Voronkov - Harbin
…После Омска вообще стало ехать невмоготу. Ледяной ветер, не видя преграды, буквально врывался в разбитые окна вагона, выгоняя из него последнее тепло. Народ примолк в ощущении своей беспомощности. А если и подавал голос, то только затем, чтобы выплеснуть свою внутреннюю тревогу.
– Ой, помрем ведь, помрем! – причитала какая-то тетка за стенкой. Там на последней остановке хулиганы, выстрелив из рогатки, разбили окно, и люди страдали. – Ты б, мил человек, заткнул бы чем эту дыру, – обратилась она, видимо, к соседу. – А то точно помрем!
– Стрелять всех этих бандитов надо! – в ответ прозвучал высокий мужской голос. – А то они жизни нам не дадут.
– У меня ребеночек уже простыл – слышите, как кашляет? Не дай бог, скарлатину какую подхватит, и что я тогда? – спрашивала молодая родительница, укачивая на руках годовалого пацана, который часто и надрывно кашлял и исходил ревом.
– Да не верещите вы, ей-богу, – доедем! – пытался успокоить соседей низкий мужской голос – А дыру я сейчас чем-нибудь закрою…
– Чей-то они там так раскудахтались?.. – недовольно пробурчал со второй полки бородач, который назвался Фомой Бобровым. Тот не просыхал всю дорогу. Покончит с одной бутылкой – лезет за другой. Когда запасам пришел конец, он стал выходить на остановках, где ему за три цены какие-то дошлые люди продавали из-под полы водку. Впрочем, он не брезговал и бражкой, а если был самогон, то был рад и ему. Главное, чтобы било в голову. Так легче переживать момент, а еще – быстрее время летит.
– Да окно там у них, кажется, разбили, – ответил Сандер.
Лешак, а так его про себя называл Александр, недовольно хмыкнул.
– Ну и что с того? У нас жизнь разбили – и ничего, а тут всего-то окно… Правильно я говорю, гражданин хороший? – оперев голову на локоть, глядит он сверху вниз на Болохова. Тот только поежился и поглубже зарылся в свое черное цивильное пальто на ватине, которое накануне ему сшили по специальному заказу в ведомственной портняжной. Не в красноармейской же шинели ехать, да и не в кожанке, какие носил каждый второй его коллега, перепоясавшись солдатским ремнем.
– Это вы, может, доедете, дяденька, а мы нет, – снова зазвучал за стенкой плаксивый голос молодой мамаши. – Ой, чую, не довезу я сыночка… И что отцу его буду говорить?
– Нате вот мое пальто, – произнес низкий голос. – Накройте им малыша.
– Ба! – изумилась за стенкой мамаша. – А вы как же? Ведь вон как холодно.
– Ничего, я как-нибудь… Ты малыша береги.
Лешак, слышавший все это, снова хмыкнул.
– Пусть скажет спасибо, что в купейном едет, а то бы вовсе впору было руки на себя наложить, – проговорил он.
– Вы это кому говорите, уважаемый? – не понял его скрипач.
Тот усмехнулся.
– Кому-кому!.. Кому надо, тому и говорю… – Он на мгновение умолк, чтобы подчеркнуть свою глубокомысленную сущность, а потом снова в купе раздался его куражливый голос. – Раньше только благородные люди разъезжали в спальных вагонах. Остальная муть ехала в плацкартных да общих. И правильно, все должно в этой жизни соответствовать своему рангу. А то ведь бардак получается. Ну, посади сюда, допустим, сопливого деревенского мужика, который в своем хозяйстве-то навести порядок не может. И что будет? Грязь, те же сопли, да еще дух зловонный… Или, к примеру, взять тебя, Абрашка, – обращается он к Сандеру, – и вот этого благородного господина в новом пальто. Он точно по рангу едет, потому что в нем дух чистоты и культуры живет, а ты что? Ну, глянь на себя – разве ты достоин спального вагона?
Скрипач оскорбился.
– Я думаю, и вы далеко не благородных кровей! – покраснев от возмущения, заявил он. – Но вы же едете… И вообще сегодня у нас все равны! Свобода, равенство, братство – слышали о таком?
Леший вдруг начал ржать, словно лошадь.
– О каком, братец, равенстве ты говоришь? – спросил он. – Ну а свобода… Где она? Тю-тю! А может, ты еще скажешь, что мы братья друг другу? Нет, милай, это только лозунги ваши такие, а на самом деле ничего этого нет. Если бы это было, мы бы с тобой сидели сейчас дома, а не мерзли здесь…
– Я, конечно, извиняюсь, но ты, сосед, не прав, – неожиданно подала свой голос генеральская теща, которую, как выяснилось, звали тетей Полей. Она только что в очередной раз поела и теперь прилегла на нижнюю полку отдохнуть. – Вот взять моих детей. Кем бы они сейчас были, если бы не революция? – а так в люди вышли. В доме вместе с правительством живут. Конечно, не все еще у нас так, как хотелось бы… Я рассказывала зятю, как живут наши сибиряки, как они перебиваются с кваса на воду да костерят власть, а он не верит. Не может, мол, такого быть, у нас все властью довольны, а я ему: а вот и не все!
