Станислав Меньшиков - Пражский Ватикан
Джорджу Робертсону в то время минуло 41 год, но он уже сильно продвинулся в иерархии британской лейбористской партии. Партия была в оппозиции, а Робертсон был членом ее теневого кабинета, отвечая за внешнюю политику. В парламенте он представлял свою родину - Шотландию и говорил с густым местным акцентом. От природы интенсивно рыжий, он обладал располагающей внешностью, да и в разговоре отличался простотой и мягкостью суждений. В нем не чувствовалось присущей части британских политиков сдержанности и высокомерия. Его заинтересованность в хороших отношениях с Россией казалась мне искренней, и я нисколько не удивился, что именно при нем более десятка лет спустя произошло, как минимум, внешнее сближение России и НАТО. Когда через несколько месяцев после нашего знакомства я приехал по делам в Лондон, Робертсон принял меня в Палате общин, покормил обедом в депутатской столовой, провел по всему Вестминстерскому дворцу, включая зал Палаты и широкий балкон над Темзой.
ЧАСТЬ 3
Генри Киссинджер
Накануне выступления Киссинджера я попросил Шепарда Стоуна предупредить Генри, что хотел бы с ним переговорить, но Стоун состорожничал и не выполнил моей просьбы. Тогда я, дождавшись конца выступления Генри, спустился к нему и поздоровался. Киссинджер заметно обрадовался, сказал, что жаждет пообщаться, и попросил к определённому часу зайти за ним в маленький конференц-зал, где у него была встреча. Когда Генри вышел со своей встречи, его окружили человек пять моложавых телохранителей, которые не отходили от него, пока мы перебирались в его гостиницу. «Приходится остерегаться арабских террористов», — заметил он на мой немой вопрос. Наконец, мы остались одни в его большом люксе. Временами в комнату пытался войти некий мужчина (оказавшийся потом американским послом в ФРГ), но Киссинджер раздражённым жестом пресекал эти попытки. Хотя он давно уже не был официальным лицом, чувствовалось, что именно он здесь хозяин.
Я сразу сказал, что хочу взять у него интервью для журнала. Он ответил: «Хорошо, но за это вы должны мне рассказать о положении в советском руководстве». Незадолго до того произошло смещение Б.Н. Ельцина из секретарей ЦК и кандидатов в члены Политбюро. Хотя у нас Ельцин уже гремел, его имя на Западе ещё мало кто знал. Роль оппонента Горбачева сразу выделила его как особую политическую величину. В США им заинтересовались. Киссинджера всегда увлекала не только внешняя сторона игры фигур на политической шахматной доске, но и стоящая за ней объективная ситуация. Я обрисовал ему три сценария будущего развития СССР, которые незадолго до того обсуждал с Гэлбрейтом. Если наложить на эти сценарии политические краски, то получалось, что Ельцин объективно отражал интересы той части элиты, которая хотела скорейшего перехода к необузданному рынку, т.е. капитализму. Но в ноябре 1987 года мало кто, в том числе Киссинджер, ещё понимал, какая потенция в нём заключена. Их вполне устраивал Горбачев, и опасности для него они тогда видели не от Ельцина, а от консервативных сил. Что касается Ельцина, то пока с точки зрения американских интересов это — тёмная лошадка, и готовый к сближению и компромиссам Горбачев для США много выгодней, чем практически неизвестный кот в мешке Ельцин.
— Меня немного удивляет, однако, — продолжил Киссинджер, — идея Горбачева о «едином европейском доме». Можно понять его стремление улучшить отношения с Лондоном, Парижем и Бонном. Но готов ли он на объединение Германии, без чего Европа останется расколотой? И готова ли Москва на ослабление своего контроля над Восточной Европой? Главное же — надежды Москвы на ослабление позиций США в Европе не основательны. Европа получает от альянса с Америкой много больше, чем она когда-нибудь получит от сближения с СССР. Пока существует русская империя в какой-либо форме, да ещё и оснащённая ядерным оружием, Европа будет кровно нуждаться в поддержке Америки. Да вы и сами убедились на сегодняшней конференции, насколько прочны и многогранны не только политические, но и духовные узы через Атлантику. Мы над этим работали десятилетиями, и ослабить это единство теперь уже вряд ли возможно.
