Станислав Меньшиков - На Старой площади
Теперь о сути разногласий по поводу ленинского текста. Наиболее важным и актуальным я считал классическое положение о том, что мелкое товарное производство рождает капитализм ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе. Это положение Ленин сформулировал применительно к НЭПу, но оно звучало как предупреждение тем, кто в 1980-х годах ратовал за «рыночный» социализм» без соответствующего контроля и направляющего воздействия государства. Кроме того, в порах плановой экономики укоренился и быстро рос «теневой сектор», который грозил разрушить социализм изнутри. Поэтому я считал необходимым ленинский текст сохранить, как минимум оставить основные его положения. Группа же настаивала, что текст устарел, что Программа должна быть сокращена и не должна вдаваться в «теоретические дебри». Все эти доводы были, конечно, отговоркой, скрывавшей желание подготовить то, что с приходом Горбачева было названо «перестройкой», а на деле было курсом на капитализацию страны.
Не хотела группа принимать и мою характеристику транснационального капитализма. Помню, как на одном из партсобраний в Отделе меня обвинили в каутскианстве, т.е. в перепеве теории «ультраимпериализма» Карла Каутского. Это была, конечно, полная чепуха, поскольку в своем анализе я большое место уделял соперничеству между существовавшими тогда тремя капиталистическими центрами — США, западноевропейским Общим рынком (ныне ЕС) и Японией. Я дал своим критикам отпор, причём настолько чувствительный, что после собрания меня вызывал к себе Анатолий Черняев и журил за чрезмерную «агрессивность».
Вообще надо сказать, что Анатолий нередко принимал сторону упомянутой группы. Как ясно из мемуаров, написанных Черняевым много лет спустя, он в течение всего времени работы в ЦК был двурушником, втайне исповедуя антисоциалистические взгляды. В этом смысле он мало чем отличался от будущего «главного архитектора» перестройки А. Яковлева. Не случайно вскоре после своего избрания Генсеком Горбачев сделал Черняева одним из своих помощников.
Возвращаясь к написанной мною редакционной статье в «Коммунисте», скажу, что довольно долгое время после её публикации моё авторство оставалось тайной. Члены группы бесились, но всё больше по околопартийным сусекам — в открытую полемику на страницах того же «Коммуниста» или «Правды» вступать не решались.
Тем временем скончался Ю.В. Андропов, и Генсеком стал К.У. Черненко. Позиции «группы» ослабели, а редактора «Коммуниста» Косолапова усилились. Ричард считался человеком, близким к новому генсеку. У него на столе в редакции стоял тогда особый телефон прямой связи с Черненко, т.е. минуя обе правительственные «вертушки». На какое-то время «группе» пришлось притаиться.
Но кто-то из редакции журнала всё же проболтался о моём авторстве, и один из членов «группы» Александр Бовин в кабинете Черняева накинулся на меня с грубой бранью. Я тут же предложил ему полемизировать по существу и в открытую. Что касается обвинений в «предательстве», сказал я, то они совершенно не уместны, т.к. я своих взглядов не скрывал и, более того, передал через Пономарева в комиссию, работавшую над текстом новой программы. Черняев слушал наш спор молча. Он явно симпатизировал Бовину, с которым был в приятельских отношениях, но открыто поддерживать его не решался, поскольку чувствовал, что Пономарев на моей стороне.
Но вскоре после смерти Черненко и прихода к власти Горбачева положение стало меняться. Как-то мы с Ричардом обедали в одной из «кремлевских» столовых в Комсомольском переулке, и я завёл с ним разговор об опасностях для социализма пышного расцвета подпольного теневого бизнеса. Я предлагал завести на эту тему дискуссию в его журнале, но он отнесся к моей идее вяло и даже упрекнул в том, что я преувеличиваю серьёзность этой угрозы. Я почувствовал, что при новом генсеке Ричард ведёт себя более осторожно, и не стал настаивать. Но осторожность ему не помогла. Враги Косолапова быстро свели с ним счёты. В январе 1986 года, почти одновременно с моим увольнением из ЦК, его сняли с поста главного редактора «Коммуниста». Он ушёл преподавать в МГУ, где стал профессором кафедры философии.
Ещё о драке с "группой"
Вскоре после моего прихода в ЦК друзья меня предупредили, что моему назначению активно препятствовали Юрий Арбатов и близкие ему люди. Арбатов руководил тогда Институтом США и Канады, и присутствие в Международном отделе сильного американиста с независимыми взглядами его не устраивало. Я никак не думал, что наши прошлые личные трения могут вылиться в более глубокий конфликт. И потому со своей стороны старался избегать прямых столкновений. Но оказался чересчур наивен.
