Станислав Меньшиков - Пражский Ватикан
Ответный визит четы Гэлбрейт в Москву был обставлен куда скромнее, но по-своему совсем неплохо. Наш бедный "Прогресс" не мог, конечно, потянуть ни шикарных лимузинов, ни изобильных ресторанов. Мы с большим трудом устроили гостям желанный Кеннетом номер в "Национале" с видом на Кремль (по звонку из ЦК команду давал зам. начальника "Интуриста" в ранге генерала КГБ). Сводили мы гостей за свой счет в единственный тогда в столице частный ресторан на Кропоткинской, где Кеннет поговорил о бизнесе с хозяином. Отужинали они и у нас в нашей скромной квартире, куда мы их умышленно повезли на метро. Великий Гэлбрейт, не спускавшийся под землю лет двадцать, пережил легкий стресс.
Зато в МГУ в торжественной обстановке Кеннету вручили диплом почетного доктора наук. После мы выступали в большой аудитории экономического факультета, где студенты стояли в проходах и сидели на подоконниках. Гэлбрейт был приятно поражен высоким уровнем вопросов. От общения с ребятами на глазах помолодел.
"Прогресс" устроил презентацию книги в своем помещении на Зубовском бульваре. Собралось много солидной публики и снимало телевидение. Все здесь шло благочинно, пока не поднялся некто и не выразил неудовольствие тем, что именитый американец выбрал себе в соавторы заскорузлого коммуниста старого пошиба. Кеннет, которому все это исправно переводили, посерел от злости, но тут в середине зала поднялась Фропа Абрамовна Хабинская и сказала:
- Вы тут напали на Меньшикова, а ведь именно он через Александра Николаевича Яковлева пробил несмотря на жестокое сопротивление консерваторов издание самой важной книги Гэлбрейта на русском языке. Если бы не он, не увидели бы у нас света книги многих других западных экономистов. Таким, как он, надо кланяться.
Заслышав имя главного архитектора перестройки провокаторы прикусили язык. В конце Кеннет галантно подошел к Флоре и тепло поблагодарил за тогдашний подвиг, едва не стоивший ей партбилета.
В один из дней в "Националь" явился за интервью Алексей Улюкаев, который тогда работал в "Коммунисте" под началом члена редколлегии Егора Гайдара. Улюкаев задал несколько вопросов мне и Кеннету и все аккуратно записал на магнитофон. Но когда позже я прочитал подготовленный им текст в журнале, то выяснилось, что он оставил лишь некоторые высказывания Гэлбрейта, но ни моих ответов, ни даже упоминания о нашей книге там не было. Удивляться не приходилось - познакомившись с моими оценками его будущей политики, Гайдар не мог допустить, чтобы мой прогноз безудержной инфляции в результате либерализации цен попало на страницы теоретического органе партии. Спустя три с небольшим года так оно и получилось.
Зато в "Правде" нас встретили по-доброму, уделив рассказу о книге и беседе с нами целую полосу. Так что более широкая общественность не осталась в неведении о нашем анализе. Различие в отношении было закономерным. В "Правде" по-прежнему командовал Виктор Афанасьев, не подверженный инфекции "нового мышления", а в "Коммунисте" она прочно въелась после изгнания оттуда Ричарда Косолапова и назначения главным редактором Ивана Фролова. Позже - после пребывания помощником генсека при Горбачеве, Фролов был переведен главным редактором в "Правду", куда забрал и Гайдара. В июле 1991 года, чуя близкую политическую кончину Горбачева, Иван внезапно пропал, оставив газету на произвол судьбы. Больше он туда не возвращался.
Наша книга была переведена на десяток языков - французский, итальянский, немецкий, японский, арабский. Она получила за рубежом вполне благожелательную прессу. "Нью-Йорк таймс" поместила со мной большое интервью о судьбе горбачевских реформ. Исключением был Дмитрий Саймс, который в "Вашингтон пост" поместил рецензию, где сожалел, что "наивный" Гэлбрейт поддался на удочку хитрого Меньшикова, который в их диспуте его "начисто переиграл". Когда-то этот рецензент (по фамилии Симес), будучи молодым человеком, работал в отделе информации ИМЭМО, где я был секретарем комсомольской организации. Эмигрировав в США, он долго делал карьеру как эксперт по советским делам, прежде чем обрел солидность и в 1994 году стал президентом Никсоновского исследовательского центра. Когда писалась рецензия на нашу книгу, он еще был на стадии выслуживания, а ругаться в адрес советских ученых в кругах, где он вращался, было модно.
