтобы познать колдовские ритуалы, сохраняемые тайными последователями Ландармы, царя-убийцы. Он вернулся очень сильным, но настоящая магия не давалась ему, у него не было к этому природной склонности, и он окончательно сбрендил. Ища зло в чистом виде, он доходил до смешного, спал рядом с трупами воров и убийц, пытался подражать Ичи-мергену, за что тот чуть не убил его, постоянно искал контактов с тайными магическими орденами. И чем активнее он искал их, тем гуще становилась завеса на его глазах. К счастью для меня, его мания превратила его в послушного болванчика, которым оказалось легко управлять, потакая его идиотской болезни. Я внушил ему, что служу его демоническим способностям, а он в это время выполнял мои указания, получаемые им во сне. Ему даже в голову не пришло, что я не могу и шагу ступить без его помощи, потому что у меня отсутствует тело.
Но что такое отсутствие тела для такого мага, как ты? Ты ведь знал, на что шёл, когда отказался от него, бросив, как дорожную сумку?
Я не бросил его. Моя дорожная сумка ждёт нового путешествия. Я вернусь в своё тело, и оно будет ждать меня, такое же послушное и молодое, как и в тот момент, когда я последний раз выдохнул, много лет назад. Я просто предоставил отцу завоёвывать новые земли и стареть, чахнуть в своей мелочной злобе. И я жду.
Ждёшь? Каково же это? Ждать? Порой люди не могут вынести малейшей разлуки с любимой, с родными, а ты? Твоя страсть куда сильнее, ты ждёшь полноты власти, а это не просто любовь, это страсть, слепая яростная страсть, невыносимая, как страдания больного. Как же ты терпишь это? Видя и зная гораздо больше, чем это доступно любому из смертных, но не имея возможности сделать почти ничего?
С трудом, мой мальчик. С величайшим трудом. Но это терпение родилось не вчера, и это не уникальная черта, принадлежащая только мне. Этот груз достался мне от отца. Ведь и я — сновидец. Ты когда- нибудь слышал о том, как возник дворец в Тайду? Великолепный дворец, чудо инженерной мысли, город-сад, равного которому ещё никогда не было на всей Суше? Отец увидел его во сне. Весь, до мельчайших подробностей, от самого крохотного засова на окне до величественной Пагоды предков. Он увидел каждый орнамент и каждый пилон, каждую улицу и каждый мост, сеть каналов и прудов, крытые отводные арыки для канализации и стоки для отходов, парковые переходы, позволяющие путешествовать по дворцу как по глухому лесу, и систему сторожевых башен, которая держит весь Запретный город под наблюдением. Этот сон длился несколько ночей, и отец клялся, что может вызывать его по своему желанию. Он увидел Тайду так же, как раньше накануне битвы видел все планы расположения войск, подходы к лагерю противника, пресные источники и маршруты подвоза фуража. Его удивительная способность гипнонавта сделала его прозорливее любого из смертных.
