Дима - ПОНЕДЕЛЬНИК
неожиданно понимаешь, что у тебя два ведра.
Когда они еще пыжились на плите, в этом не было ничего особенного, а теперь ты четко
осознаешь, что у тебя именно два ведра. В результате, правда, хватило одного, а второе так и
осталось нетронутым. Как обычно, мысль очень медленно развивается в твоей голове. Ты
чувствуешь, что в иной ситуации, вскипяти ты только одно ведро, по какому-то
невероятному, отвратительному каждому человеку закону, тебе бы его не хватило, и сейчас
пришлось бы чертыхаться и мерзнуть на кухне, ожидая пока вскипятится второе. И все же у
тебя их два. Живо представив миновавшие тебя страдания, ты на мгновение проникаешься к
кому-то благодарностью. Какой-то почти влюбленной благодарностью. За то, что не дали
лишний раз мучиться, за внимательность и доброту, и великодушие.
Но это не четкий строй мыслей, а только зыбкое, обволакивающее состояние
влюбленной благодарности. Оно тобой не осознано, как не определен и источник,
подаривший теплоту. Любовь, благодарность, милость – за долю секунды ты не успеваешь
даже вспомнить, знакомы, известны ли тебе эти слова. На мгновение ты просто
оказываешься ими всецело проникнут, проникнута, проникнуты. А затем вновь забытье – ты
11
стремительно возвращаешься в свое привычное состояние и смотришь на ведра уже без
интереса, даже не вполне понимая, почему они привлекли твое внимание.
Насухо вытершись, закутавшись в прохудившийся, засаленный халат, ты выходишь из
ванной комнаты и возвращаешься обратно на кухню.
Джинсы. Вот в углу валяются твои джинсы: провонявшие, пропитанные нездоровой
мочой. Надо их постирать – это так обыденно, но твое сердце вдруг защемляет. Ведь в
кармане лежат деньги! Большие деньги и теперь, по-видимому, размякшие, как газетка в
луже; навсегда утерянные деньги. Неожиданно – со стороны это выглядит довольно смешно,
точнее нелепо – ты бросаешься к недавно брезгливо отторгнутой одежде, чтобы спасти хоть
одну купюру. Сначала по ошибке выворачиваешь не тот карман, затем – почти дрожащими
руками лезешь в другой. Вот они. Мокрые, жалкие, желтовато-зеленые президенты.
Франклинов смыло судьбоносной волной, теперь их только каленная батарея спасет, но ведь
отопительная система дала сбой, а другого выхода ты пока не видишь.
Тебе тоскливо. Ты не задумываешься о том, какой ценой добыты разлагающиеся тысячи,
сейчас тоскливо так, будто погибли твои собственные деньги. Будто перед станком
пришлось годы выстаивать, будто это – кровные, тяжким трудом заработанные. Ты
начинаешь суетиться. Включаешь все конфорки, нагреваешь утюг. Бережно, сквозь влажную
марлевую ткань – здесь тебе почему-то хватило ума – гладишь купюры, а потом, зацепив
прищепками, украшаешь ими бельевую веревку над плитой. Работа спорится. Настроение
постепенно улучшается. А деньги, что бы ни говорили, все-таки пахнут, воняют страшно.
Ты считаешь. Благодаря трупу, который все так же прохлаждается за скобками, в твоем
распоряжении оказались три тысячи долларов – сумма, по меркам города Вышнего,
фантастическая. На должности курьера в провинциальной дыре меж двух столиц таких денег
никогда не скопишь. А тебе вот удалось, и теперь ты собой гордишься. Все деньги аккуратно
развешаны и еле заметно колышутся на волнах горячего воздуха. Франклины-хитрецы, как
тебе кажется, благодарно щурятся. Конечно, привиделось.
Довольно рассматривая подсыхающие доллары, ты измышляешь, что бы такое на них
купить, чем бы таким себя побаловать? Телевизор, видеомагнитофон, порнографические
фильмы, компьютер, еда деликатесная, возможно, даже резиновая кукла в сожительницы,
или фаллоимитатор, новые ботинки, красивая одежда, сотовый телефон, блок иноземных
сигарет. Ты смакуешь саму перспективу, естественно, не подозревая о скудости своего
воображения. Напротив, ты гордишься находчивостью. Гордишься самозабвенно и даже не
замечаешь, как бельевая веревка, наподобие пикирующего ангела, срывается со стены и
вальяжно растягивается поверх плиты.
