разведка - ИВАН БОРОДУЛИН
PAGE55
После таких размышлений успокоились и перенесли внимание на аэродром. Только Ромахину я приказал неотрывно наблюдать за синоптиками и, в случае чего, доложить.
Вражеский аэродром за рекой жил своей жизнью. На его взлетную полосу то садились, то выруливали для взлета самолеты с черными крестами на крыльях и фюзеляже. Преобладали бомбардировщики «юнкерс-88». Были здесь и «хейнкели», несколько транспортных машин и один двухрамный «фокке-вульф» — разведчик-корректировщик. Ни одного истребителя мы не заметили. Самолеты находились под открым небом и располагались довольно скученно. По всему было видно, что немцы чувствуют себя в полной безопасности.
Я смотрел на посадку очередного самолета, когда Ромахин тронул меня за локоть.
В дверях домика стоял человек. Сладко потянувшись, он пошел к уборной, стоявшей поодаль, на восточном склоне сопки, через некоторое время вернулся и скрылся в домике. Видимо, это был офицер — белых рубашек и блестящих сапог немецкие солдаты не носили.
— У офицера должен быть денщик,— стал рассуждать Ромахин. — Ну—и помощник. Их там трое.
— А может, четверо? — возразил я, несколько задетый безапелляционным замечанием связного.
— Могу на спор, командир. Трое. Офицер и два солдата.
Ромахин ошибся. В домике оказалось два офицера и один солдат, который делал всю видную нам работу] ходил в будку снимать показания и прислуживал офицерам.
Очень скоро домик перестал интересовать нас с точки зрения опасности и вызывал молчаливые проклятия
М
по другой причине — домик все острее стал пахнуть щами, жареной колбасой и иным вкусным варевом, которого наши желудки не видели уже много дней. Особенно раздражало — не знаю почему — позвякивание вилок и звон бутылок. Но мы терпели эту муку стоически. Только Дудочка внес полусерьезное предложение: взять да и поменяться местами — немцев запихать в эту щель, а нам сесть за стол. Честно говоря, я хотел того же — но не ради пиршества, а чтобы отомстить фрицам за пытку запахами. Но задание есть задание: мы не имеем права выдать себя, прежде чем не сделаем главного. Все осталось по-прежнему, кроме того, что пришла еще одна мука — пока немцы бодрствовали, мы не могли курить, а это похуже, чем запах борща для голодного. Между тем сведений об аэродроме у нас накапливалось все больше и больше. Мы заметили, что на восточной окраине аэродрома у каких-то штабелей, покрытых досками, и больших баков все время ходит часовой. Иногда к штабелям подходила машина без бортов, и на нее немцы вкатывали две-три бочки, в которых, вернее всего, было горючее. Неподалеку от баков находился склад авиабомб.
I— А что если… это самое? — вдруг встрепенулся Гришкин и замолк.
— Что — это самое?
— Если подобраться да запалить эти бочки? Силе)
— И сам сгоришь, — сказал Фомичев. — Но идея правильная.
Мы стали усиленно наблюдать за путями подхода к аэродрому, за часовыми, которые менялись через каждые четыре часа с завидной аккуратностью. Помню, нам очень понравился один из часовых — высокий непоседливый немец. Мы окрестили его «рыжим ефрейто-
л
ром», хотя и знать не знали, был ли он ефрейтором и рыжим. Мы заметили, что этот часовой не ходит, как другие, на своем посту, а все тянется к летному полю, где работали люди, и подолгу разговаривает с ними. «Рыжий ефрейтор», видимо, не любил одиночества. Значит, к бакам подбираться лучше всего будет в смену нашего крестника.
Оставалось найти переправу через реку.
— Что ж, братцы,— сказал я,— пора уходить. Немцы как раз дрыхнут после попойки.
— Может, того… подопрем дверь снаружи — и огонька? — предложил Дудочка.
Но мы все трое так посмотрели на него, что Гришкин поднял руки: мол, сдаюсь, виноват.
Осторожно спустились с высоты и двинулись берегом, высматривая удобную и безопасную переправу. Берега Петсамойоки были в этих местах крутые и глинистые, и мы прошли вверх по течению километров пять, прежде чем отыскали брод не выше колена. Часа два сидели у этого мелкого плеса, наблюдая, не будет ли каких помех, изучали противоположный, поросший кустарником, берег. Все было как нельзя лучше.
