Ивлин Во - Полвека без Ивлина Во
— Они завянут, не успеете доехать до корабля, — сказал водитель.
Бедняга Джеффри целый день провел с судовым врачом, приглядывая за сиделкой. Они подстраховывали коренастую молодую женщину неопределенной национальности, которая неважно говорила по-английски и имела кое-какой стаж работа в больницах. Первые полчаса она делала Джулиет влажное обтирание и перекладывала с одного края кровати на другой, пока у той держалась очень высокая температура. Затем ей стало плохо от качки, и она удалилась в свою каюту, а бедный Джеффри, несмотря на то, что предыдущую ночь оставался на ногах, провел и эту ночь в бдении вместе с горничной (которую сиделка называла сестрой). В Порт-Саиде они отослали эту сиделку на поезде обратно. Это был ее первый выход в море. Невзирая на то, что все время плавания она провела лежа на койке в своей каюте, она выразила крайнее удовольствие от своего первого опыта и попросила врача о постоянной должности на корабле. После ухода Джеффри обнаружил в ее каюте странную запись на листе корабельной почтовой бумаги. Сверху, над фирменной шапкой, шла строка, нетвердой рукой написанная карандашом: «Пневмония (La Grippe) — распространенное эпидемическое заболевание в весеннее время».
Многие из пассажиров сошли со «Звезды» в Хайфе и продолжили путь в Египет через Дамаск и Иерусалим, вновь взойдя на судно восемью днями позже в Порт-Саиде. Остальные переночевали в своих каютах, а наутро отправились на поезде в Каир и Луксор. Джеффри, Джулиет, я и еще двое таких же инвалидов остались одни на судне после первого дня, проведенного в Порт-Саиде. Вся команда наслаждалась этой неделей безделья в середине круиза. Офицеры переоделись в штатское и направились за покупками в «Симон Арцт»; матросы и стюарды сходили на берег развеселыми группами по шесть-семь человек. Это для них была, наверное, единственная возможность продолжительного пребывания на суше, несколько человек из них уехали на целый день в Каир. Те же, кто не ушел в увольнение, занимались обновлением этого чуда чистоты, драили и красили. Мы пополняли запасы топлива и воды. В одном из кафе на берегу играл оркестр. Капитан устраивал званые обеды для властей и друзей. Ослепительно сияло солнце, теплое, но не слишком жаркое, и мы впервые могли с удовольствием посиживать на палубе без шарфов и пальто и наблюдать за большими кораблями, проходившими по каналу.
Единственным, что отравило эту блаженную неделю, была болезнь Джулиет, к этому времени обострившаяся. Врач заявил, что она не может продолжать путешествие, так что ее уложили на носилки, снесли на берег и увезли в Британский госпиталь. Я сопровождал процессию, состоявшую из судового врача, шедшего с теплым бренди и чайной ложечкой в руке, корабельного офицера, Джеффри, полуобезумевшего от тревоги, плот ной толпы любопытствующих египтян, коптов, арабов, матросов-индийцев, суданцев и команды санитаров, двое из которых отгоняли зевак, а остальные погружали Джулиет — похожую на труп — в санитарный фургон. Эти люди были греками, и они отказались брать плату за свои услуги. Для них достаточным вознаграждением было разрешение носить форму санитаров. Они наверняка были единственными людьми во всем Египте, которые когда-либо делали что-нибудь безвозмездно. Несколько недель спустя я встретил одного из них: он маршировал с отрядом бойскаутов. Выскочив из их рядов, он бросился ко мне, чтобы пожать руку и узнать новости о Джулиет.
Это была печальная поездка в госпиталь и еще более печальное возвращение пешком с Джеффри. Британский госпиталь находится на дальнем конце набережной. Мы прошли мимо футболистов, с азартом игравших на неровном песчаном пустыре. Игроки, юные египтяне, были при полной форме: зелено-белые футболки, белые шорты, полосатые гетры и блестящие черные бутсы. Каждый удар по мячу сопровождался воплем «гип-гип-ура!» или свистом; среди играющих бродила пара коз, выискивая занесенные песком отбросы.
Мы остановились выпить на террасе «Казино-отеля»; к нам подошел фокусник и начал проделывать трюки с живыми курами. Таких людей здесь называют gully-gullyman[37] из-за их неуемной болтовни. Фокусники из них самые никудышные, но они отличные комики. Они подпрыгивают на корточках, кудахча и счастливо улыбаясь, затем проделывают простейшие трюки, извлекая и пряча предметы в свои широкие рукава; заключительный же фокус состоит в том, что они берут купюру в пять пиастров, которая тут же исчезает в их рукаве, однако это забавляет лишь в первые три раза. Была в городе маленькая девочка-арабка, которая научилась прекрасно им подражать, только, обладая редкостным чутьем отбрасывать несущественное, она обычно совершенно не заботилась о фокусах, а переходила от столика к столику кафе и просто говорила «Галли-галли», и доставала, и снова прятала курицу в маленькую холщовую сумку. Она была ничуть не менее забавна, чем взрослые, и зарабатывала наравне с ними. Однако именно в тот день Джеффри было не так легко утешить, а представление как будто лишь усилило его мрачность. Мы вернулись на корабль, и я помог ему собрать вещи и переселиться в отель.
Два дня спустя я решил присоединиться к нему.
