Максим Бодягин - Машина снов
— Сэмюел после наутро многажды извинялся, и мир, конечно, быстро восстановился, ведь мистер Пул любит Сэмюела как родного сына, которого Господь ему так и не подарил. Но в тот вечер оба наших поэтических светила изрядно перебрали, позже ещё и спустившись в Порлок за джином. И Сэмюел совершенно покорил Уильяма своими идеями о революции поэтического языка. Он говорил, что тёмный язык старой поэзии должен быть отринут в угоду новому, прозрачному и лёгкому стихосложению, которое бы опиралось не только и не столько на опыт античности и поздней схоластики, но на живой язык, которым говорят простые люди. Что долг поэта не быть непонятным, но нести свет народу, формально упрощая язык, но в действительности смягчая нравы и возвышая народ, пробуждая в нём совестливость и нравственность тем высоким содержанием, которое необходимо вложить в этот ясный и «прозрачный», по его выражению, новый стих.
— Господи, в такие минуты я понимаю, как ты в него влюбилась, — сказала Эдит, сверкнув увлажнившимися глазами. — Но не тяни, что с письмом? И что его так взбесило?
— Он не писал несколько месяцев. А вчера… Что он, собственно, и описывает в своём письме… Он нашёл этот язык, о котором тогда говорил Уильяму. И нашёл он его весьма мистичным и странным образом. По своему обыкновению, следуя предписанию доктора Уильямса, Сэмюел спустя час после завтрака растворил окно, чтобы предотвратить застой воздуха, и закурил кальян, снарядив его изрядной дозой опия… И во сне увидел… Когда он описывал мне то, что ему пригрезилось в тот момент, я клянусь тебе, Эдит, я даже заплакала от того, насколько прекрасно было описанное им видение, и от того, насколько беспомощен мой собственный язык, чтобы передать эту чарующую красоту.
— Ну же! — капризно топнула ножкой Эдит, которой уже надоело столь многословное начало.
— Во сне Сэмюел увидел дворец катайского правителя Кубла- хана, приснившийся ему во всех подробностях, в мельчайших деталях, со всеми изгибами колонн, изразцами, мозаиками, мостами и переходами. Сэмюел сказал, что во сне не было ни одной архитектурной детали без тонкого прихотливого орнамента и что он видел и запомнил их все, все до единого! Более того, ему приснился не только этот восхитительный дворец, о котором он недавно читал в воспоминаниях некоего Пэрчеса. Ему приснились дивные стихи, триста или даже более того строф, которые прозрачно и ясно описывали этот храм архитектуры, более похожий на огромный город, чем на обычный, пусть и самый роскошный дворец.
— Господи… — выдохнула зачарованная Эдит.
— Эти магические строки, казавшиеся ему во сне более совершенными, чем любое стихотворение, слышанное или читанное им в жизни, и были воплощением того нового поэтического языка, о котором он проповедовал Уильяму. Он открыл глаза с твёрдым намерением записать их все до единого, пока сладкое наваждение не оставило его окончательно, но… Только он успел записать девять или десять строф, как его прервали.
И тут, словно иллюстрируя рассказ матери, на пороге появился заплаканный Хартли с деревянным конём под мышкой. Спросонья он хлюпал покрасневшим носиком, утирался рукавом, попутно нянча коня, как если бы тот был ребёнком. Эдит посмотрела на несчастного ребёнка, стоящего на пороге в одной долгополой ночной рубашке, и подхватила его на руки со словами «иди к тётушке, милый». Но Хартли раскапризничался, запросился к матери, и прошло довольно много времени, прежде чем ребёнок был усажен на горшок, потом накормлен кашей с тёртым яблоком, и рассказ, наконец, возобновился.
— Теперь я понимаю, почему именно ты сказала, что я пойму тебя, сама «будучи женой поэта», — с некоторой угрюмостью сказала Эдит, сопереживая творческим мукам зятя и вспоминая, как её собственный муж тяжело переносил часы и дни застоя, когда созревший уже замысел никак не мог вылиться в стройные чернильные столбцы беловой записи.
— Вот-вот, — энергично кивнула Сара. — И ладно, если б помехой этому душевному излиянию послужила какая-то дельная причина, но — нет! Стоило Сэмюелу вдохновиться для работы и начать буквально транслировать на бумагу свои воспоминания, как прямо в окно сунулся какой-то деревенский идиот, торговец из Порлока! Сэмюел сказал ему, что сейчас не время говорить о земельных наделах, что он был в Порлоке на той неделе, заходил к нотариусу и повторная встреча назначена на будущий четверг. Но торговец не унимался! Только Сэмюелу показалось, что он отвадил этого докучливого мерзавца, как тот вошёл в дом и начал занудно предлагать какие-то пошлые скобяные товары, дешёвую галантерею, прочие радости порлокских жён! В результате… Этот придурок, прости за грубость, спугнул вдохновение, и от поэмы остался только жалкий огрызок! Ты только представь! Это могло бы быть величайшее литературное произведение, которое только знал мир! Но… какая-то муха, крыса в человеческом обличье…
— Определённо, мистеру Пулу следовало бы завести собаку, — сказала Эдит.
