Том Уикер - На арене со львами
— Так что же угодно президенту? — спросил Френч, тщетно пытаясь скрыть беспокойное любопытство под неуклюжей разухабистостью.
— Я велел ему вмешаться и навести порядок на Среднем Востоке, и пусть больше не морочит мне голову по этому поводу.
Морган подмигнул. В конце концов, разве не та же нечистая сила вертела, как ей вздумается, Френчем, как вертела им самим.
Очередь за билетами и телефонный разговор сильно их задержали, и, когда они подошли к выходу, пассажиры уже садились в самолет. Самолет был обычный для южного рейса: старенькая, видавшая виды «Электра» с четырьмя большими пропеллерами, которые зловеще чернели над скупо освещенным асфальтом. Френч и Морган нашли два места рядом в салоне первого класса, недалеко от хвоста. Две стюардессы, очень похожие на ту, вылощенную, только постарше и попроще, сновали между кресел, заполняя таинственные бланки.
— Поглядите, какие груди у той рыженькой,— сказал Френч.
— Вы писали, как Хант выиграл на первичных выборах?
Морган всегда старался избегать разговоров о женщинах, словно сам был не более чем сторонний наблюдатель. К тому же, поскольку о женщинах говорили все, он, из чувства противоречия, не хотел.
— Говорят, они для летчиков все приберегают, к концу рейса, эти стюардушечки,— сказал Френч.— Нет, я в ту пору еще охотился за сенсациями о Клубе деловых людей, а все стоящее доставалось одному любимчику нашего босса. Но я помню историю с Андерсоном, тогда он действительно нечто собой представлял.
— Он нечто собой представлял, это правда, — сказал Морган.
— Хватку, наверное, он перенял у Старого Зубра.
— Он все перенял у Старого Зубра,— сказал Морган.
В известном смысле, прибавил он про себя.
— Хотя когда я последний раз слышал его в сенате, можно было подумать, что это совсем другой человек.
— Он и был уже совсем другой.
Морган начал жалеть, что завел этот разговор.
Где-то за дальними рядами кресел вошел последний пассажир, стюардессы с трудом задраили тяжелую дверь. Услышав лязг и скрежет металла, жуткий, словно в рассказе По, Морган почувствовал, как у него судорожно сводит плечи; отныне он отрезан от мира напрочь, связан по рукам и ногам, заточен в этом исполинском самоходном тюбике из-под зубной пасты, который швырнет его, беспомощного и лишенного собственной воли, за горы, реки, штаты, континенты. Скрежет двери означал, что он добровольно уступил другим даже то скудное право распоряжаться собой, своей судьбой, какое давала власть, отпущенная ему в жизни, и это казалось греховным, даже кощунственным по отношению к тому, что так свято оберегал в себе Морган. Он никогда не доверял техническим расчетам, а между тем постоянно вынужден был полагаться на дьявольские вычисления технарей.
Пускай только раз еще вывезет удача, молил он про себя неисповедимых богов, которых берег в душе на случай взлетов и приземлений. Еще один только раз.
Последний пассажир деловито прошел в салон и остановился у кресла, где сидел Френч. Он был молод, смугл, тщательно причесан; манжеты с дорогими запонками, выпущенные из-под рукавов пиджака ровно настолько, сколько положено, облегали холеные руки, в одной он держал плоский, элегантный чемоданчик. На лбу у самых волос красовался большой кусок пластыря.
— Привет, Чарли.— Голос звучал вкрадчиво.— Ты обратил внимание, какова грудь у рыженькой?
— Я уж тут все кресло изгрыз.— Френч лениво махнул рукой.— А это великий Рич Морган. Вы, конечно, знакомы?
Самолет, зловеще взревев моторами, пополз прочь от аэровокзала.
— Нет, черт возьми. Куда мне соваться к Ричу Моргану? — Гласс протянул руку.— Ваша статья о походе на Вашингтон — верх совершенства, лучше не напишешь.
За ту статью Морган получил премию по журналистике, шумно разрекламированную и добытую для него газетой после упорных закулисными махинаций и путем подкупа; с тех пор она сделалась притчей во языцех для тех людей, которые плохо знали и Моргана и его работу и не разделяли его убеждения, что премии, по сути своей, рассчитаны на посредственностей. Все же он пожал гладкую, унизанную кольцами руку.
— Спасибо. А вы,простите, кто?
— Ларри Гласс. Работаю на телевидении у Бена Блейки.
Гласс сел по другую сторону прохода, нагнулся и задвинул портфель под сиденье. На затылке у него тоже был налеплен порядочный кусок пластыря.
— Гласс раньше у нас сотрудничал,— сказал Френч,— покуда не пошел в гору. Чего это у тебя с башкой, а, Ларри?
Гласс мелодраматически скривил лицо; это не вязалось с его хорошо поставленным, рокочущим голосом. Волнистая прядь волос упала ему на лоб, аккуратно прикрыв нашлепку, и завилась в локон.
