Феликс Максимов - Все, кроме смерти
Маслов увял и сдавленно выговорил:
- Ее Маней зовут. Она из Витебска приехала, как мама померла. Ей за комнату надо. И колечко дутое бабкино у скупщика лежит. Вы не думайте, я как частное дело раскручу, сразу за визитки в кассу внесу.
Доппель-Кюммель прикрыл на миг глаза. Подумал и расстегнул китель до конца.
- Яков, Яков, цвет мой маков… Умрешь с вами. Нашел время. Пинкертон херов. Плохи у нас дела, если начистоту.
Маслов присел на краешек стула.
- Я слыхал. Опять “Дом Праха” озорует?
- Если бы. - полицмейстер показал на раскрытую дверцу шкафа, распертого папками. - Достань ту, которая без номера, с красной пометкой.
средний план. Интерьер.
- Вот тебе расклад. Смекай:
Отодвинув подстаканник и канцелярский дрязг. Доппель-Кюммель вынимал из папки одно за другим - донесения, газеты, телеграфные ленты.
Чаще других попадался листок в черной скупой рамке с эмблемой - плотно сжатый кулак.
Под ним - железные буквы:
Заголовки:
“Пора!”
“Восемь рабочих часов и ружье”
“Время - наше, товарищ”
“Стоять насмерть”.
- Фабричные. - коротко пояснил Доппель- Кюммель. - С декабря поступает поток, а я в папку подшиваю. В столицу каждую неделю сведения шлю. Молчат. Или отлаиваются - делайте, как знаете, у нас юбилей на носу. Трехсотлетие. Торжества. Я им пишу, что хорошо бы гарнизоны городские поднять, сейчас много, кто из “этих” в город приехал из заграницы, есть сведения, троих вели, да упустили. Прохора помнишь, из пятого отдела, чернявый такой? Я его поставил в наружное наблюдение. Нашли на Тестовской площади, в выгребной яме. Чикнули Прохора.
- Не удивительно! - не замечая, хлебнул опивки из стакана филер Маслов - После Сахарного-то завода, в фабричных кварталах сущее осиновое гнездо роится!
- Осиное. - откликнулся Доппель-Кюммель - Яков, я тебе скажу, а ты не слышал, понял? На месте фабричных я б тоже роился. Я тогда на место выезжал, когда трупы вынимали, сутки работали. Молодые за угол бегали блевать.
средний план. ретроспекция
Вспомнил Илья, как год тому назад, бессильно следил за черной работой. При желчном свете полицейских фонарей выгребали из жижи куски. Шваркали и чвакали лопаты, фыркали мохнатые лошади, санитары бросали на телеги брезент. Накануне прорвало на трехпрудном Сахарном заводе котлы с патокой, масса вспыхнула, залила тягучим огнем целую смену заживо. Двадцать четыре человека. Вдовы молчали. Ждали. Никакой компенсации им не полагалось.
Опознать не смогли больше половины - месиво, чего ты хочешь. Маялся и мигал на ветру неверный огонь.
Сахарный завод, как и сталепрокатный и пороховой и кирпичный, и ткацкая мануфактура принадлежала отцу попрыгунчика-Альберта.
Жженых мертвецов Сахарного завода так и прозвали в Городе “княжескими леденцами”.
Зарывай, чего уж там, кто разберет своих? Почти что вся заводская рабочая Тестовка на честном слове держится. Оборудование старое, все на ладан дышит, бараки, коровники, окраины, пырей и белая вошь.
Мастера предупреждали, что котлы ни на что не годятся. Цеха ветхие, спичку брось - огонь до неба будет.
Сбылось.
Трупные подводы тронулись. Вдовы босиком месили грязь до Новинского бульвара. Потом одна за одной отстали и растаяли.
Так неопознанных покойников и схоронили в казенном рву на Втором Городском. В лазаретных списках они значились, как “фрагменты тел”.
Доппель- Кюммель тяжело уселся в пролетке, скрипнули рессоры:
- Трогай, мать твою.
Над Тестовской фабричной окраиной скупо, ситцевенько рассвело. Прорисовались над крышами желтые колокольни и голые фонтанные тополя.
Пахло гарью полторы недели. Потом прошел дождь и ничего не стало.
Переход кадра. Средний план.
Сблизив головы над материалами, сидели филер и пятидесятилетний полицмейстер. Барабанили синхронно пальцами по зеленому сукну.
Софочка вставила в зажим чистый лист, прокрутила и снова тюк-тюк-тюк.
Доппель-Кюммель сплел пальцы, продиктовал:
- Донесение за нумером сорок пять. Это тебе на сегодня, Яков. Распивочная “Черемшина”, на Николиной Горке. Дом 15. Это за нищепитательным заведением, на Тестовке. Если сведения не устарели, там нелегальные собираются. И фабричных много вроде. Слушают. Съездишь. Ты у нас пока чистый, тебя на Тестовке ни одна собака не знает, я тебя специально туда не пускал, чтобы не примелькался. Держи, вот тебе талон на обеды в фабричной кухне и пропуск. Оденься неприметно, блузу на складе возьми, не мне тебя учить. Звать тебя Федор Портнов, приехал со станции “Отрадной”, наниматься, раньше в красильне работал. Не напутай.