— Да, это было бы неплохо, — согласилась Сара. Потом, после короткой паузы, она добавила шёпотом, наклонившись поближе к лицу сестры: — Беда в том, что этого надоедливого и прилипчивого купца никто больше не видел.
— Боже…
— Да-да. Я была в доме, но занималась с Хартли на втором этаже. А Лиззи оттирала пригоревший поддон, шум на кухне стоял соответствующий, она бы при всём желании не смогла услышать, как этот деревенский наглец входит без приглашения в приличный дом. Так что Сэмюел поступил с ней даже жестоко. Бедняжка, она сроду не думала, что ей придётся вытерпеть такой скандал! Но самое удивительное не это.
— Но что же?
— Лиззи подробно опросила Сэмюела, как выглядел этот негодяй: невысокий, темнокожий брюнет с залысинами, худощавый, с лиловой родовой отметиной на половину лица. И знаешь что? Лиззи прожила в Порлоке всю сознательную жизнь и божится, что никогда и никто такого человека в городке не видел! Порлок даже городком-то можно назвать с трудом, там всем всё известно, и каждый знает каждого. Но такого господина, со слов Элизабет, там отродясь не было.
— Может, он откуда-то из другого селения, что поблизости?
— Тогда остаётся вопрос: зачем бы ему называться жителем Порлока? Да ещё и упоминать какие-то мифические земельные участки? Конечно, Сэмюел рассматривал возможность прикупить земли в окрестностях Порлока, но этот вопрос пока ещё положительного решения не получил. И потом… Что из Майнхеда, что из Линмута пешком путь неблизкий, минимум миль по пять в любую из сторон. И чтобы вдруг торговец попёрся пешком в такую даль со своим отнюдь не лёгким лотком? Но никто из нас вчера вплоть до самого твоего приезда не видел в окрестностях никакой коляски. Ночью прошёл дождь, и дорога оставалась совершенно чистой от каких-либо следов, даже колею от коляски мистера Пула — а он уехал в Бристоль ещё позавчера — совершенно размыло.
— Сара, с твоей дотошностью к деталям тебе стоит занять должность порлокского констебля, — засмеялась Эдит, шутливо шлёпая сестру по колену.
— Не иронизируй, пожалуйста.
— Это нервное, — со странным смешком ответила Эдит, подсаживаясь вплотную к сестре.
— Нервное?
— Скажи… а ты сама, своими глазами не видела ли ночью чего- нибудь…
— Странного?
— Да.
— Откуда ты знаешь? — шёпотом спросила Сара, быстро осенив себя крёстным знамением.
— Если ты мне расскажешь, я тоже тебе расскажу, — нервно поведя плечами, ответила Эдит. — Просто боюсь показаться дурой.
— Я видела Кубла-хана, — быстро сказала Сара, словно боясь, что приступ внезапной храбрости покинет её и повседневная привычка хранить скромность запечатает её уста.
— Кого?!
— Кубла-хана. Ночью. Я видела его так же ясно, как сейчас вижу тебя, Эдит.
— О Господи! Как он выглядел, скажи скорее?
— Ночью я пошла переменить питьевую воду для Хартли, заодно хотела растворить окно пошире, чтобы ушла эта предутренняя духота. За окном разлилась абсолютная чернота, над горизонтом даже не посветлело, я полагаю, часы показывали два или около того. Мне показалось, что внизу кто-то есть… Кто-то… тяжёлый.
— Тяжёлый?
— Да, Элизабет при всём желании не смогла бы так бухать своими ножищами.
— И?
— Я увидела тень и пошла за нею.
— Боже, Сара, какая ты смелая!
— Я не смелая, я — любопытная дура, — честно признала Сара, опустив глаза. — Нормальная женщина на моём месте разбудила бы мужа, но Сэмюел так сладко спал, так разрозовелся, что…
— Мне знакомо это чувство, — улыбнулась Эдит и накрыла руку сестры ладонью.
— Так вот… Я спустилась вниз и увидела его. Огромный, не менее семи футов ростом, широкоплечий настолько, что мне показалось, он сейчас снесёт все дверные косяки. Желтоватое лицо всё в шрамах, изрядно посечено, негустые обвислые усы, длинная раздваивающаяся татарская борода и… Руки… Я не помню руки. Они спрятались в рукавах халата.