Мы ушли от аэродрома километров на тридцать и только тогда развернули рацию. Сразу же ответил капитан Терещенко. Слышимость была отличной. Маловероятно, чтобы немцы могли настроиться на нашу волну И подслушать разговор, но так как он шел открытым текстом через микрофон, мы применили шифр.
Я доложил:
«Задание выполнено. Высылайте группу. Идем навстречу».
Терещенко ответил: «Вас понял. Сколько нужно шестерки?»
ii
«Шестерки» — это мины марки ПДН-6. В каждой из них было по 400 граммов тола. Передали: «Две шестерки». «Почему так мало?»
«На аэродроме все баки полны, и рядом склад авиабомб».
«Вас понял. Продолжайте движение».
Мы свернули рацию и снова пошли, отклоняясь на юго-восток. Через 15—18 километров сделали привал, так как ноги уже отказывались служить. Однако дальше этого места мы так и не пошли. Во-первых, опасались разминуться в тундре с диверсионной группой, а во-вторых, Иван Ромахин вдруг попросил оставить его — он хотел вернуться к аэродрому и принять участие в диверсии. У меня самого скребли на душе кошки: как уходить, не завершив дела, почему должны рисковать другие парни, те, что несут сейчас взрывчатку? Я глянул на Петра Гришкина и прочитал в его глазах то же, что думал сам. Нарушая приказ, мы решили присоединиться к диверсионникам, Мы оседлали вершины ближайших i опок, чтобы расширить зону наблюдения, и стали ждать.
К исходу вторых суток на высотке, где сидел Петя Гришкин, повалилась березка. Это был сигнал. Поспешив к Дудочке, мы тоже заметили фигурки трех человек, споро шагающих к западу. Они вышли из мелколесья и стали огибать болотце, примерно в двух километрах от нас. Немцы ходили обычно целыми подразделениями. Стало ясно, что идут наши долгожданные товарищи.
Встретились через полчаса.
Все трое были из армейской разведки, а потому незнакомы мне. Двух звали Николаями, третьего — Александром. Он-то и вручил мне пакет с приказом:
ь9
«Рацию передать группе, а самим двигаться к погранзаставе». Командиром диверсионной группы назначался Виктор Фомичев.
Я протянул приказ Виктору. Он прочитал, кивнул и обратился к пришедшим:
— Хлопцы, вываливай, что. есть из еды. Помираем с голоду.
В вещмешках разведчиков оказались шпроты, американская колбаса в банках, сухари, шоколад, и мы отвели
душу.
Потом Фомичев сказал, что брать нас он не имеет права, но не может и отказать. Он тоже разведчик и совести не потерял.
— Коли вы решили идти с нами, — заявил Фомичев,—то придется подчиняться мне. И никакого самовольства. Идет?
Такое предложение нас вполне устраивало, и я крепко пожал Виктору руку.
Отправились. Мы с Ромахиным шли головным дозором, все время отклоняясь влево с расчетом выйти к Петсамойоки не в районе аэродрома, а километрах в двенадцати от него, там, где была переправа.
Через сутки с небольшим вышли к реке. Мы уже ощупывали карманы, готовясь переходить брод, когда Фомичев подозвал меня и приказал нам отойти от реки за восемь—десять километров и ничего не предпринимать, пока он не вернется.
— Сидеть не более двух суток, — сказал Виктор,— потом уходить. –
Мы подождали, пока Фомичев с двумя разведчиками переправился через речку — один из Николаев остался на нашем берегу, — и отправились выполнять приказ — сидеть и ждать.
Бездельничали мы на сопке больше суток. Истомились хуже, чем за трое суток лежания под носом у немецких синоптиков. Там мы работали, а тут сидели, ничего не зная, не ведая, а вряд ли что изматывает нервы сильнее, чем неизвестность..
Но вот — это был полдень — в небе на западе поднялись клубы черного дыма, а вскоре ударил глухой раскат взрыва.
Мы вскочили и стояли в полный рост, забыв, что нас могут увидеть, потом обнялись, не в силах сдержать охватившей нас радости.
Вспомнив о рации, я бросился к ящику и, настроившись на волну, сразу узнал голос Терещенко.
— Корабль тонет! — заорал я в микрофон. — Горят гады!
— Доложите спокойнее!—резко приказал капитан.
— Тонет корабль, — повторил я. — Только капитан и команда неизвестно где.
— Всем приказываю немедленно покинуть опасный район и плыть только безопасным курсом! Вы поняли?
