Станислав Меньшиков - Страсти по разрядке
Я как-то спросил Аверелла, как он относится к Никсону.
— Прогнали его за дело, — кратко отрезал он. – Не люблю, когда меня подслушивают. Америке полицейское государство не подходит, нам такие президенты не нужны.
Я вспомнил Форда и Рокфеллера, помешанных на подслушивании и подумал: «И этот тоже».
РОБЕРТ РОУЗА И САЙРУС ВЭНС
В 1975 году я возобновил знакомство и, можно сказать, сблизился с известным банкиром Робертом Роуза, вице-президентом банкирского дома «Браун бразерс, Гарриман», которого встречал только мельком в ходе своих предыдущих поездок в Америку. Банк был основан семейством Гарриманов, которые оставались его главными акционерами, хотя активной роли к этому времени в его делах не играли.
Боб Роуза не был богатым человеком и относился скорее к категории доверенных высших менеджеров, которых ценили за высокий профессионализм. При Кеннеди он был назначен заместителем министра финансов по валютным вопросам. Его функция состояла в том, чтобы следить за стабильностью доллара и координировать политику США с центральными банками других ведущих стран. В сложной обстановке 1960-х годов, когда доллар регулярно трясла лихорадка в связи с пассивным платежным балансом США и оттоком золота в Западную Европу, спокойствие и выдержка, с которыми он проводил линию тогдашней администрации, не перегибая палку и избегая неконтролируемой паники, в которую грозила временами свалиться международная валютная система, сделали его человеком, весьма авторитетным в мировых финансовых центрах. И когда он перешёл из правительства в частный банк, его неоднократно приглашали для консультаций в Вашингтон. На его публичные выступления постоянно ссылались ведущие газеты.
Благодаря этому он приобрёл внушительный вес в американской финансовой элите, входил в состав наблюдательных советов Фонда Рокфеллера, Трехсторонней комиссии, объединявшей представителей Америки, Западной Европы и Японии, и Бильдербегского клуба, собиравшего крупнейших финансистов капиталистического мира. Был он и председателем попечительского совета Брукингского института в Вашингтоне, где «сушили вёсла» многие отставные деятели демократических администраций. Это был человек, не только осведомлённый в вопросах международной экономики, но и весьма влиятельный в политических кругах.
Главным качеством Боба, пожалуй, была его неизменная умеренность. Он был совершенно лишен надменности и агрессивности, присущих многим лицам его социального круга. Круглое лицо банкира неизменно излучало приветливость и мягкость, внимательность к собеседнику, готовность спокойно обсудить любой сложный вопрос, прийти на помощь, познакомить с нужными людьми, которых он знал и каковых, казалось, у него было бесчисленное множество.
С Бобом мы сошлись практически сразу. Сказалась, конечно, общность наших профессиональных интересов. Роуза с интересом слушал мои оценки экономических тенденций в СССР, которые, конечно, существенно отличались от той информации, которую он получал из американских источников. Я отнюдь не кормил его нашей официальной пропагандой, и он это ценил. Интересовался он и тем, куда движется наша внутренняя и внешняя политика, а в ответ готов был делиться информацией, часто уникальной, о собственной стране и международных делах. Мы регулярно (не реже раза в месяц) встречались для обмена мнениями. Как правило, я приезжал к нему в банк на Уолл-стрит, где мы беседовали за ланчем в отдельном кабинете. Иногда мы с Мариной ездили к нему на квартиру в высотном здании на Пятой авеню или в загородный дом недалеко от Нью-Йорка.
Через несколько месяцев такого общения нам пришла в голову идея: не написать ли совместную статью о наших взглядах на развитие мировой экономики, в том числе и о возможном движении делового цикла в ближайшие годы. Но когда я принес Бобу проект своей части, он вдруг сказал:
— Знаете, общей статьи не получится — у нас же совершенно разные взгляды! Почему бы нам не сочинить диалог на ту же тему? Берусь его опубликовать в экономическом журнале «Чэлендж». Может получиться интересно. Полукейнсианец и марксист спокойно обсуждают проблему цикла. В этом тоже есть что-то от разрядки.
Так оно и получилось. Наш диалог был напечатан и вызвал интерес в академической среде.
Отношение Боба к Советскому Союзу во многом определялось позицией его жены Руфи, которая занималась историей России и несколько раз по научному обмену была в Ленинграде для работы в архивах. Она готовила публикацию о деятельности союзов промышленников в России в начале XX века. Боб ездил с ней, и их воспоминания о России отличались исключительным дружелюбием. Ни разу они не пожаловались на бытовые неудобства, как это делали другие американцы.
