Алексей Ельянов - Заботы Леонида Ефремова
Теперь она совсем иная: усталая, подавленная, вся в себе. «Будь счастлив, Ленька», — говорят мне ее глаза. И она выпила свой бокал.
Всем это почему-то так понравилось, что снова послышалось: «Горько!» Теперь уж и в самом деле горько, только не кому-то, а мне.
Все же сволочь Мишка! Как он мог позвать меня, когда все знал? В запале, по пьянке? От счастья? Какое там счастье, я же вижу.
— Тост! Тост! Ленька, давай тост! — стал тормошить меня Сергей.
— Отстань, отстань, Серега. Не будет никакого тоста!
— Почему это не будет? Тогда я скажу. — Мишка поднял руку.
Боже мой, как он чинно поднимается, как уверенно держит бокал, как доволен собой, как распрямляются плечи, выпячивается грудь, как он кокетливо поигрывает голосом, ну просто душка, и говорит о дружбе прежних дней, о том, что мы никогда и ни за что...
— Мы все тут старые друзья. И, как говорится, старый друг лучше новых двух. Так вот, я обещаю перед друзьями, перед родителями и родственниками, перед всеми, что все сделаю, чтобы моя Катюша была счастлива...
— Ты, главное, почаще ведро выноси, — успел вклиниться Серега под общий смех.
— Принято, — сказал Мишка. — В общем, чтобы во всем она была довольна. Каждый день ей буду говорить о любви... Жизнь прекрасна и удивительна, так ведь? И все женщины прекрасны и удивительны, правильно я говорю? Но моя жена самая прекрасная из всех. Дай я тебя поцелую, Катюха!
Он начал целовать ее под аплодисменты. И целовались они не для виду, нет. Я ошибался, что Кате плохо. Все прекрасно у нее и удивительно, как сказал Мишка.
— А я еще хочу сказать, — снова заговорил он, довольный всеобщим вниманием и успехом, — есть случайности на свете. Случайно позвонил мне Ленька Ефремов, мой старый друг, случайно мы с ним встретились на улице, случайно обогнали одного чудака, и случайно оказалось, что у того тоже свадьба, и самая большая случайность — что у него в багажнике нашлась бутылка свадебного вина.
И еще — «мир тесен», — вспомнил я. Что же такое он знает обо мне?
— А может, это яд для гаишников? — не утерпел Сергей.
— Тогда пусть криминалист района взболтнет, понюхает и распознает, а врач порекомендует нам, — у нас тут за столом все профессии, от врачей до педагогов, но прежде всего мы — пешеходы. И я предлагаю выпить за всех идущих и едущих, за тех, кто в пути, короче говоря.
— Хороший тост для гаишника, — услышал я голос Грекова.
Мне тоже понравился тост, я взял в руки нашу трофейную бутылку, протянул какому-то мужчине в очках с тонкой позолоченной оправой, тот понюхал пробочку, сморщился комично, отколупнул пробку пальцем, влил густую бордовую жидкость в свою рюмку, поднес к губам:
— Ну, не поминайте лихом, — сказал он, когда замолкли шуточки, и все вдруг на секунду поверили, что в бутылке может быть яд. Криминалист района пригубил слегка, зажмурился, втянул и без того впалые щеки, глотнул.
— Потрясающая мальвазия! — восторженно выдохнул он. И сейчас же плотный молодой мужчина с вьющимися черными волосами, тот, кто мне назвал в коридоре свою сытную фамилию, Самохлебов, схватил руку криминалиста и стал громко, точно рефери на ринге, отсчитывать удары пульса.
— Ну вот, как всегда, врач появляется только для того, чтобы констатировать аут, — язвительно заметил Иностранец.
— Не умер, он жив! — крикнул Сергей. — Дайте мне сюда бутылку!
— Леньке, Леньке отдайте, — посоветовал Мишка. Он хотел, наверно, хоть как-то сгладить мое впечатление от взятки, а может, он заметил мою вытянувшуюся морду и понял, что слишком жестоко поступил, не раскрыв тайну своего сюрприза.
Я обошел вокруг стола, разливая всем густое самодельное вино торопливого шофера. «За счастливые случайности, за идущих и едущих, за всех, кто в пути...» Налил я и Мишке, и Кате. Рука моя подрагивала, и я капнул на белую скатерть, и даже одна капля попала на белое платье. Я покраснел, обозлился на себя, стал извиняться.
— Ерунда, и солнце не бывает без пятен, — утешил меня Мишка. А Катя улыбнулась как-то странно.
— Ну, пешеходы! — прокричал Мишка. — Землепроходцы!
— Землепроходимцы, — снова язвительно добавил Греков.
— Я желаю вам счастья, удачи в пути, — закончил Мишка.
