Дима - ПОНЕДЕЛЬНИК
делаю прогнозы и сообщаю обо всех результатах наверх. Это односторонняя связь, нам
никогда не отвечают. Папки с вычислениями растворяются где-то на верхних уровнях.
До недавних пор я исправно выполнял свои обязанности, и, глядишь, получил бы какое-
нибудь поощрение за годы работы, засветился бы на доске почета среди коллег-ветеранов.
Но зачем мне это нужно? Я ведь прекрасно понимаю, что до сих пор не принес ни малейшей
научной пользы, и в первую очередь я не принес никакой пользы Тебе. Какой смысл в этих
наблюдениях, робких корректировках, отчетах, если нет развития? Меня, кстати, еще в
школе предупреждали, что работа с людьми – это чаще всего рутина, по-настоящему
интересные экземпляры попадаются крайне редко. Но ведь тут не выбирают.
На днях я копался в своих документах на кафедре и неожиданно обнаружил «семейный
фотоальбом», наш с тобой «фотоальбом». Мерзкое, надо заметить, зрелище. Все особенности
и самые яркие проявления твоей личности отображены с неумолимой четкостью. Здесь ты
бьешь собаку, потому что она раздражает тебя, старая и неповоротливая. Ты бьешь ее
ботинком в брюхо, а она лишь глухо скулит. Хорошая получилась фотография. Вот тоже
удачный снимок: тебе позвонил знакомый, у него серьезные проблемы, обращается за
помощью, потому что больше не к кому, а тебе лень, неохота, и ты выдумываешь какую-то
глупую отговорку, лишь бы не вылезать из своего панциря и не делиться ни с кем силами.
13
Вспомнишь ли ты, что изображено на этом фото? Ты идешь по улице, в только тебе
известном направлении и минуешь бездомного человека. Он похож на какой-то заскорузлый
знак препинания – полулежит на асфальте, жмется к стене дома и то ли спит, то ли умер. А
ты проходишь мимо, потому что до сих пор, хотя эта ситуация повторяется неоднократно, не
знаешь, как реагировать на серые тела посреди тротуара и что с ними делать. Много
фотографий, все хорошего качества, будто бы только вчера сделаны. Моя любимая? Вот она.
Ты. Конечно, ты. Сидишь и, забывшись, ковыряешься в носу. Обожаю.
Закрыв альбом, я понял, что больше так продолжаться не может. Я, честное слово, не
хочу смотреть, как ты ковыряешься в носу. Не из брезгливости – мы ее лишены – а из
обыкновенного протеста. Какой во мне тогда смысл, если я не могу напомнить тебе – своему
подопечному, – что ты человек? Пройдет пара десятков лет или даже меньше, и ты умрешь,
потому что такова закономерность, к тому все идет. Подобно многим членам нашего
профсоюза, я могу просто наблюдать за этим процессом – как ты медленно, даже не
подозревая о том, катишься под уклон; могу изредка давать тебе щелбаны, когда того
требует инструкция, а что затем? Рак, инфаркт или еще какая-нибудь распространенная
напасть, и я с чистой совестью подписываю свидетельство о кончине вверенного мне
человека. Странно все это. По мне, так подобная система неэффективна.
И тогда я понял, что нарушу устав. Превышу свои полномочия, подвергну риску и тебя,
и себя, не испугаюсь даже вызвать гнев Дома, – все, лишь бы сдвинуть эту обыденность с
мертвой точки. Я знаю только одно, – знаю, ради кого стараюсь. Это главное.
Форточку можно закрыть, – дым выветрился.
Ванная комната. Ты тупо смотришь на себя в зеркало. Бинтов и зеленки дома не
оказалось – пришлось разорвать старую майку и кое-как обмотать кисти тканью. Уже
поздно, аптеки не работают. Оставишь на завтра.
Ты вглядываешься в свое отражение и пытаешься что-то вспомнить. Не удается.
Накатила усталость. За день столько всего произошло. Ты идешь на кухню. Доедаешь, не
разогревая, тушенку с картошкой, оставшиеся со вчерашнего дня. В холодильнике совсем
пусто. Вилка скребется о надтреснутую поверхность тарелки.
Встаешь из-за стола. На дне раковины скопилось порядочно грязной посуды. Несешь
стакан с недопитым и остывшим чаем в соседнюю комнату, деньги остаются на кухонном
столе. Ты в соседней комнате.
Ты садишься на кровать. Ставишь чай на табуретку около постели. Тапки бухаются об
пол, – ты ложишься. Некоторое время думаешь ни о чем, снова пытаешься что-то вспомнить.