Как-то в Калинине (ныне Тверь) с ними случился казус, довольно редкий для иностранцев. Руфь укусила гадюка (!), и её пришлось срочно доставить в местную больницу, где её заботливо в течение десяти дней выходила местный врач Наталья Петровна. Женщины познакомились семьями, и через некоторое время врач с супругом побывали в Америке по приглашению Боба, который устроил им хорошую поездку, встречи по профессиональным интересам и отдых на море. Этот случай, конечно, сыграл большую роль в формировании их отношения к нашей стране. Но, думаю, главным были их собственные моральные принципы, которые не позволяли автоматически видеть в ком-либо потенциального врага.
Вместе с тем Боб вовсе не был идеалистом и стоял на сугубо реалистических позициях.
— Ваши люди, — сказал он в одном из наших разговоров, — не понимают, что отношения с Америкой требуют длительной, постоянной работы. Наше общество очень сложное, противоречивое. Ваши руководители полагают, что достаточно договориться с нашим президентом — и всё потечёт как по маслу. Но наши президенты не всесильны. Вудро Вильсон был очень популярен, при нём США выиграли Первую мировую войну и впервые получили огромное мировое влияние. Но Вильсон не смог заставить нашу элиту принять Лигу наций, потому что элита не хотела связывать свои интересы с европейскими проблемами и конфликтами. Это было большой ошибкой. Международная изоляция Америки обошлась нам Второй мировой войной.
— Франклин Рузвельт был ещё более популярен, чем Вильсон, причём он прекрасно понимал Сталина и, думаю, смог бы с ним ужиться. Но уровень нашей элиты больше соответствовал уровню Гарри Трумэна, что привело к холодной войне. Брежнев сделал ставку на Никсона, но он не понимает, что с уходом Никсона придётся многое начинать сначала. Джексон нам всем преподал горький урок. Вы думали, что после успеха с «Пепси-Кола» и с КамАЗом все другие крупные корпорации побегут в очередь за новыми контрактами? Будем реалистами: придётся идти мелкими шагами и радоваться, если удастся сохранить то, что уже достигнуто.
Сейчас, вспоминая тот давний разговор, я хорошо понимаю, насколько прав был Боб. В последующие годы торговля и другие экономические отношения так и не сдвинулись с той точки, где они застряли в середине 1970-х годов. За это время не был заключён ни один новый крупный контракт (кроме, пожалуй, сделок в нефтяной промышленности). И это вопреки тому, что «Дженерал моторс» действительно готовилась строить у нас новый завод, «Скотт пейпер» — целлюлозно-бумажный комбинат и т.д. Но в Вашингтоне возобладало мнение, что США не должны помогать Советскому Союзу (а затем и России) развивать свою экономику и модернизировать её технический базис. С точки зрения долговременных геополитических интересов Америки это, наверно, было правильно. Как и то, что США не слишком торопились с приостановкой гонки вооружений, т.к. Советскому Союзу приходилось по-прежнему слишком много тратить на это своих ресурсов, отвлекая их от технической модернизации и повышения жизненного уровня.
Мы тогда считали, что обойдёмся контрактами с Западной Европой. Вместоамериканцев автомобильный завод нам построил итальянский «ФИАТ», на наш газ претендовала в первую очередь Германия, лесобумажные комбинаты помогала строить Швеция. Но то, что мы получали из Западной Европы, было вчерашней техникой. Наша нефть, а затем и газ шли тогда главным образом в Восточную Европу, вклад которой в наше экономическое развитие был минимальным, а вклад в технический прогресс – нулевым, если не отрицательным. Причём эти страны преспокойно нас предали через полтора десятка лет, когда наступила эра сверхслабых советских правителей.
Но в середине 1970-х годов мы еще были на подъеме и казалось, что в военном и экономическом соревновании с Америкой мы сумеем выстоять. И потому мы надеялись и на то, что с Америкой нам удастся договориться, несмотря на временные неудачи.
На наших встречах Роуза говорил и о происходящем в Америке поправении общества, которое началось вскоре после окончания Второй мировой войны. Если «великая депрессия» предвоенного десятилетия породила резкий сдвиг влево, то послевоенный подъём вызвал поворот в обратную сторону. К тому же победа в мировой войне заставила большинство американцев поверить в освободительную и демократическую миссию США в мире, в то, что американское общество – образец для всех других народов. Фактическое поражение во вьетнамской войне внесло некоторое отрезвление, но это, считал Роуза, ненадолго. Даже экономический спад 1973—1975 годов, говорил он, играет на руку консервативным силам, ибо получается, что либеральные идеи кейнсианства больше не срабатывают.