– Конечно, не все! – поддакнул ей скрипач. – Война давно кончилась, а люди по-прежнему стреляют друг в друга.
– Стреляют… – согласилась тетка. – У меня соседа в прошлый год ни за что убили. И ведь не бандиты какие – свои, государственные люди. Парень только словом нынешнюю власть уколол, а его и хлопнули. Взяли прямо из дома вечером и хлопнули.
– Кто хлопнул-то? – поинтересовался Фома.
– Сказала же, государственные люди… Из местного ЧК.
Бородач тяжело вздохнул.
– В городе, что ль, живешь? – спросил тетку.
– Да в ем, – ответила та. – Иркутская я. Там всю жизнь и прожила-промаялась.
– А что маялась-то? – не понял бородач.
Соседка фыркнула.
– Как что? Разве то раньше жизнь была? – спросила.
– Ну а сейчас лучше, что ль? – напрягся в своем порыве Фома. – Для простого человека ить и сейчас жизни нет. Кругом те же баре. Правда, раньше палкой били, а теперь все к стенке норовят поставить.
Услышав это, Болохов нахмурился. Ему бы прекратить этот разговор, а он не может. Потому что его не поймут. И сразу начнут что-то подозревать. А ему это надо? В другой бы раз он не промолчал – выдал бы им по полной. Чтобы они никогда больше такого не говорили. Но сейчас об этом и думать нельзя было.
– Ну а ты говорила своему генералу про соседа? – спросил Фома тетку.
– Говорила, – ответила та.
– А он что?
Тетка Поля вздохнула.
– Он-то?.. А ему по чину нельзя нашу жизнь критиковать. А так он все понимает – он у нас умный. Однажды, правда, сказал: ЧК – это еще не вся советская власть. Так что и на нее, если надо, управа найдется.
Болохов побледнел. Что ж ты делаешь, глупая! – чуть было не сорвалось у него с языка. – Ты же зятя своего таким вот образом подводишь. Ишь, раскудахталась!.. Или не знаешь, в какое время живем? Вот возьмет кто да донесет на тебя – и все, и поминай, как звали. А заодно и детям твоим не поздоровится.
– А давайте не будем о политике… – пытался перевести он разговор на другую тему. – Лучше расскажи-ка, друг сердечный, о том, как там наш крестьянин готовится к посевной, – обратился он к Фоме. – Есть ли семена, как обстоят дела с техникой? «Фордзоны»-то небось пришли в село? Или у вас по-прежнему все на лошадиной тяге? – выказывал он свои крестьянские познания. Однако лешак молчал. – Ну что молчишь? Или сказать нечего?..
– Ну как же, скажу!.. – наконец откликнулся Фома. – Деревня без мужика осталась – тогда о чем может быть речь? Не будет никакого сева…
– Врешь! – вдруг не выдержал Болохов. – Врешь ты все! Крестьянин – он вечен, потому никуда он не денется. И неважно, при каком строе он живет. Он все равно будет работать на земле. А ты?.. Нет, ты не мужик, ты… ты паникер!
При этих словах у Фомы глаза чуть не вылезли из орбит.
– А ну повтори еще раз!.. – грозно проговорил он, пытаясь слезть с полки. – Повтори, говорю тебе!
Болохов знал, что обычно за этим следует, поэтому решил каким-то образом успокоить Фому. Нет, не из-за страха получить от того бугая по морде, просто ему не нужен был шум. А вообще-то он за себя постоять мог. На курсах по подготовке оперативных работников ОГПУ им преподавали боевые приемы борьбы, которые он неплохо освоил. Позже это ему не раз помогало, когда он был вынужден без оружия в руках защищать свою жизнь. А ведь не подумаешь. Весь его вид – и эта копна чуть вьющихся льняных волос, и это бледное продолговатое красивое лицо с чувственным ртом и ясной голубизной глаз – больше говорил о том, что перед вами этакий рафинированный интеллигентик. А то и молодой повеса, какие еще недавно в поисках приключений дефилировали по Невскому и которым было чуждо все грубое и недостойное их внутренним установкам. Однако, несмотря на свою внешность, это был матерый и жесткий в своих решениях боец революции.
– А что, если мы закажем чайку? – неожиданно предложил он соседям. Не дождавшись ответа, он открыл дверь. – Сейчас я схожу к проводникам, спрошу, есть ли у них кипяток…
Пока он где-то гулял, Фома, пережив в душе обиду, вытянулся наверху и захрапел. И когда он через какое-то время проснулся, то его уже занимали совершенно другие мысли.
Глава вторая
