Феликс Максимов - Все, кроме смерти
В таких случаях.
Дмитрий выставил вперед растопыренные пятерни:
- Делал вот этими своими руками, ваша честь!
И тем же вечером.
Опять.
Он.
Целовал меня в щеку.
- Мне пора ехать, котик. Я дам тебе знать через два часа послезавтра. Bye-bye.
Дмитрий сел верхом на стул, оперся подбородком и локтями на спинку.
Черным голосом закончил:
- Для танго нужны двое. Перед вами - номер второй. Господин “чтоонсделалсомной”. Вся штука в том, что несколько дней назад я решил, что мне просто необходимо
Его убить.
Поланский сломал карандашный грифель.
Пианист Ян Шпачек сухо хлопнул в ладоши и подбил итог:
- Баста. Всем спасибо. Все свободны.
+ + +
Пролетка замерла у ворот желтого особняка на набережной малой городской реки.
На углу - полицейский участок, на другом берегу - посольские сады, желтая имперская архитектура иностранных коллегий.
Скучали круглые часы на столбе. Они никогда не показывали правильного времени.
Дворник уверял, что иногда окосевшие стрелки идут вспять.
И всегда очень спешат.
На конюшню увели взмыленных коней.
Возница свалился спать на галошнице в людском этаже, в чем был, даже не сняв казенную куртку с желтыми галунами.
Певичка Три Креста бросила туфли в мусор, прокралась под стеной дома, к открытому окну кухни.
В лоскуты порвала сетчатые чулки - левый пополз стрелкой от подвязки на бедре. Ее знобило, то ли от кровотечения, то ли от азарта.
Она воровато обернулась - туда-сюда, ужом полезла в окно, ушибла колено, приятным тенором выругалась по-французски:
- Merde de Dieu!!!
И рванула босиком по коридорам сонного дома.
Смазливая тень не оставляла следов на безупречном паркете богатого дома - даже сквозняки здесь веяли лакрицей и музейной мастикой.
Вслед пялились слепые римские бюсты и сонные прелестницы с портретов в тяжелых фамильных рамах.
У граненого зеркала на втором пролете лестницы
Певичка по имени
Три креста
Остановилась.
Лукаво на три четверти, окунула гасконское костистое лицо в омут овального зеркала.
Вздрогнула, метнулась прочь.
Хлопнула дверь спальни.
Хихикнула на сахарной лестнице грудастая горняшка с перьевой метелочкой.
Гарсоньерка. Средний план
На раме китайской ширмы внахлест повисли: платье, кружевное десу, правый чулок, левый чулок, непарная перчатка, набитые ватой чашки бюстгальтера.
Прихлебывая из плоской нагрудной фляжки, Альберт вышел из-за ширмы в костюмных брюках и жилетке.
Он рассеянно огладил бёдра и сильно уселся на подлокотник кресла у окна - фигурная резьба дорогой мебели впилась меж ягодиц - он даже не поморщился.
Нашарил на столике склянку с одеколоном. Промакнул виски зеленоватой “кёльнской водой”.
Белый тюль занавеси подрагивал на сквозняке. В фарфоровой вазочке - “берцовой кости” подвял нарцисс.
Под донышком вазочки виднелась оперная программка - рисованная вручную в стиле Сомова.
За дверью послышались уверенные старческие шаги.
Шваркали по вощеному паркету домашние туфли.
Альберт успел сделать еще один глоток коньяку из фляжки, прежде чем отец рванул дверь на себя.
Огромный силуэт отца заслонил дверной проем. До паркетных “елочек” - водопадом спускались полы барского халата. Военная выправка. Седые бачки. Кулаки сжались. Желвак вспух под челюстью. Старик не спал ночь.
- Папа! - вскрикнул Альберт, поднимаясь навстречу - тяжелая ладонь отца въехала ему в куриную грудинку, тиснула назад в кресло.
- Альберт, - хрипло выговорил старик. - Где ты… Вы… были трое суток. Особенно прошлой ночью?
- Трое суток? Где я был? - лоск и блеск уверенного в себе бонвивана улетучился, Альберт лепетал как гимназист-двоечник у доски - Папа! Я все моментально объясню. Видите ли, курсы английского языка. Новейшая метОда, адски модно… Во сне…
Отец крепко оперся кулаками в подлокотники кресла и быком навис над Альбертом.
Сказал отстраненно и веско:
- Знаешь сынок… Я тут подумал и пришел к выводу. Что мне просто необходимо. Тебя убить.
Страсти по полицмейстеру
Общий план
Угол Скорбященского переулка и Верхней Тарасовской улицы.
Вывески:”Д-р Акульянц.Лечение мочеизнурения электро-токомъ.” “Ломбардъ-минутка”, “Ванны, вёдра, пудръ-клозеты”.
