Фридрих Шпильгаген - Въ двѣнадцатомъ часу
Обзор книги Фридрих Шпильгаген - Въ двѣнадцатомъ часу
Фридрихъ Шпильгаген
Романъ
Въ двѣнадцатомъ часу
Глава первая.
— И труда не стоитъ въ постель ложиться. Можно ли заключать такимъ прозаическимъ кондомъ такую упоительную ночь? Слышишь ли, Свенъ, какъ надъ нашими головами, въ густыхъ вершинахъ каштановъ, птицы соннымъ щебетаньемъ возвѣщаютъ приближеніе солнечнаго восхода. Пойдемъ и мы привѣтствовать появленіе небеснаго свѣтила. Эта дорога ведетъ на берегъ и ты вспомнишь старые годы, когда мы съ тобой росли, какъ братья, двумя мальчуганами буйнаго нрава.
— Прошу тебя, Бенно, если ты хоть сколько-нибудь дорожишь моимъ обществомъ, не болтай такъ много и такъ громко. Отъ воспоминаній, промелькнувшихъ въ головѣ моей въ эту ночь, такъ тихо, такъ...
— Такъ торжественно, такъ полно, какъ-будто разверзается — то-есть тотъ день, когда...
— Прощай, Бенно; завтра, какъ ты проспишься послѣ вліянія пунша, спроси обо мнѣ въ «Золотой Звѣздѣ».
— Возлюбленная, родная душа! не скрывайся отъ меня за вратами твоего каравансерая съ прочими одногорбыми и двугорбыми верблюдами и дромадерами! Я буду нѣмъ, сдѣлаюсь даже глухонѣмымъ, если ты того пожелаешь, только не покидай меня теперь и не примѣшивай своимъ ипохондрическимъ упрямствомъ горечи въ сладость нашего свиданія послѣ многихъ лѣтъ разлуки. Кромѣ шутокъ, Свенъ, я буду разсудителенъ; восходящее солнце на нынѣшній день не озаритъ другого человѣка такого же разсудительнаго, какъ я.
Молодъ еще былъ, лѣтъ двадцати-восьми не болѣе, человѣкъ произносившій эти слова и вмѣстѣ съ тѣмъ взявшій подъ руку своего спутника, чтобъ съ дружескимъ насиліемъ увлечь его по дорогѣ, ведущей къ берегу большой рѣки. Онъ былъ ниже средняго роста; по плотнѣе и хорошо сложенъ. Густые волосы, длинныя рѣсницы и мягкіе какъ шелкъ усы были блестящаго чернаго цвѣта. Черты весьма подвижного лица, не отличаясь красотою, были выразительны и тонки; нѣсколько низкій лобъ, блестящіе глаза и ротъ, около котораго постоянно мелькала подвижная игривость, свидѣтельствовали о существенной внутренней жизни, въ которой умъ конечно принималъ большее участіе чѣмъ сердце.
Вотъ именно эта черта преимущественно отличала его отъ спутника, благородное и прекрасное лицо котораго прямо и ясно свидѣтельствовало о противоположномъ соединеніи душевныхъ свойствъ, особенно въ эту минуту, когда облако меланхоліи или мечтательности осѣняло его высокій лобъ и глубокіе синіе глаза. Онъ былъ строенъ и высокъ ростомъ, почти двумя головами выше своего веселаго, широкоплечаго товарища. По его наружности видно было, что онъ привыкъ жить въ хорошемъ обществѣ, и усвоенныя имъ манеры, сдѣлавшись его второю натурой, не измѣняли ему даже въ минуты полной непринужденности. Можетъ быть, онъ былъ однихъ лѣтъ съ своимъ товарищемъ, хотя поразительная живость послѣдняго, къ тому же возбужденная теперь обильнымъ употребленіемъ вина, дѣлала его на видъ нѣсколькими годами моложе. Онъ былъ въ томъ же изящномъ и удобномъ дорожномъ костюмѣ, въ которомъ вчера вечеромъ вышелъ изъ экипажа по пріѣздѣ въ университетскій городъ. Судя по этому костюму и вообще по всей наружности его, трудно было опредѣлить, къ какому званію онъ принадлежалъ; но его словоохотливый товарищъ въ черной потертой одеждѣ былъ, конечно, молодой, ученый адъюнкт-профессоръ университета или что-нибудь въ этомъ родѣ.
