Владимир Выговский - Огонь юного сердца
И в самом деле, через минуту послышалось щелканье клещей. Не выдержав, я подскочил к ширме. Сквозь щель я увидел у него в руках оторванный каблук и записку, Горько стало у меня на душе: «От меня скрывают, мне не верят...»
В мастерскую я возвратился очень недовольный и мрачный. Левашов сразу заметил это:
—Что с тобой, Петя? Насупившись, я молчал.
-Что-нибудь случилось? Говори.
-Я все знаю,—начал я несмело, опустив голову.— Все-все знаю... Вы командир подпольщиков, а от меня скрываете. Пускай это некрасиво, нечестно, но я знаю о вашей записке, которая была под каблуком... Когда я проснулся, раскрыл глаза, то заметил, как вы клали ее под каблук. И видел еще, как вы исподтишка передавали пачку листовок. Вы мне не доверяете, а если не верите, то зачем я буду жить с вами. Я от вас сбегу — пойду в лес искать партизан...
Левашов на этот раз был серьезным. Он молча выслушал меня, потом закурил цигарку и, подумав немного, произнес:
—Только, Петя, никому ни слова о том, что ты видел и знаешь. Я тебе вполне доверяю. Вижу — хороший ты мальчик, настоящий пионер! Будь и в дальнейшем честным, сынок. Люби Родину, как любил ее наш Ленин.
ПЕРВОЕ БОЕВОЕ
— Знаешь, Петя, каким должен быть подпольщик? — спросил меня комиссар.— Подпольщик внешне ничем не должен отличаться от окружающих его людей, чтобы не вызвать к себе никакого подозрения со стороны гестапо, полиции и прочей нечисти. Подпольщик должен смеяться, когда хочется плакать, или наоборот. Подпольщик — это своего рода артист на большой сцене; никакой фальши в работе не должно быть. У нас уже поговорка по поводу этого сложилась: «Промах на сцене — свист зрителей, промах в подполье — петля от душителей». Подпольщик должен быть смелым, бдительным, находчивым и очень осторожным. Запомни, Петенька: ошибки в деятельности подпольщика недопустимы. Иногда совсем незначительная ошибка может погубить все дело.
Левашов был похож на учителя. Он говорил ясно, просто и доходчиво. Говорил не спеша, обдумывая каждую фразу. Черные его глаза были задумчивы. Между густыми бровями, на переносице, то появлялась, то исчезала глубокая морщина. Черная пышная борода и очки придавали его лицу строгость, солидность и вместе с тем доброту.
— Первым твоим боевым заданием, Петя,— продолжал комиссар,— будет распространение листовок. Возьмешь с полсотни — и марш по парадным! Где в почтовый ящик бросишь, а где в щель засунешь... Почему кривишься, не нравится?
Я думал, что вы мне пистолет дадите,— начал я недовольным тоном,—уже и рад был, думал — и впрямь боевое задание. А это детские игрушки — листовки разносить по парадным!
За такие «детские игрушки» фашисты скорее вешают, чем за оружие. Вижу, Петя, ты себе даже не представляешь, что распространение листовок куда более серьезное дело, чем то, которого тебе хочется. Листовки в нашей борьбе с оккупантами имеют огромное значение. Листовки приносят гитлеровцам много хлопот, каждый день напоминают им о том, что они оккупанты, захватчики, а не господа, как они себя здесь считают, что земля эта украинская, советская земля и что на ней живут ее подлинные хозяева. Наши маленькие листочки наводят на фашистов большой ужас, а советским людям они приносят много радости. Задача каждого подпольщика, Петя, заключается не в том, чтобы убить из-за угла десяток-полтора гитлеровцев, это, как говорят, капля в море. Наша задача более высокая — поднять и мобилизовать народ на борьбу. Что мы значим без народа? Ничего. Нас немного, пускай даже несколько сотен, что можем сделать мы против такой сильной и большой армии фашистов? Убьем тысячу, другие подойдут и станут на их место. А вот когда народ поднимется, когда все наши люди возьмутся за оружие, тогда захватчикам будет, как они говорят, капут! Напечатанные строчки, направленные против врага, один из руководителей нашей партии сравнил с орудийным выстрелом. Так из чего, по-твоему, Петя, надо нам стрелять по оккупантам — из пушки или пистолета?
Конечно, из пушки! Вы меня извините, Виталий Иванович. Я не знал...
Не Виталий Иванович, а Ян Станиславович, точнее — отец. Я ведь в роли твоего отца.
Но ведь сейчас никого нет. Мы одни.
Левашов добродушно усмехнулся и положил мне на плечо свою натруженную руку.
Ну ладно, Петенька, когда никого нет, называй меня так, как тебе удобнее.
А вы не сердитесь на меня?
За что?