От бесплотных мечтаний, малодушных грез тебя отвлекает запах гари. Это деньги горят
– а что же еще? – полыхают дружно. Похоже, день не задался. Не осознавая себя, ты
бросаешься к плите и суешь руки прямо в огонь – кричать от боли начинаешь через
несколько секунд, как только ожог дает о себе знать. И, тем не менее, небольшую часть денег
все-таки удается спасти, хотя для этого вовсе не требовалось идти на жертвы. Часть бельевой
веревки упала по соседству с плитой, и какие-то жалкие в сравнении с былым сокровищем
пятьсот долларов таки уцелели. Ты собираешь их обоженными, надсадно пульсирующими
руками, кладешь на стол и только после этого выключаешь плиту. Осталось залить из
чайника тлеющее месиво. Клубы мерзкого дыма – не продохнуть, глаза щиплет.
Я не помешаю? Решил тебя навестить и, как погляжу, дела продвигаются. Честное слово,
мне очень нравятся волдыри на твоих ладонях, такие рельефные, белоснежные – хочешь,
вскроем? Не надо? Все равно они потом сами потекут, часом раньше, часов позже. Святой
отец, мне бы покаяться: аптечка, зеленка, йод, бинты – я забыл все это купить, и теперь
одному человеку придется туго. Ой, смотри, тот, что у основания большого пальца на правой
руке, треснул и разродился – хрустальная, прозрачная, малюсенькая капля, пробежала и
исчезла. Нет, не осуждай меня за жестокость. Давай-ка, лучше введу тебя в курс дела.
12
Твои мозги начали разжижаться. Не дрейфь, – я говорю образно. Ты дегенерируешь.
Легче? Такой риск обычно появляется, когда жизнь человека входит в наезженную колею.
Детство, школьные годы, частично период обучения в ВУЗе (если, конечно, это стряслось с
индивидом) постоянно наполнены открытиями, приятными и не очень сюрпризами –
молодые люди познают окружающий мир, адаптируются к нему, кто как может. А жизнь
взрослого, сложившегося человека больше похожа на жесткую схему, – реакции происходят
согласно полученному ранее опыту, и сознание, как правило, перестает развиваться. На него
действуют внешние раздражители, но гарантии, что человеческое сознание вновь
активизируется, уже нет. По сути, большинство зрелых людей внутренне бездействуют, – в
этом отношении со статистикой тургоры не поспоришь.
Думаю, предрасположенность к этой внутренней лености, опустошенности и
бездействию заложена в людях изначально, с самого рождения. Нас (а нас так же много, как
и вас) очень неохотно посвящали в таинства жизни и человеческого существования.
Изначально предполагается, что все «прелести» бытия мы познаем параллельно с вами, то
есть эмпирически. Можно, правда, делать информационные запросы, но ответ совершенно
не гарантирован, вышлют, не вышлют, соблаговолят ли, сочтут ли твой вопрос корректным,
логичным, своевременным и тому подобное, а вопросов день ото дня все больше, а ответы –
такая зыбкая будущность.
Но вернемся к делу. Подобные тебе перестают активно мыслить примерно после того,
как заканчивают школу, и знаешь, в чем проблема? Зачитываю из пособия: «В случае если
испытуемому по окончании среднего учебного заведения так и не удается распознать в себе
жизненный стержень, появляется риск частичной или полной блокировки сознания,
лишенного необходимой духовной подпитки». Мыслю значит существую – это не следствие,
а условие, и не надо отнекиваться – мол, думать я не перестаю ни на секунду. Чтобы по-
настоящему жить, необходимо обладать талантом, чтобы существовать – достаточно мелких
желаний, и, боюсь, пока это единственное, что не позволяет тебе полностью исчезнуть.
Ты спрашиваешь, почему я над тобой издеваюсь? Поверишь ли – даже не собирался.
Конечно, любую царапину и шишку, полученную тобой за всю жизнь, можно расценить как
мое жестокое обращение, но ведь это твои царапины и шишки. Просто так, ни за что,
внезапно они не возникают. Боль вообще никогда не бывает спонтанной. И ситуации,
послужившие ей причиной, сопровождающие ее, всегда закономерны. Любой член нашего
профсоюза подтвердит: боль не пришелица извне, только сам человек создает ее и
взращивает. Даже если причиной страданий послужили внешние обстоятельства или
посторонние люди, в конце концов, яблоко, брякнувшееся на голову, ответственность за
твою частную боль всегда лежит именно на тебе. А я? Я эту боль дозирую. Веду записи,