Рука объ руку спускались они по нѣсколько покатой дорогѣ и какъ-разъ очутились на берегу большой рѣки. Молодой человѣкъ въ дорожномъ костюмѣ снялъ свою соломенную шляпу, низко нагнулся и, почерпнувъ рукою воды, намочилъ себѣ лобъ, для того ли только, чтобъ освѣжиться послѣ ночного кутежа, или можетъ быть въ знакъ благоговѣнія къ любимой рѣкѣ, съ которой связано для него столько дорогихъ воспоминаній и которую онъ увидѣлъ въ первый разъ послѣ многихъ лѣтъ от- сутствія. Между тѣмъ его товарищъ выбиралъ себѣ мѣсто, откуда лучше, чѣмъ съ плоскаго берега, можно было видѣть картину солнечнаго восхода. Налѣво отъ нихъ, на возвышенности у самаго берега стояла дача, послѣдняя изъ длиннаго ряда дачъ, тянувшихся отъ города до самой рѣки. Впереди была пристроена къ ней высокая тераса. Высокая каменная лѣстница вела къ ней и замыкалась наверху желѣзными рѣшетками. Когда Свенъ выпрямился, то увидалъ, что его товарищъ, въ это время взобравшись уже на крыльцо, пытается перелезть чрезъ не очень высокую рѣшетку.
— Ну, что ты еще тамъ выдумалъ, Бенно? закричалъ Свенъ.
Бенно не отвѣчалъ, но окончательно перебравшись, облокотился обѣими руками на перила и улыбаясь смотрѣлъ внизъ на своего спутника, потомъ выпрямился и старался всевозможными жестами выразить ему удивленіе, возбужденное въ немъ картиною, которая открывалась предъ нимъ съ возвышенной точки зрѣнія.
— Оставь шалости и ступай ко мнѣ! закричалъ Свенъ.
— Ни за что! возразилъ Бенно: — ты оставь свои размышленія и ступай ко мнѣ. Здѣсь на верху очарованіе, и клянусь честью, здѣсь мы никому не помѣшаемъ.
— Развѣ въ домѣ никто не живетъ? -
— Во всякомъ случаѣ ни жилецъ, ни жилица не помѣшаютъ нашему невинному созерцанію природы. Иди же, Свенъ, право стоить труда; что за превосходный видъ! Чрезъ нѣсколько минутъ и солнце взойдетъ.
— Ты все тотъ же старый вертопрахъ и своимъ дурнымъ примѣромъ только портишь мою нравственность, сказалъ Свенъ, улыбаясь и стараясь приловчиться, какъ бы послѣдовать за легкомысленнымъ товарищемъ.
— А ты все по прежнему старый проповѣдникъ нравственныхъ истинъ и вѣчно только указываешь на путь добродѣтели во избѣжаніе тернистаго пути порока. Берегись однако, не то твое платье повиснетъ на вышесказанномъ терніи... Признайся же,ну не очарованіе ли здѣсь?
— Дѣйствительно такъ, отвѣчалъ Свенъ, бросивъ взглядъ съ терасы па ландшафтъ и затѣмъ разсматривая любопытнымъ взоромъ все окружающее.
