Александр Янов - Россия и Европа- т.2
*
России европейские державы 27 марта 1854 года. Попутно, однако, вся эта переписка совершенно недвусмысленно высветила имя главного «заговорщика», приведшего союзников в Крым. Читатель уже, разумеется, догадался, что звали его Николай Павлович Романов.
О том, что происходило дальше и о страшной цене, которую заплатила Россия за эту, последнюю из «недостроек» его царствования, подробно рассказано в заключительной книге трилогии. Здесь упомянем лишь, что самодержец, намеревавшийся воевать «до последнего рубля в казне и до последнего человека в стране», не мог пережить — и не пережил — капитуляцию и «позорный мир», которым закончился для него Восточный вопрос.
глава первая ВВОДНЭЯ
глава вторая Московия, век XVII глава третья Метаморфоза Карамзина
глава четвертая «Процесс против рабства» глава пятая Восточный вопрос
ГЛАВА
ШЕСТАЯ
Рождение наполеоновского
комплекса
глава седьмая Национальная идея
ГЛАВА ШЕСТАЯ Рождение! 327
наполеоновского комплекса
Обособляясь от европейских народов морально, мы тем самым обособляемся от них политически и роз будет порвана наша братская связь с великой семьей европейской, ни один из этих народов не протянет нам руки в час опасности.
Петр Чаадаев
Читатель, конечно, заметил, что внимательно, словно под микроскопом, рассматривая подробности иностранной и домашней политики николаевской России, сосредоточились мы на фигуре её демиурга, императора, на противоречиях его характера, его логики, его решений. Я не думаю, что такой откровенно персоналистский подход удивил читателя. «Мало сказать, что правительство обрело в правлении Николая персональный характер, — заметил один из его биографов М. Полиевктов. — Скорее абсолютная монархия во времена Николая I воплотилась в его личности».1 Еще ярче выразил эту мысль английский путешественник Томас Рейке, записав в дневнике, что «Николай с полным основанием мог бы сказать „Россия — это я"».2 Конечно, вопросы национальной безопасности и иностранной политики традиционно были в России делом царским. Николай добавил к этрму не только сферу народного просвещения, в которой считал себя первостатейным экспертом, но и, как это ни странно, экономическую политику, в которой не понимал ничего. В частности, увольняя своего многолетнего министра финансов Егора Францевича Канкрина, император воскликнул: «Я сам буду своим министром финансов!»3
Все это правда. Только пришло время поговорить о том, чего не рассказали нам случайные наблюдатели и биографы, не говоря уже
М. Полиевктов. Николай I: биография и обзор царствования, М., 1918, с. XI.
Quoted in}. Gleason. The Genesis of Russophobia in Great Britain, London, 1950, p. 224.
N. Riasanovsky. Nicholas I and Official Nationality in Russia: 1825-1855, Univ. of California Press, 1969, p. 46.
о «восстановителях баланса». Мы хорошо знаем Николая как громовержца, как строгого отца-командира, как внимательного, несмотря на множество светских романов, семьянина, как честолюбивого политика, очарованного европейской славой своего покойного брата, даже как талантливого актера, «лицедея», говоря словами Ф.И. Тютчева. Но мы очень плохо знаем его как человека, страдавшего острым дефицитом собственных идей. Император, конечно, тщательно скрывал этот недостаток под в высшей степени импозантным facade d'un grand homme, по словам Тютчева. И тем не менее Николай не мог, как мы видели, на протяжении десятилетий найти адекватную, убедительную для созданной им самим новой элиты страны форму реализации сверхдержавного могущества России.
И по самой природе режима помочь императору заполнить вакуум, созданный отсутствием у него собственных идей, могли немногие. Независимое политическое мышление и сотрудничество с режимом были, как мы знаем, при Николае не в моде: первое опасно, второе считалось не совсем приличным. И потому лояльные режиму самостоятельные политические идеологи были в николаевской России большой редкостью. Нам, собственно, известны лишь трое: С.С. Уваров, Ф.И. Тютчев и М.П. Погодин. Уваров, однако, в сферу иностранной политики не вмешивался. Его идеологическая формула — Православие, Самодержавие и Народность — предназначена была исключительно для внутреннего потребления. Именно поэтому он никак не мог помочь императору найти то, чего тому недоставало, и в конечном счете выпал из игры.