Конус афишной тумбы. Пыльная витрина бакалеи
Уныло цокает мимо порожняя пролетка. Голуби, толкаясь и воркуя, клюют конские яблоки на мостовой. Скучное здание красного кирпича, в три этажа, витая ограда, у ворот - полосатая будка с застывшей фигурой постового.
Над подъездом лепной герб, сбоку примостилась и держит облупленный балкон дебелая кариатида, вся в белых пятнах гуано и потеках дождя. Вторая кариатида затянута полотном, под которым угадываются дыни могучих государственных грудей - намалевано на холсте “ремонтъ”.
При входе табличка на четырех винтах: “8-ое полицейское отделение”. Хлопки оконных рам, невнятный бодрый говор - служащие выставляют зимние рамы, шпик в штатском любовно протирает табличку суконкой до блеска. Весна. Всюду жизнь.
Переход кадра.
Служебные коридоры, казенные комнаты, лестницы, жестяные плевательницы на треногах, на подоконниках чахлые столетники и фиалки - земля в горшках ощетинилась папиросными окурками.
В коридорах людно, шмыгают курьеры с папками, слышно аритмийное тюканье пишущих машинок “ремингтон” и “смит-премьер”.
Мелькают фуражки, форменные кителя, куцые пиджачки низших штатских чиновников.
Казенный просторный кабинет - тяжеленный двухтумбовый стол, солидный чернильный прибор - малахит, бронза, на стене - ростовой портрет Императора. Вычурный скворечник настенного телефонного аппарата. Кадка с фикусом. В углу за маленьким столиком худенькая востроносая барышня-анемичка - черная блузочка без фантазий, белый ворот под горло, черная юбка в пол, на узенькой спине - русая коса с черной сиротской ленточкой.
Точеные пальчики четко выплясывают по клавиатуре ремингтона. Печатает вслепую с писаного документа.
Все остальное пространство забито шкафами с бумагами и неизменными папками на веревочках, выдвинуты ящики картотек. За столом - навалившись локтями на зеленое сукно, один из четырех городских полицмейстеров - Илья Венедиктович Доппель-Кюммель.
Вид у него не протокольный - две верхние пуговицы расстегнуты, поза вальяжная.
На столе - кабинетная фотографическая карточка в рамке: сам Доппель-Кюммель в штатском - тирольская шапочка, ледоруб. Рядом по росту - кубышка-жена с лисой на шее, шестнадцатилетняя дочка в кисее с базедовыми глазами и младший сын, наряженный казачком - четырехлетняя копия папаши, разве что без усов и бакенбардов. За семейной группой маячит горный пейзаж с водопадом и ледниками. “Souvenir de la Suisse”. Вблизи заметно, что швейцарские красоты намалеваны на фальшивом заднике.
Семейство Кюммелей фотографировалось в городском Зоологическом Саду на Вербное воскресение.
Перед полицмейстером качает ногой на венском стуле - Мишель Вавельберг, полный холеный юноша - он совершенно не напоминает того ангелочка-гогочку, который робко гулял с Альбертом в “Доме Праха”.
Будничная по фигуре шоколадная тройка, цепочка на тугом животе, строгий галстушек.
Полицмейстер раздраженно шлепнул по столу пачкой свежих газет и журналов:
- Полюбуйся. Первые ласточки. А что намарают в вечерних выпусках?
Мишель вяло пробежал глазами прессу:
“Правда будуара”, “Общедоступная газета “Дилижансъ”, “Средь лилий полевыхъ. Благотворительный ежедневникъ дворянского собрания”, “Клопъ-кусака” Городской юмористический листокъ”. ””Местная мысль. Социально-философический журналъ”
Вавельберг задерживается на статейке из “Дилижанса”
“Отравленные стрелы купидона.
Весна! Календарное время робкой любви и пробуждения надежд омрачено язвами нашего трудного времени.
Доколе! Отец семейства, есть ли будущее у твоего наследника? Нежная мать, отчего так поздно вернулась домой твоя младшая дочь?
Зараза вольномыслия и распущенности нравов потянулась к нам из Метрополии, где уже давно ночь обращена в день, а день - в кромешную полночь. Казалось, что наши родные стогны обойдет костлявая рука наемного разврата, грязного азарта, пагубных выходок золотой молодежи.
Но нет! Нас не минула чаша сия.
Собрание почетных граждан “Блюстители” - истинные рыцари духа и чистоты, будут бороться с гидрой современной безнравственности, с новомодными непристойными шансонетками, игорными притонами и тайными кабинетами.
Только жесткие меры оградят наших детей от таких гнездилищ разврата и ужаса, как варьете “Павильон”, кафе мюзико “Ворон”, шок - ателье “Дом праха” (кошмарное заведение, уверяет вас редакция) и сообщества манерных поэтов “Пиковый валет”, где по средам собираются утонченнейшие негодяи нашего времени, слышится дикая музыка, курится наркотический фимиам, копошатся зародыши содомизма и анархии!
