Hairuzov - Tochka vozvrata
– Будет шаманить в пользу Чубайса, вымаливает у своих предков прощение за приватизацию, – пошутил я.
– Я уже говорила, авиакомпания «Иркут» жертвует деньги на строительство нашей церкви, – сделав вид, что не расслышала моих слов, сказала Саяна. – И я им за это многое прощаю. На зло нельзя отвечать злом, только тогда мы можем подняться и исправиться.
Теперь мне стало понятно внутреннее сопротивление Саяны, ее желание обелить Вадима и всех Торбеевых. Вспомнив, как моя жена крутила у виска, я, улыбнувшись, сказал.
– Это делает честь «Иркуту». И что же ты ему ответила?
– Я ему отказала.
– Верное решение, – заметил я. – Ты же наверняка знала, что в твоей жизни появлюсь я.
– Какая самонадеянность! – засмеялась Саяна. – Вот прямо-таки сидела и ждала тебя.
– И все же я бы десять раз подумал, прежде чем принять предложение этого парня, – сказал я.
– Что, из-за этой выходки?
– Нет. Это мелочи. Сил, апломба у него хоть отбавляй. Но и наглости.
Зазвонил мобильный телефон, Саяна, извинившись, вышла на кухню. А я решил пойти подышать свежим воздухом на крыльцо. Темнело, с поросших камышом болотных низин, от зарослей тальника, к огородам и домам наползал туман, со стороны пруда тоненько, чем-то напоминая далекий истончающий звук электропилы, кричал козодой. Этот тревожащий, выпиливающий вечернюю тишину, то затухающий, то вновь нарождающийся выкрик соединял и раскладывал по невидимым полочкам прошлое и настоящее, ту жизнь, которая протекала здесь, вокруг деревни, леса, пруда, несуществующего ныне колодца, мимо которого мелькнули и исчезли во тьме веков орды Батыя, самозванцы, чванливые ляхи, самонадеянные французы.
В наступающей темноте, за прудом в новорусском квартале, начали зажигаться окна, и деревенские дома, заборы, бани старого поселения, помнившие на своем веку Самозванца, Мюрата и Рокоссовского, начали тихо и незаметно погружаться во тьму. И почти одновременно, заглушая крики козодоя, заполняя собой все пространство, сотрясая воздух, во все стороны от кирпичных особняков, усиленная динамиками, ухая и стуча, понеслась современная музыка.
Скрипнула входная дверь, на веранду вышла Саяна, неслышно облокотилась на перила.
«Для чего я здесь? Что мне осталось и что еще надо в жизни? И куда же меня вынесет этот поток?» – глядя на нее, подумал я, пытаясь связать свою прошлую жизнь с той, которая не только надвигалась, но уже и стояла рядом.
– Только что я разговаривала с мамой, – сообщила Саяна. – Сегодня какие-то бандиты опять звонили ей. Спрашивали про карту. Угрожали, намекали про внуков. После разговора маме стало плохо. Соседка вызвала «скорую». Мне надо ехать в Москву. Последняя электричка через сорок минут.
– Если быстро соберешься, то успеем, – машинально глянув на часы, сказал я. – Конечно, надо ехать. Мало ли что!
Через пять минут мы уже бежали по ночной дороге, от которой по просеке можно было попасть на станцию. Неожиданно сзади вслед ударил свет фар, к нам на скорости подъехала машина.
За рулем я разглядел молодого Торбеева.
– Может, вас подвезти? – приоткрыв дверцу, предложил он.
– Как-нибудь сами доберемся, – быстро ответила Саяна.
– Давайте вместе прокатимся и поговорим.
– Научись сначала вести себя по-человечески!
– Ты меня, Яна, прости, дурака такого, – выдавил из себя Торбеев, увидев, что мы свернули на ведущую прямо к станции темную лесную просеку.
– Бог, Бог тебя простит, – ответила Саяна.
Это уже был другой лес, он темно и молча следил за нашим бегом по бетонным плитам, и я боялся одного – чтобы случайно Саяна не подвернула ногу. Когда мы забежали на перрон, то почти одновременно с нами, пробивая темноту и стуча колесами, подошла московская электричка.
Приехав на Белорусский вокзал, мы взяли такси и помчались к Саяне домой. Чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей, я начал рассказывать о своем первом визите в Москву.
– Было мне тогда двадцать лет, но я уже начал летать и поехал в свой первый отпуск покорять столицу.