— Продюсер считает, что у меня слишком высокая линия волос. Говорит, будто мой лоб отбрасывает блики света и я выгляжу, как знаменитый Стрейнджлав на киноэкране.
«Электра» ползла сквозь ночь к отдаленной взлетной полосе. Морган с облегчением заметил, что самолет по крайней мере не набит битком. Когда все места бывали заняты, ему неизменно казалось, что при взлете такую тяжесть не одолеть.
— Пришлось согласиться на пересадку волос, это теперь ловко делают,— сказал Гласс.— Берут полоску с затылка и приживляют на лбу, причем не нужно даже прерывать выступлений, ведь в случае чего пластырь можно замазать гримом. И само собой, когда я стану весь новенький, этот мошенник Блейки вообще не пустит меня в эфир из страха, как бы на мою долю не досталось больше славы, чем остальным.
— Выходит, можно выращивать шевелюру специально для телевидения?
Френч глянул на Моргана с комическим недоумением.
— Эх, брат, если хочешь что-то получить, надо чем-то и поступиться.— Гласс подмигнул.— Если, конечно, нельзя как-нибудь иначе выкрутиться. Вы не на похороны Андерсона летите, ребята? — Оба кивнули.— Я работал над вашим сообщением, Рич, и вот, едва у меня стало получаться что-то стоящее, продюсер послал меня к черту на рога.
Френч выпрямился.
— Какое еще сообщение?
— Насчет Хинмена.
Гласс встал и снял пиджак. На нем были ярко-красные подтяжки в два пальца шириной, голубая рубашка и галстук в горошек.
— Что именно насчет Хинмена?
— Черт, я был уверен, что уж ты-то знаешь. Хинмен назначен директором ЦРУ, представляете? Рич дал этот материал в утренний выпуск, а мы в одиннадцать подробно комментируем его в новостях.
— Вот дьявол, как бы мне отсюда выбраться!
Но едва Френч рванул ремень, угрожающе взвыли моторы, огромная машина описала полукруг и, охваченная яростной дрожью, ухнула на взлетную полосу, будто слон, который рушится на колени.
Еще один только раз, беззвучно молил Морган своих тайных богов. Он с такой силой стиснул зубы, что у него заломило в висках.
— Ах ты дьявольщина! — сказал Френч.— Тут сенсационная новость, а меня из-за какой-то малости несет невесть куда. Почему вы мне раньше не сказали?
Он свирепо уставился на Моргана.
— Да я как-то не подумал.
Френч совсем не умел скрывать свои чувства, но Моргану было не до Френча. Он даже не возмутился, что похороны Андерсона называют малостью. Стараясь не смотреть за окошко, в которое хищными когтями скребся дождь, он посылал летчикам страстное заклинанье: «Поднимайте машину, дьяволы. Поднимайте, ну!» «Электра» все тряслась и подскакивала на взлетной полосе, под потоками дождя. Она чует неладное, думал Морган, чувствует, что легкости не хватает для взлета.
— Немудрено, для вас это дело привычное,— сказал Френч.— Противно, что в этом городе вся информация достается одной-единственной газете, как будто, черт побери, в стране других нет.
Ничего, мрачно уговаривал себя Морган. Пусть наконец пробил его час. Это ничего. Ричи обеспечен, получит солидную страховку за отца. А сам он хорошо потрудился, но и его судьба не обошла, грех жаловаться. Какая разница, когда предъявят счет, теперь ли, позже ли. Ну же, поднимайте! — все-таки молил он, а «Электра», рыча, все катила вперед сквозь дождь.
— Хинмен! — сказал Френч.— Допустить, чтоб такой материал достался одной газете! Болваны!
Энн позаботится о Ричи. В одном Энн отказать нельзя: о Ричи она всегда заботилась. Морган почувствовал, как слабеет наконец хватка асфальта, как, содрогаясь, бурно набирают силу моторы и пропеллеры яростно вгрызаются в зыбкую стихию дождя, тумана, тьмы, стихию, которой вверена теперь его жизнь. Он уперся взглядом в спинку переднего кресла. Поднимайте! Поднимайте ее!
— А где ж грудастая? — спросил Гласс.— Пора открывать бар.
— Похоже, при такой погоде девочкам и ремни остегнуть будет некогда,— сказал Френч.
Морган заставил себя вернуться к мыслям об Энн, хотя все уже было думано и передумано тысячу раз. Его в особенности тревожило то, что она так враждебно настроена; если б только она сумела примириться, принять все, как есть, в ее жизни и его, довольствоваться тем, что все-таки есть между ними, и не требовать большего. Но нет, непременно ей надо придираться, колоть его, выводить из равновесия при всякой возможности. Отчасти он это заслужил, что греха таить, но такое непримиримое ожесточение — это уж чересчур, она же знает, как он старался наладить отношения, и, во всяком случае, не он задумал уйти и кому-то другому.