Наша книга с Гэлбрейтом сыграла благотворную роль в моей дальнейшей жизни. Вскоре после ее публикации ведущая британская рекламная фирма "Саачи" устроила наше совместное выступление-диспут в большом зале Манчестерского университета, где собралась изысканная публика, а вел дискуссию знаменитый актер Питер Устинов. Накануне выступления мы все вместе ужинали, и мы с Устиновым наперебой смешили собравшихся анекдотами. Дискуссия также сверкала остротами, но временами была политически острой. На следующий день лондонская "Файнэншл таймс" поместила хвалебную колонку под заголовком "Экономическое кабаре".
После этого началась моя недолгая карьера популярного лектора в аудиториях разных стран. Что после закрытия ПМС и распада Советского Союза некоторое время давало нам средства на жизнь.
Берлинские перекрестки
Как-то во время нашей работы над книгой на ферму Кеннета прибыл его давний знакомый, сосед и одногодка Шепард Стоун. Это был в прошлом известный журналист, в1930-х годах корреспондент "Нью-Йорк таймс" в Германии, который после войны стал функционером по продвижению идеологического влияния США в Западной Европе. Он возглавлял отдел общественных связей американской военной администрации в Германии под началом Джона Маклоя, в прошлом видного нью-йоркского банкира. Когда тот вернулся в Америку, он возглавил Фонд Форда, куда взял вице-президентом Стоуна. Об этой странице его картеры написана целая книга, где, в частности, сказано: "В стенах Фонда Стоун разработал далеко идущую стратегию по обращению европейских элит в такое видение мира, которое было решительно антикоммунистическим и стоящим на позиции поддержки американской внешней политики». За эти заслуги Стоун был в 1974 году назначен президентом Аспенского института в Западном Берлине, который существует до сих пор на американские деньги, финансируя международные встречи и исследовательские проекты.
Обо всем этом я узнал позже, а тогда по рекомендации Гэлбрейта Стоун с хода пригласил меня участвовать в конференции, которая должна была состояться под его началом осенью того же 1987 года.
Я никогда до того не бывал в Западном Берлине и охотно принял приглашение. Прямых рейсов туда из Праги не было, лететь пришлось с пересадкой во Франкфурте. Поселили меня в фешенебельном отеле Кемпински в самом торгово-развлекательном центре города на Курфюрстендам. Там останавливались министры и парламентарии из Бонна, наезжавшие провести здесь два-три дня. По вечерам они собирались в небольшом баре у бассейна, откуда периодически выходили "погреться" в сауну. Как-то зашел туда и я. Посидев немного и присмотревшись к публике, я к удивлению обнаружил среди нас обнаженных женщин. Не подав виду, я посидел еще несколько минут и счел за благо ретироваться.
Днем и ночью жизнь на прилегающих перекрестках кипела. Днем толпы наводняли несколько больших универмагов и многочисленные кафе и бары, расположившиеся вдоль тротуаров. Ночью оживали кинотеатры и шикарные рестораны. Казалось, ничто не напоминало о том, что всего в считанных километрах город пересекала стена и граница с ГДР, территория которой окаймляла город со всех сторон. Это "социалистическое окружение" к тому времени продолжалось уже четверть века, и, казалось, сохранится еще долго, если не вечно.
Конференция, на которую я приехал, проходила в полу-восстановленном здании Рейхстага возле Бранденбургских ворот. Стены его сохраняли следы сражений 1945 года, в ходе которых на его крыше был водружен советский флаг победы. Флага нашего там *теперь, конечно не было, а в скорлупу закопченных израненных стен встроили модерновое помещение с большим залом заседаний, залами поменьше и просторным фойе, из окон которого виднелась та самая стена, а за ней пустынные переулки столицы ГДР.
Конференция была посвящена атлантическому единству, и на ней выступали некоторые видные деятели Запада, в их числе бывший госсекретарь США Генри Кисинджер и будущий генеральный секретарь НАТО и лорд Робертсон. Я же ограничился ролью слушателя и только в перерывах общался с участниками.
Джорджу Робертсону в то время минуло 41 год, но он уже сильно продвинулся в иерархии британской лейбористской партии. Партия была в оппозиции, а Робертсон был членом ее теневого кабинета, отвечая за внешнюю политику. В парламенте он представлял свою родину - Шотландию и говорил с густым местным акцентом. От природы интенсивно рыжий, он обладал располагающей внешностью, да и в разговоре отличался простотой и мягкостью суждений. В нем не чувствовалось присущей части британских политиков сдержанности и высокомерия. Его заинтересованность в хороших отношениях с Россией казалась мне искренней, и я нисколько не удивился, что именно при нем более десятка лет спустя произошло, как минимум, внешнее сближение России и НАТО. Когда через несколько месяцев после нашего знакомства я приехал по делам в Лондон, Робертсон принял меня в Палате общин, покормил обедом в депутатской столовой, провел по всему Вестминстерскому дворцу, включая зал Палаты и широкий балкон над Темзой.