Признаться, я и сам считал идею «единого европейского дома» довольно туманной. Но таких утопических построений в «новом мышлении» Горбачева было много. Согласившись на поглощение ГДР Западной Германией и на антисоциалистический переворот в Восточной Европе, Горбачев не только не приблизил, но фактически отдалил создание единого общеевропейского дома. В то время мы не могли предвидеть, что это произойдет всего через два года.
Вернувшись в Прагу, я предложил опубликовать интервью с Киссинджером, убрав из него скользкие моменты. Самым выигрышным для ПМС было признание Киссинджера, что Вашингтон и он лично активно участвовали в свержении в 1972 году президента Чили Сальвадора Альенде. Генри считал борьбу Америки с коммунизмом геополитической реальностью и даже гордился этим. Из осторожности шеф-редактор предложил мне согласовать факт такой публикации с руководством Компартии США. В скором времени в пражском аэропорту делал остановку Гэс Холл, и я отправился туда поговорить с ним. Холл дал устное согласие и с тем улетел. К нашему удивлению, после публикации интервью пришёл письменный протест от КП США. Мы послали вежливое объяснение со ссылкой на мой разговор с Холлом. Дело само собой утихло. По-видимому, среди правоверных коммунистов дать слово империалистическому монстру на страницах коммунистического издания было крупным прегрешением. Впрочем, представители других компартий поддержали эту публикацию, считая, что этим журнал расширяет круг читателей и свой тираж.
На следующий год я опять принял участие в семинаре Аспенского института, посвящённом на этот раз межнациональным отношениям в СССР. С нашей стороны участвовали также главный редактор журнала «США» Валентин Бережков и сотрудник Института США Андрей Кортунов. Из западных учёных выделялась Элен Карер д’Анкосс, ведущий во Франции специалист по СССР, которая впоследствии стала почётным секретарем Французской академии наук. Меня тогда поразили детальное знакомство западных экспертов со всеми более или менее крупными националистическими группами в наших республиках и уверенность, с которой они говорили о неминуемом по их мнению, близком распаде СССР. Я, как всегда, бросился в бой, чтобы хоть как-то сбить этот наплыв мрачных прогнозов. Валя Бережков меня поддерживал, а Андрей Коркунов скорее осторожно соглашался с моими оппонентами. Я не удивился, узнав, что Андрей вошёл впоследствии в директорат Фондов Карнеги и Сороса в Москве.
Я не раз вспоминал эти дискуссии еще до того, как Союз распался. Как-то в Карловых Варах в 1989 году, сидя за одним столом с тогдашним заместителем министра госбезопасности советского Азербайджана, я забросал его вопросами о бездействии властей перед нараставшим национал-сепаратизмом. Замминистра, русский по национальности, дал понять что бессилен перед местной элитой, которая покровительствует этим движениям. В наших спецслужбах, и не только там, было хорошо известно о положении в республиках, но при Горбачеве ничего не делали, чтобы пресечь растущий сепаратизм.
Возвращусь к своей второй поездке в Западный Берлин. Я решил на этот раз въехать туда через ГДР и Восточный Берлин. Рейс из Праги туда был прямой и занимал около часа. С помощью представителя СЕПГ в журнале, которым был тогда приятный и любезнейший ветеран немецкого комдвижения Жорж Квиатковский, я занял номер в партийной гостинице. Зайдя в наше посольство, я получил пропуск для прохода в Западный Берлин. С ним я мог свободно перемещаться из одной части города в другую. От партгостиницы я пешком шёл до знаменитого пропускного пункта «Чек-пойнт Чарли», оттуда на метро ещё с полчаса до Курфюрстендам. По вечерам в восточной части было темновато, а западная сверкала огнями, и я иногда перебирался туда в поиске развлечений. Зато в восточной части всё было много дешевле.
Совершая нашу ночную прогулку, особенно созерцая город, спящий в этот ранний по западным меркам час, мы никак не могли подумать, что до падения стены оставалось уже немногим больше года. И ещё. Прогулки по берлинским перекресткам навели меня на мысль, что западным спецслужбам не составляло труда переправлять своих агентов через плохо охраняемые пропускные пункты в стене на своих дипломатических машинах, не подлежавших пограничному досмотру. Эту деталь я использовал в написанном в Праге детективном романе «Кремлевские алмазы», где именно таким путем некто Самойлов бесследно исчезает из Карловых Вар. В реальной жизни этот персонаж был прототипом Евгения Новикова, сотрудника нашего журнала, внезапно пропавшего и много позже (уже после публикации моего романа) объявившегося в США. Моя догадка оказалась правильной.
Спасение утопающих…