Из Домодедова доехал на такси до центрального аэровокзала и пошел устраиваться в гостиницу. Мест там не оказалось. Было уже поздно, чертовски хотелось спать. Послонявшись по переполненному аэровокзалу, я выпил пару рюмок коньяку, разомлев от спиртного, решил, что вполне могу переночевать в кустах. Дело было в сентябре. За аэровокзалом нашел скверик, расстелил на траве газету, положил под голову чемоданчик и, как это делал в тайге, укрылся курткой и заснул. Откуда ни возьмись – милиционеры! Они проверили документы, билет, выслушали мое объяснение и отпустили с миром. Тогда времена были другими, человеческими. Ответно я угостил их омулем, который прихватил с собой из дома, зная, что с продуктами в Москве туговато, поскольку со всех сторон туда ездили на электричках за колбасой. Прощаясь, я спросил, где находится Кремль, решив пройтись пешком по ночной Москве. У Белорусского вокзала в каком-то ночном баре купил виски, попробовал. Дрянь, самогонкой отдает! Вскоре показались рубиновые звезды. «Двигаюсь точно по курсу», – весело подумал я и прибавил ходу. На Красную площадь вошел уже строевым шагом, держа, как учили отцы-командиры, нос по горизонту. Проходя мимо мавзолея, отдал часовым честь, тут же познакомившись с такими же, как и я, загулявшими парнями, у памятника Минину и Пожарскому предложил им отметить освобождение Москвы от поляков. И тут опять милиция. Меня, как организатора, отвезли в ближайшее отделение. Завели к дежурному. Тоскливо мне стало, как пить дать сообщат на работу. А там могут и попереть с летной работы. В общем, до меня дошло, что мои дела плохи… Заходит в комнату капитан. Гляжу, передо мною бурят, я их за версту узнаю. Важный и строгий, как Будда. Ему мой паспорт подали. Он долго его разглядывал, читал, потом вдруг спрашивает: не тот ли я Храмцов, который на Сухарбане обскакал Болсана Торбеева? Я чуть не подпрыгнул: вон даже в Москве знают про мою давнюю победу на скачках. Тут же выяснилось, что капитан был родом из Бурятии и был на том Сухарбане. На какой-то миг мне показалось, что Москва заселена исключительно одними бурятами, и я, как самому близкому другу, поведал ему о своих московских злоключениях. И попал ему в самое сердце. Вообще хорошо встречать понимающих тебя земляков вдали от дома. Тот капитан отзывчивым парнем оказался, дозвонился до какой-то гостиницы и утром после смены отвез меня туда на милицейской машине. Я пригласил его к себе в номер, достал сибирские гостинцы. И мы под омулек и байкальскую водочку начали вспоминать знакомых. Через некоторое время уже горланили песни про славное море Священный Байкал. У капитана голос оказался, как у Шаляпина. Певун, каких поискать надо. На прощание он сказал, что в сорок первом его дед погиб под Москвой, и мы, не сговариваясь, грянули:
Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков…
Но к этой известной песне о Москве капитан добавил слова, которые я никогда не слышал.
В битвах мы за великий город
Никогда не жалели живот,
Он и древен, и вечно молод,
Там наш Сталин любимый живет…
Мой рассказ понравился не только Саяне, но и таксисту. Они от души посмеялись надо мной. Я знал, что лучший смех – это смех над собой. Проверял неоднократно.
Вскоре мы были возле дома, где жила Саяна. Врачи «скорой помощи» сделали свое дело, Неониле Тихоновне стало лучше. Она уже успела позвонить в Прудово и, узнав, что Саяна уехала на последней электричке, испугалась за дочь. Фаина Тихоновна успокоила ее, сообщив, что мы поехали вдвоем и что за мальчишками она присмотрит.
Выслушав мать, Саяна сказала, что утром нужно обязательно съездить в больницу и что она отложит свою поездку в Сибирь.
– Живы будем, не помрем, – ответила Неонила Тихоновна. – Что мне сделается. А ты поезжай. Ты же обещала ребятам, они ждут. А я еще здесь повоюю.
– Байкалу миллионы лет, он подождет, – ответила Саяна. – Твое здоровье мне дороже. Ты у нас прямо как Цезарь, пришла, увидела, и всех победила.
– Спасибо вам за жимолость, – неожиданно поблагодарила меня Неонила Тихоновна. – Я съела ложечку, и мне стало легче. А насчет Цицерона…
– Да не Цицерона, а Цезаря, – поправила Саяна.
– Я и говорю про этого Чингисхана, – улыбнулась Неонила Тихоновна. – В жизни надо все доводить до конца. В этом была его сила. А безысходных ситуаций, голубушка, не бывает. Есть безвыходные, сидящие на кухне люди. Вот их и надо вытаскивать на улицу. А ты поезжай, там тебе понравится.
– Кто звонил? – перевела разговор Саяна.
– Если бы я знала, – махнула рукой Неонила Тихоновна. – Скорее всего, бандиты. Опять спрашивали про бумаги отца. – Она вновь повернулась лицом ко мне. – Георгий в пятидесятых годах искал месторождение золота. Проводником у них был Бадма Корсаков. Во всех походах по горам он старался никогда и ни от кого не зависеть. Во вьючных сумах у него было все, что могло понадобиться в тайге. Меня постоянно удивляло, что у него всегда были чистые полотенца. На водоразделе Тункинских Альп в верховьях Шумака он показал старые заброшенные шурфы и отвалы породы. Там еще были видны три полусгнивших столба. На одном из них на сколе можно было прочитать: «База Отто Шнелле».