- Слушаюсь. - грустно отозвался филер Яшка Маслов. Понурился.
- Что такой смурной? - спросил Доппель- Кюммель.- Чай не похороны, не первое задание.
- Маня в положении - признался вполголоса филер.- А нас с квартиры гонят.
- То есть? - густо сдвинул брови Доппель-Кюммель.
Маслов сделал конфузную мину и спрятал глаза.
- То и есть. Во мне как Джек Маслоff проснулся, я сначала мордаша привел. С птичьего рынка. Пегий, криволапый аглицкий, натасканный на сыск, челюсть ковшом. Мужик мне его за двугривенный продал, клялся, что порода. Хозяйка в крик - не желаю говорит вашу животную ни пять минут! Я еле уговорил. Получку всю ей отдал. Как же мне контору частную держать, без бульдога? Но сдох он на третий день. Не пил, не ел, пена из пасти и того. Прямо под кроватью. А через неделю Джек Маню от хулиганов отбил. Ну то есть я ее из драки выдернул, мы от той пивной и утекли по дворам. Вот. Привел я Маню на Проломную. Хозяйка с порога в крик… И все сначала. Пока суть да дело, мы как то ютились, прятались. Перекантовались. А потом Маню знобит, тошнится, я бы к доктору, но грошей - пшик. Ничего, у нас студент сосед снизу… Он ее посмотрел, говорит - ага. И хозяйке тем же вечером донес. Теперь нам хоть в петлю. Хозяйка сказала больше угля и картошки не даст. И чтобы тотчас очистили… А у меня вся получка на бульдога уплыла. Кто бы знал.
- Ну ты и хват… Не ожидал. Ладно, что нибудь придумаем. - Доппель-Кюммель полез во внутренний карман, выложил на стол пару “красненьких” - Вот на первое время.
Маслов даже руки за спину спрятал.
- Не могу, Илья Венедиктович.
- Бери без разговору, на том свете углями разочтемся. А доктор женский на Введенской заставе практикует, я тебе адрес черкну.
Маслов на купюры даже подул, сложил, тиснул судорожно, как человек, который такие деньги видит раз в год, под отпоровшуюся подкладку пиджака.
- Спасибо. Задание уяснил. Но есть еще кое-что - тут филер забегал по обыкновению от фикуса к барышне и обратно - Сурприз! Можно мне на Тестовку напарника взять? Третий час в коридоре мается. Мы в курилке познакомились. Дельный парень.
- Какой еще парень?
- Чистая душа! У меня на людей - нюх! Этот не подведет. А дело опасное. Мне одному не сдюжить.
- Ну, зови…коли так. - с сомнением поддался Кюммель. - Посмотрим.
Яков Маслов распахнул дверь, крикнул:
- Просят! - махнул рукой против солнечного полотна из немытого окна.
Танцевали в сиянии дверного проема пылинки.
И Доппель-Кюммель увидел все, что должен был увидеть.
Переход кадра. Средний. Наплыв в крупный
- Гаф! - бухнула с порога чужая собака и заныла - Уууу! И снова - Гаф-ф!
- Цыц, Жулька! Фу, к ноге. Свои. - раскатисто скомандовал молодой ломкий голос.
Прямо из заоконного жаркого апрельского света шагнул в кабинет полицмейстера великан - головой чуть не в потолок, сразу стало тесно среди шкафов, фикусов и портретов.
Тесно и светло.
На крепкое запястье намотан драный поводок в узлах. Потертая зеленая куртка из крашеной чертовой кожи скрип-скрип на широких плечах. Крест накрест на груди белые ремни - один от армейского планшета, второй от оплетенной фляжки защитного цвета.
Остолбеневший полицмейстер уперся взглядом в медную пряжку, медленно поднял голову, округлил брови.
- Так. Архангел Михаил на мою голову…. Все. В отпуск.
Ряд студенческих пуговиц. Открытый белый воротник. Физиономия лопатой - веснушки на щеках будто йодом часто выжгли. Глазищи телячьи, янтарные. Белозубая широкая улыбка. Иконное греческое золото коротких кудрей - пожарным и рождественским сиянием вокруг тяжелой головы.
Царевич-кудрявич, Иван-дурак, его бы раздеть, оштукатурить - и в качестве голого Давида воткнуть посередь клумбы в городском парке - загляденье выйдет.
- Ваше Превосходительство! Разрешите доложить! По вашему приказанию прибыл! Януш Каминский - БелгА!
Ударение на последнем слоге “Га!” он гаркнул так гулко, что полицмейстер пригнулся и пробормотал:
- А был приказ? Януш… Поляк что ли?
- По отцу!
- Погоди. Ты кто такой есть?
- Стажер - не изменяя улыбке, отозвался верзила. - Из Академии. Я кинолог. К Вам направили на практику. Я уже все бумаги в канцелярии заверил!
Переход кадра
К штанине Януша жалась горбатая сука-страстотерпица. Чистокровная беспородная. Длинные желтые ноги, мусорный хвост между задних ног, вислые уши-тряпочки, язык набок, в носу сопля, в карем глазу - слеза горькой вдовицы, второго глаза нет.