Политика, однако, так же не терпит пустоты, как и природа. И николаевская элита выдвинула двух других идеологов, внешнеполитические проекты которых соперничали на российской политической сцене 1840-1850-х за то, чтобы стать основой нового внешнеполитического консенсуса.
Вот об этих, не замеченных биографами Николая сюжетах, мы главным образом здесь и поговорим. И о том, как заполнялся идеологический вакуум в международной политике России. И о том, как складывались и что представляли собою соперничавшие идейные платформы. И о том, как моральное обособление от Европы перерастало под влиянием этих «новых учителей», по выражению Чаадаева, в обособление политическое. А также о том, к чему это привело.
«Россия сбилась
с пути» Мы привыкли к беспощадной критике николаевского царствования со стороны людей предыдущей, александровской эпохи. Менее привычно слышать уничтожающую критику императора из его собственного лагеря. Между тем уже через несколько месяцев после кончины Николая имперская злита, словно очнувшись от дурного сна, кипела негодованием по поводу ничтожества его замыслов и бездарности его политики. И упреки зти точно отражали взгляды победителя, того из «новых учителей», чьи идеи взяли верх нац идеями его соперника. Мы знаем это, в частности, потому, что обвинения в адрес покойного императора были аккуратно зафиксированы в дневнике А*Ф, Тютчевой, очень хорошо осведомленной и влиятельной фрейлины новой императрицы.
Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса
Конечно, Анна Федоровна отнюдь не была, как мы еще увидим, беспристрастной наблюдательницей, но она превосходно знала ситуацию изнутри — как при дворе, так и в обществе. Мы еще не раз прибегнем поэтому к её дневниковым записям как к необычайно важному источнику.
«Обвиняют его [Николая], — писала Тютчева, — в чисто личной политике, которая ради удовлетворения его собственного самолюбия, ради достижения европейской славы... предала наших братьев, православных славян, и превратила в полицмейстера Европы государя, который мог и должен был возродить Восток и церковь»? Суть обвинений, если освободить их от риторической шелухи, была проста: морально обособив Россию от Европы посредством Официальной Народности, он не обособил от неё страну политически. До самого конца 1840-х Николай настаивал на союзе с восточноевропейскими монархиями, преследуя химерическую цель силой подавить с их помощью европейскую революцию. С точки "зрения «новыхучителей», это и было изменой сверхдержавному предназначению России, её национальным интересам, как они их понимали.
4 Анна Тютчева. Воспоминания, М., 2002, с. 203.
Та же Тютчева очень точно суммировала эти новые идеи.
«Николой считал себя призванным подавить революцию... И действительно в этом есть историческое призвание православного царя. Но он ошибался относительно средств, которые нужно было применять. Он пытался гальванизировать тело, находящееся уже в состоянии разложения — еретический и революционный Запад — вместо того, чтобы дать свободу прикованному цепями, но живому рабу— славянскому и православному Востоку, который, сохранив истинную традицию веры и социального строя, призван внести в мир живительное искупительное начало»? Короче говоря, новый миф — об умирающей Европе и о призванном обновить мир славянстве — уже овладел большинством политического класса России. А император, упоенный мечтой о европейской славе, сопротивлялся ему до самого начала 1850-х. Мало того, «винят его за гордыню, которая внушила ему ненависть ко всему, что было мыслящего и, до известной степени, независимого».6 Другими словами, не только не было у Николая собственных идей, он и чужие из-за своей гордыни ненавидел — и в результате «Россия сбилась со своего пути».7
Нисколько не похоже зто, как видим, на критику С.М. Соловьева, Т.Н. Грановского или А.В. Никитенко, не говоря уже о П.Я. Чаадаеве. И потому ставит перед нами эта критика из сверхдержавного лагеря серию новых вопросов, которые нам тоже придется здесь обсудить. Не только о том, как складывался новый миф, поссоривший политический класс николаевской России с его императором, или о том, как привел зтот миф к конфронтации с Европой, но и о том, почему так глубоко проник он в сознание последующих поколений. И, конечно, о том, как удалось ему пережить все реформы и революции постниколаевской России.