Вскоре засыпаешь. Трухлявый человечек.
Верхний свет так и продолжает гореть.
* * *
… наверное, Адель несколько раз теряла сознание в этом жалком подобии гроба, а затем
снова выныривала на поверхность сознания, и только лишь для того, чтобы убедиться –
вокруг по-прежнему темнота, и никто ее не освободил.
Если бы затекшие руки и ноги так отчаянно не болели, она бы, скорее всего, посмеялась
над собой – не каждый может попасть в такую идиотскую ситуацию, здесь нужен особый
талант. Черт, а если она все-таки умрет, можно вообразить, какие только глупости напишут
об этом журналисты. А фотографии! Желтая пресса непременно опубликуют фотографии, и
тогда вся страна решит, что она питала слабость к фривольному нижнему белью и именно в
нем захотела отправиться в свой последний путь. Но ведь это неправда! Какой изуверский
бред. Все-таки Сысой заслуживает жесточайшего наказания.
Из-за кляпа Адель не могла кричать, звать на помощь, петь, наконец, ярчайшие оперные
арии. Вот это была бы настоящая комедия, честное слово!.. Ничего, кроме темноты. Какая
гнусность. А кто же ее спасет? Кто придет на помощь доигравшейся Адель, приколотой к
пыльной темноте, как бабочка к картону? Обезумевший муж? Лучше бы ему держаться
14
подальше от нее, иначе она за себя не ручается. Брат? Она любит его, но год от года все
меньше понимает – между ними осталась душевная связь, но никак не телепатическая.
Безвольный свекор? Но ведь она так глупо выглядит, а в его возрасте лучше избегать
шоковых ситуаций. Любимый, предавший ее? Много, много лет Адель не вспоминала о нем,
и вот он вернулся, а она, как принцесса-извращенка, – в заточении. Это порнографическая
пародия на девичью сказку.
Но кто ее спасет? А главное – кого бы сама Адель желала видеть своим спасителем, и с
кем же она в результате останется? Боже, боже… Да освободят ли ее вообще? Или она так и
умрет в одиночестве, в этом смехотворном положении? Который раз и безуспешно Адель
попыталась вытолкать языком кляп изо рта. Помогите мне, пожалуйста… Кто-нибудь… Мне
очень больно…
Она опять потеряла сознание.
Вт.
Решено: на оставшиеся деньги ты купишь новые ботинки и телевизор.
Выходишь из дома рано утром (в городе Вышнем неожиданно установилась теплая
погода) и направляешься в ближайший обменный пункт. Кассирша брезгливо принимает
пахучие деньги и, будто бы желая досадить тебе, внимательно и с подозрением их изучает,
водит пальцем по вздувшейся поверхности. Только сейчас ты понимаешь, что доллары могут
оказаться фальшивыми, а значит, совершенно не надо было бросаться за ними в огонь и уж
тем более не стоило мечтать о всяких приятных вещах, желанных приобретениях.
Затем тебя посещает другой страх – деньги, может, и не поддельные, но мнительная
кассирша, превратно расценив твой потрепанный вид и совсем уж дикого вида «митенки»,
вправе принять тебя за воришку, позвать охрану и лишить всей наличности. А выяснять
отношения, например, с милицией в твоем преступном положении будет крайне
неосмотрительно. Кассирша бросает на тебя полный неприязни взгляд, но все-таки
отсчитывает крупную сумму в рублях. Тебе хорошо.
Пройдя несколько кварталов, находишь скромную обувную лавку и, в тщетных
попытках не шамкать прохудившимися, грязными кроссовками, берешься за осмотр товара.
Примерка. Удачно. Ты покупаешь черные полусапоги, довольно неприглядного вида, но зато
самые дешевые, и, переобувшись на месте, отправляешься искать рынок бытовой техники, о
котором не раз сообщали по радио. Поношенные кроссовки легкомысленно отправляешь в
первый попавшийся мусорный контейнер.
До нужного места – автобусом. Ты очень боишься, что на телевизор не хватит денег, и
поэтому невротично экономишь, например, не покупаешь билет, хотя это совершенно
безболезненная трата. К твоему удивлению, за двадцать пять минут поездки контролер в
кабине так и не появился. Но, разумеется, все это время ты проводишь в напряжении,
вздрагивая при виде каждого нового пассажира или громко произнесенного слова. Наконец,
хриплый голос сообщает о нужной остановке, и ты спешно покидаешь кабину.
На улице тепло, но очень слякотно – неглубокие лужицы, впрочем, слегка подморожены.