— Тогда уж надо пить за Николая-угодника, — пробасил седобородый дед. — Это он перед богом в ответе за всех идущих и едущих. Ну да уж ладно, как говорится: «Бог не выдаст, так и свинья не съест». Да будет вам, молодые, мир, согласие и удача в придачу, — заключил дед.
Тост затянулся, всем хотелось что-то сказать, добавить, не удержался и я, строчки стиха появились тут же, сами собой:
Не изменяй движениям души,
Не изменяйте чувству своему.
Лишь только те поступки хороши,
В которых честь — и чувствам и уму.
— Годится, Ленька, принято, спасибо, — сказал Мишка, встав из-за стола.
— В общем, желаю вам счастья. И еще желаю, чтобы и через несколько лет вам хотелось, как в первый раз, признаться друг другу в любви.
— Слишком долго ждать, — заметил Слава Греков.
Они, в общем, поняли, что я имел в виду.
— Годится тост, — поддержал Сергей. — На золотую свадьбу набивается.
— Все ясно, — сказал Мишка, — спасибо. — Он подошел ко мне и обнял. Катя не благодарила и не поверила мне, и я начал краснеть. Все неправда. На кой черт я желаю того, чего нет в моем сердце? А может быть, я все не так понимаю, запутался? Где она — недавняя моя ясность, возвышенность, чистота? Слова! Все мы что-то говорим и говорим, а где же оно, то искреннее, чистое, прекрасное, чего мы ждали? Или я ничего не понимаю, или все тут вранье, посиделки, винные пары: скучает Греков, тоскует и напивается все больше Сергей, молчит и чавкает Федя. Уж ему-то что тут делать? Мишка всегда потешался над ним. А Матвей-горбун? Принес вальсы, самую главную свою радость, а на лице ни улыбки, оно замкнуто и отчужденно.
А старики, гости из деревни? На их лицах усталость и покорность: надо праздновать — вот и празднуем.
И вдруг слышу сбоку, справа, почти за спиной ехидный голос:
— Это она такая бледная, потому что вазочку разбила.
— Какую вазочку?
— Которая еще от прабабушки досталась. Какая-то особенная, будто бы счастье приносит, что-то вроде талисмана.
— Я верю в талисманы, — сказал другой голос. Он был густой, энергичный. — Вот у меня в коллекции есть один нож.
— Оригинально, у врача-психиатра — коллекция холодного оружия, — услышал я.
— Ничего тут странного, с детства любил. У меня всякое оружие: и палаш, и крис, и ятаган, и даже стилет. Серебряная кобура, серебряная рукоять; на узком лезвии написано: «Да поможет ему бог». Прекрасное оружие, — восторженно сказал рассказчик.
Я повернул голову. Увидел широкое лицо, вьющиеся черные волосы и большие глаза, горячие от увлеченного рассказа. Это был Владимир Самохлебов. Он рассказывал своему щуплому соседу.
— Мы все повернуты немножко, — говорил он. — Привычки, суеверия, обычаи, динамические стереотипы — всем этим люди обрастают, как ракушками корабль. Но без всех этих ракушек — нарушится психическая норма человека.
— Ну, положим, без кровной мести жить можно. Без всяких там уркаганских законов. Без криков «горько» тоже жить можно, и без прародительской вазочки, облепленной приметами. Не было бы ее, и не было бы этих слез, — возразил ему щуплый собеседник, нервно поправляя очки.
— Без кровной мести — согласен. А вот без свадеб, без дней рождения, без «до свидания» и «здравствуйте», без этих, порой самых обычных, примет и ориентиров — жить нельзя. Вот вы криминалист...
О, как солидно и многозначительно сидят очки на носу криминалиста.
— ...К вам попадают люди, казалось бы, самые обычные: руки, ноги, речь, правила вежливости — все, кажется, на месте, как у всех. Но только вот один почему-то взял и зарезал другого. И когда начинаешь копать поглубже, часто оказывается, что убийце не хватало какой-то ерунды, какой-то пустячной психологической детали, которая оказалась бы надежным предохранителем во всей сложной цепи его правил и привычек. Может быть, вот этой вазочки, которая передавалась бы из рода в род с неизменными заповедями и приметами, как передается от отца к сыну биологическая наследственность. Была бы вазочка у этого убийцы, может быть, он был бы способен и заплакать, как плачет Катюша, и, может быть, не поднялась бы у него рука на человеческую жизнь. Это ведь тоже, если хотите, вазочка с приметами. Тут надо психологам подумать насчет тонкого и точного воспитания.
— Может быть, и так, — сказал криминалист. — Но я бы все-таки время от времени счищал ракушки безжалостно.
— Каким образом?
— А очень просто. Чуть что — и к стенке.
— О, так вы далеко пойдете. Тогда я должен был бы всех моих больных отправить к праотцам.
— Да уж, насчет ваших больных — было бы просто даже гуманнее отправлять их к праотцам.