На терасѣ въ живописномъ безпорядкѣ стояли столики и садовые стулья, какъ-будто только что разошлись гости. На одномъ стулѣ сидѣла кукла, на полу лежали другія игрушки. На столѣ разложены нѣмецкіе и англійскіе журналы, на другомъ начатая вышивка, шелкъ, нитки, наперстокъ, ножницы и другіе миловидные инструменты искусныхъ женскихъ рукъ. Очевидно что обитатели дачи въ дорогое лѣтнее время обратили терасу въ комнату на чистомъ воздухѣ. Стеклянная дверь изъ терасы въ гостиную была совершенно отворена. Свенъ бросилъ взглядъ на высокую прекрасную комнату, убранную дорогою мебелью, роскошными коврами и занавѣсями. Когда онъ, остановившись на порогѣ, быстрымъ взглядомъ осматривалъ подробности очаровательной внутренности комнаты, вдругъ его глаза остановились на портретѣ, висѣвшемъ какъ-разъ около него на простѣнкѣ; это былъ женскій портретъ во весь ростъ. Въ полусумеркахъ, царствовавшихъ въ комнатѣ, Свенъ могь ясно разсмотрѣть только очертаніе лица, но то, что онъ увидѣлъ, было такъ восхитительно, что онъ невольно сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, пока остановился у самаго портрета. Это было дивное изображеніе, одно изъ тѣхъ лицъ, которыя какъ-будто выглядываютъ на зрителя подъ таинственнымъ покровомъ призрачнаго міра, въ которомъ воплощаются наши мечты, осуществляются таинственнѣйшія желанія сердца; одно изъ тѣхъ лицъ, взглядъ котораго дѣйствуетъ на насъ какимъ-то обаяніемъ и воспоминаніе о которомъ съ той минуты нельзя потерять при всѣхъ превратностяхъ жизни.
Свенъ почувствовалъ себя необыкновенно взволнованнымъ. Онъ вполнѣ сознавалъ, что такое невыразимое впечатлѣніе произвели на него не роскошные русые волосы, не черные, длинными рѣсницами осѣненные глаза, ни чудный и всѣми прелестями украшенный ротъ, и главное ни какая-нибудь отдѣльная черта — но какое-то особенное выраженіе, которое геніальный художникъ умѣлъ уловить и сосредоточить во взглядѣ полузакрытыхъ глазъ и въ едва приподнятыхъ углахъ рта; глубокая, безнадежная тоска, какъ тонкій туманъ на роскошномъ ландшафѣ, лежала на прекрасныхъ, призрачныхъ чертахъ.
Углубившись въ созерцаніе, Свенъ стоялъ еще предъ портретомъ, прикованный къ нему волшебною силой, какъ вдругъ восклицаніе товарища заставило его опомниться. Онъ поспѣшилъ выйти на терасу и увидѣлъ Бенно сидящимъ въ удобномъ садовомъ креслѣ и извергающимъ облака дыма изъ только-что закуренной сигары на утреннемъ свѣжемъ воздухѣ.
— По моему хронометру, сказалъ Бенно, взглянувъ на часы: — солнце чрезъ пять минутъ покажется на горизонтѣ. Садись же ближе ко мнѣ и съ благоговѣніемъ огнепоклонниковъ насладимся этою картиной.
Свенъ, ничего не отвѣчая, облокотился на перила. Свѣжъ и отраденъ былъ воздухъ; съ луговъ по ту сторону рѣки тянулъ восточный вѣтерокъ, наполненный благоуханіями только что скощеннаго сѣна. На противоположномъ берегу появились только на минуту поднявшіяся изъ воды испаренія, которыя то раздѣлялись на высокія и стройныя колоны, то громадными сплошными массами безпрерывно неслись вдоль по рѣкѣ, какъ сонмы привидѣній, какъ тѣни воиновъ, которые своею кровью обагрили зеленыя воды могучаго потока. Вершины ближайшихъ горъ окрасились уже багрянымъ сіяніемъ восходящаго свѣтила, и когда по временамъ разрывались туманные покровы, виднѣлись широкія цѣпи горъ и бѣлые дома городка у ихъ подножія. И вотъ поднялось свѣтило дня, плывя и трепеща въ своемъ лучезарномъ блескѣ надъ рядами низкихъ холмовъ того берега, и тогда разсѣялись облака призраковъ, воды широкаго потока засверкали великолѣпіемъ утренняго солнечнаго сіянія и показался пароходъ, шумъ котораго давно уже былъ слыщенъ; съ бурной поспѣшностью мчался пароходъ, такъ что волны, кипѣвшія вокругъ его колесъ, разбивались пѣною о берегъ.