Где-то в начале 1982 года я прочитал в журнале «США: экономика и политика» статью, приуроченную к столетию первого советского посла в Вашингтоне Александра Антоновича Трояновского. Поскольку в ноябре того же года исполнялось 80 лет со дня рождения моего покойного отца, который также работал послом в США, хотя и значительно позже, я подумал, что было бы хорошо отметить его годовщину аналогичной статьей. Я позвонил главному редактору журнала Валентину Михайловичу Бережкову, с которым был знаком много лет, и поделился своим замыслом. Валентин дал «добро», статью согласился написать с моей помощью Вадим Загладин, который и отправил ее в журнал. Каково же было моё удивление и возмущение, когда через месяц-другой позвонил Бережков и сказал, что против публикации категорически возражает Арбатов и что статья напечатана не будет.
Загладин отнёсся к этой новости хладнокровно, возражать Арбатову не стал, хотя у него, как высокого партийного чиновника и члена ЦК КПСС, для этого были все возможности. Отказываясь печатать статью, Арбатов шёл на совершенно ненужный конфликт не только со мной, но и с Загладиным. Я же решил так дело не оставлять и рассказал обо всем Пономареву. Борис Николаевич выслушал меня и тут же позвонил по «вертушке» главному редактору «Известий» Алексееву с просьбой опубликовать юбилейную статью о М.А. Меньшикове. По его предложению текст статьи был подготовлен за подписью Михаила Романовича Кузьмина, бывшего зам. министра внешней торговли СССР, с которым отец долгое время работал. К этому времени М.Р. Кузьмин сам уже был пенсионером и жил на даче во Внуково. Я съездил к нему, он внимательно прочитал и поправил текст, охотно подписав его. Через несколько дней статья была опубликована в «Известиях» под заголовком «М.А. Меньшиков — дипломат Ленинской школы». Надо сказать, что статья Загладина также вышла, но в журнале «Вопросы истории».
Через какое-то время на очередном приеме в Кремлевском дворце съездов, куда нас иногда приглашали по торжественным случаям, ко мне подошёл Арбатов и стал интересоваться здоровьем. Я не стал с ним любезничать, а напрямик выразил свои чувства:
— Наверно, надо сильно ненавидеть сына, — сказал я, — чтобы делать пакости его покойному отцу. Впрочем, — добавил я, — удалось обойтись без твоих услуг.
— Ты об «Известиях?» — поморщился Арбатов. — Мне рассказывали. Там не обошлось без большого давления сверху.
С этим он и отошёл. Меня удивило, что он даже не стал оправдываться и не привёл каких-либо аргументов в защиту своей позиции.
В 1982 году скончался Николай Иноземцев, который 16 лет возглавлял Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) после смерти А.А. Арзуманяна. О моей работе в этом институте в качестве заместителя директора подробно рассказано в другой главе. Когда встал вопрос о преемнике Иноземцева, всплыла и моя кандидатура. Кто именно меня выдвинул, не знаю. Сначала об этом, как водится, пошли слухи в академических и партийных кругах, а потом они стали обретать некоторую плоть. Меня вызвал к себе помощник генсека Ю.В. Андропова Борис Владимиров, которого я знал раньше, когда он работал в Отделе пропаганды. Борис поинтересовался моими настроениями насчет возможной новой работы, сказав, что на это имеются хорошие шансы. Он попросил написать записку с предложениями о том, как дальше строить работу Института. В своей записке я делал акцент на необходимость развить экономическую сторону исследований. Дело в том, что Николай Иноземцев по образованию и профессии был историком и к экономическим исследованиям интереса не питал. Этот участок после моего ухода из института был в некотором загоне. В своей записке я предлагал сделать акцент на прогнозных исследованиях, тем более что при трудностях нашей экономики нужда в этом была большая. Владимиров сообщил мне, что Андропову моя записка понравилась.
О разговоре с Борисом Владимировым я поставил в известность Пономарева. Тот заверил меня в своей поддержке, но предупредил, что ситуация вокруг назначения директора ИМЭМО не простая, что есть конкурирующие кандидаты с соответствующей поддержкой и что процесс назначения может затянуться. Так оно и получилось. До меня стала доходить информация, что в самом ИМЭМО и в президиуме Академии наук кто-то организует кампанию против моего назначения. Я, конечно, мог только догадываться, кто стоит за этой кампанией. Тем не менее из президиума Академии ещё летом 1983 года пришла достоверная информация, что приказ о моем назначении собрал все необходимые визы и не сегодня-завтра должен быть подписан. Но вот неожиданность. В начале сентября стало известно, что возглавлять ИМЭМО будет Александр Николаевич Яковлев, который возвращается с должности посла в Канаде. История этого назначения достаточно поучительна.