За то, что я... не все понимаю.
Чудной ты, Петя.— Комиссар рассмеялся.— Всего ты и не можешь понимать: мало прожил еще на свете. А относительно того, чтоб сердиться, так я ведь не барышня, Петенька. Когда мне что-нибудь не нравится, я говорю прям;, открыто...
Через час, взяв пачку листовок, я пошел на задание.
На бульваре Шевченко было необычно шумно. Двигались, немецкие машины, проносились мотоциклы, ползли тяжелые тягачи, шла пехота. На тротуарах было полно народу. Гитлеровцы огласили, что в Киев прибывает сам фюрер. Кому не интересно посмотреть на выдающегося бандита! А на самом деле Гитлер в то время и не собирался в Киев. Фашистам нужно было снять «документальный» фильм «Киевляне встречают армию фюрера», и, чтобы жителей заманить на улицу, они пустили провокацию. Подпольщики разузнали об очередной подлости оккупантов и написали об этом в листовках.
Пользуясь скоплением людей, я незаметно ходил от дома к дому, опуская в почтовые ящики голубые печатные «листочки правды» (так называли киевляне подпольные листовки). Но в одном полутемном парадном, недалеко от Галицкого базара, случилось нечто ужасное. Я поднялся на пятый этаж, достал листовку, кинул ее в ящик и медленно стал спускаться, насвистывая любимую «Катюшу». Вдруг наверху скрипнула дверь, и вслед мне раздался хриплый женский голос:
—Вас ист дас?! Что такое?! Боже!..
Я понял: увидели мою листовку,— и во весь дух пустился бежать. Но тут, как назло, откуда-то появился полицейский, и сразу хвать меня за руку.
—Ты что там наделал? — процедил он сквозь зубы.— Украл что-нибудь? А ну, пойдем,— и потащил меня наверх, туда, где кричали.
Я сильно перепугался. Сердце забилось, затрепетало: со мной было еще десятка полтора листовок.
О майн гот, полицаи! — увидев полицейского, радостно запищала толстая рыжая уродина, то ли немка, то ли предательница, в роскошном халате.— Флугблат... листовка...— Она дрожащей рукой протянула листовку.— Только что бросили...
Он? — Полицейский указал на меня.
Es scheint mir... er... er...
Сейчас разберемся, фрау мадам... Sogleich sich her-ausstellen.— И полицейский начал меня обыскивать.
«Всё! Попался!.. Попался!» — молнией пронеслось у меня в голове. Руки предателя ловко выворачивали мои карманы, потом полезли за пазуху. Мне казалось, что не листовку они ищут, а мое сердце. Пальцы полицейского остановились как раз против него, и я еще сильнее ощутил, какие холодные и костлявые эти пальцы, с длинными колючими ногтями. Мне стало очень страшно, еще сильнее забилось сердце. «Попался!.. Попался!..»
Однако, обыскав меня, полицейский ничего не нашел. Комиссар Левашов предвидел это: листовки у меня были в специальной деревянной пустотелой палке, которая раскручивалась посередине. Полицейскому и в голову это не пришло. Грубо выругавшись, он прогнал меня прочь, а сам начал успокаивать взволнованную «фрау мадам».
Я был очень благодарен комиссару за его находчивость, разумную предусмотрительность и конспираторскую осторожность. Оказывается, легко можно попасться!
ВОЛОШКА
Примерно через месяц с помощью полицейского Ивана Клименко (того, который вез нас с комиссаром в машине), Левашов получил на улице Гершуни двухкомнатную квартиру.
Тут были мебель, посуда, заготовленные дрова и даже мешок картошки. Фашисты расстреляли хозяев совсем недавно, и получилось так, что они не успели еще ничего разграбить. Под кроватью валялись детские ботиночки и много игрушек — вероятно, у жильцов были маленькие дети.
Первое, что мы сделали с Левашовым, это повытирали всюду кровь. Сперва мне страшно было оставаться одному в квартире. -Во сне я часто бредил и видел кошмары.
— Война, Петя,— говорил мне комиссар,— война... Надо, брат, все претерпевать, все сносить, ко всему привыкать. Война...
И я терпел, сносил, привыкал... Суровая жизнь подпольщика сразу изменила меня: я стал молчаливым, замкнутым, бдительным, осторожным. С самого утра и до позднего вечера я не имел свободного времени — чинил обувь, разносил ее
«клиентам», заодно передавая членам нашей организации указания и распоряжения комиссара, распространял листовка, часто готовил на примусе еду, стирал белье.
Так прошла весна, и настало лето тревожного 1942 года Немецко-фашистские войска начали свое наступление на Сталинград. Настроение у нас, как никогда, было подавленное. Однако мы не теряли уверенности в победу Красной Армии — ждали ее, помогали ей, чем могли и как могли.