Отель, где мы с Джеффри остановились, располагался на набережной — совершенно новое бетонное здание, хозяевами которого были отставной английский офицер и его жена. Вся английская колония Порт-Саида единодушно рекомендовала его на том основании, что это было единственное место, где с уверенностью не встретишь «гиппи»[38]. Люди, которых мы там встретили, были, безусловно, британцы, но не сказать чтобы веселые. Некоторые жили в Порт-Саиде в силу удручающих обстоятельств. Тут были два добродушных лоцмана с Суэцкого канала, живших в «Боделле» постоянно, и восхитительный молодой недавний выпускник Кембриджа, общение с которым «доставляло нам безмерное удовольствие; он проводил свой отдых от Темпла» [39], исследуя ночную жизнь Александрии, Порт-Саида и Каира. Как некоторые люди способны инстинктивно находить уборную в незнакомом доме, так этот молодой человек, прибывая на вокзал любого города на любом континенте, мог мгновенно обнаружить его злачный квартал. Но не считая его и лоцманов, другие постояльцы «Боделла» все были случайные люди, которых вынудила сойти с их кораблей болезнь жен или детей. Тут был плантатор из Кении с маленькой дочкой и гувернанткой; он возвращался домой после четырнадцати лет отсутствия; его супруга тяжело заболела и лежала в госпитале. Тут был капитан-танкист, направлявшийся в Индию к месту службы: у его жены случился приступ аппендицита и ее срочно доставили в операционную. Тут была жена солдата, отвозившая детей домой на период жары; ее младший сын заболел менингитом. Я страшился вечеров, когда мы все сидели в плетеных креслах, скорбно обсуждая состояние больных, а тихие слуги-берберы в белых одеяниях с малиновыми кушаками неслышно сновали, принося виски с содовой, и мистер Боделл пытался ободрить нас, заводя древний граммофон и предлагая бессмысленную азартную игру проколотыми полосками картона.
Джеффри, кембриджский адвокат и я провели два или три вечера, изучая ночной город, район, называемый местными жителями квартал красных фонарей. Он находится на самом краю города на берегу озера Мензалех, близ узкой пристани и товарных складов вдоль канала Мензалех, отделенных от лавок, контор и отелей примерно милей густонаселенных арабских улочек. Квартал очень трудно найти днем, но ночью, даже без особого дара нашего адвоката, путь нам указали бы такси, полные подвыпивших матросов и стюардов, или сумрачные, целеустремленные египтяне, проносившиеся мимо нас по узким оживленным улочкам.
Как-то вечером после ужина мы отправились туда, испытывая немалые опасения, с тщательно рассчитанным минимумом денег и с дубинками из кожи и китового уса, заполненными свинцом, которыми, к нашему удивлению, снабдил нас адвокат; оставили часы, кольца и булавки для галстука на туалетном столике и предусмотрительно позаботились, чтобы Джулиет была в неведении относительно того, куда мы направляемся. Это была интересная прогулка. Нелепый вагон вез нас по Quai du Nord[40], влекомый кобылой и ослом. Через некоторое время вагон свернул налево, в арабский район. Здесь царило невероятное оживление. По улицам катили редкие машины, а тротуары ничем не отличались от узкой немощеной дороги, более того, она была запружена ручными тележками, с которых продавали главным образом фрукты и сласти, торгующимися и сплетничающими мужчинами и женщинами, бесчисленными босоногими детьми, козами, овцами, утками, курами и гусями. По сторонам улицы стояли деревянные дома с нависающими балконами и плоскими крышами. На крышах — курятники и ветхие временные пристройки, служащие кладовками. Никто к нам не приставал и вообще не обращал на нас никакого внимания. Было время рамадана, длительного мусульманского поста, во время которого верующие весь день от восхода солнца до заката ничего не едят и не пьют. Как результат, ночь проходит в безудержном пиршестве. Чуть ли не у каждого прохожего в руках была небольшая эмалированная миска с чем-то вроде молочного пудинга, к которой он прикладывался, откусив от аппетитно выглядящего круглого хлеба. Мужчины с изукрашенными медными кувшинами продавали лимонад, проходили женщины со стопками лепешек на голове. Чем дальше мы шли, тем более ветхие дома окружали нас, а улица становилась все уже. Мы были на окраине суданского квартала, где текла совсем уж примитивная жизнь. Затем вдруг вышли на резко освещенную площадь с двумя-тремя крепкими оштукатуренными домами и несколькими ожидающими такси. Одна сторона площади выходила на черную мелкую воду озера и была окаймлена мачтами небольших рыбацких суденышек. Несколько девиц в замызганных европейских вечерних платьях завладели нами и потащили к самому освещенному зданию; поперек его фасада красовалось: «Maison Dorée»[41], а девицы кричали: «Золотой дом, золотой дом», «Кароши, чисты». По мне, он не был ни очень хорошим, ни очень чистым. Мы сидели в небольшой комнате в пышном восточном стиле и пили пиво с юными дамами. К нам присоединилась мадам, красивая уроженка Марселя в зеленом шелковом платье, украшенном вышивкой; ей было не больше сорока, и она была чрезвычайно приятной и занимательной. Затем вошли еще три или четыре девицы, все более или менее белые, тесно уселись на диван и, попивая пиво, принялись делать похвальные попытки привлечь наше внимание. Ни одна не знала ни слова по-английски, кроме «Привет, мистер американец!» Не представляю, какой они были национальности. Еврейки, армянки, а может, гречанки. Мадам сказала, что каждая стоит пятьдесят пиастров. И все они европейки. В других домах по соседству полно арабок — ужасные, грязные места, сказала она. Некоторые из девиц сбросили с себя платья и немного потанцевали, напевая песенку, звучавшую как та-ра-ра-бум-ай. Сверху доносился шум развеселой вечеринки, звуки концертино и бьющегося стекла, но мадам не пустила нас туда. Посидев, мы расплатились за выпитое и ушли.
