Максим Бодягин - Машина снов
Он собрал в охапку несколько волглых старых попон, из которых ворохом посыпались возмущённые сверчки и уховёртки, труха и мышиный помёт, встряхнул их и в беспорядке набросил на первую машину. Марко оказался прав: машина словно исчезла, погребённая под этой неловкой, но от того более действенной маскировкой. Вторая же машина словно бросала вызов окружающему её убогому пространству — возвышаясь из утоптанного навоза, она блестела отполированными гранями, дразнила орнаментом, подмигивала драгоценными камнями; она выглядела так настойчиво, нахально, непристойно красиво, как девица из приличной семьи, неведомо как оказавшаяся в деревенском трактире, она так дразнила, манила, будоражила, звала к себе, подрагивая реями, мерцая полупотухшими в сумраке конюшни камушками, шелестела муслиновыми занавесями, словно касаясь уха длинными ресницами, она звала к себе нежно и настойчиво одновременно, слегка капризно, но словно бы готовая подчиниться любому желанию сильного мужчины, она трепетала всем своим существом… Она жила!
«Я должен взять её, — всплыла в голове Чжао жгучая дурная мысль. — Я должен взять тебя, сучка, я должен взять тебя, ты у меня ещё подразнишься, я скручу тебя, я сожму тебя так, что только нутро пискнет. Падла, тварь, ты забудешь, как подмигивать мне, когда я распашу тебя, сучка, когда твои дрожащие рейки вздрогнут и зайдутся криком, когда я навалюсь на тебя, чтобы ты не играла со мной, шлюха! Ты моя, слышишь, сучка?! Ты моя, моя, ты только моя, ты или станешь моей, или я убью тебя прямо сейчас, поняла? Ты у меня будешь в пыли валяться, поняла? Не смей дразнить меня, я буду терзать тебя, пока ты не станешь моей рабыней, шалава!»
«Ох, милый», — послышалось ему в шелесте играющей на сквозняке занавеси, и Чжао рывком распахнул игривый муслиновый полог, сбросил на землю шлем и кирасу, несколько раз дёрнул пояс, пока надоедливый непослушный меч наконец не отстегнулся… «Скорее, милый, — снова почудился ему сладкий шёпот, такой сладкий, такой нежный, шёпот девственницы, чистой-чистой, как только что народившийся бутон,
— скорее, милый, я жду, я изнемогаю, мои рейки трепещут, мои занавеси мокры от одиночества и желания, скорее, я сейчас умру от возбуждения, прошу тебя, будь моим хозяином, сделай со мной всё, что хочешь, научи меня, как быть твоей рабыней, милый, возьми же меня…»
Он по-кабаньи всхрапнул, невольно подпустив пены из угла рта, всем весом бросился на полированную кожу машины, вдавливаясь в неё всем телом, и в тот же момент Чжао Шестой по прозванию Полосатый окончил свой земной путь. Смерть настигла его, как только он продел немытые руки в узорчатые петли и прижался лицом к подголовнику, вдыхая нежный аромат надушенной лайки. Он не успел произнести более ни одного слова, лишь зрачки его вспыхнули в последний раз, сжавшись от невыносимого наслаждения и расширившись от ужаса, когда жизнь вылетела из него.
И в тот же миг, в двадцати ли от этого места, молодой Марко закричал как будто от невыносимой боли, выгнувшись и забившись в ремнях машины, словно птица в шёлковом силке. Перепуганные охранники не знали, что делать, тот, что помоложе, зажал уши, стараясь не слышать этого душераздирающего крика, какой обычно вырывается из груди человека только под пыткой, а второй исступлённо колотил ножнами по основанию машины, стараясь разбудить беснующегося там юношу.
— Что же ты наделал? Что же ты натворил, безмозглый дурак?! — прошептал Марко, в слезах и в поту садясь на ложе. Сон слишком медленно отпускал его, и тонкие струйки песка вздымались и опадали в такт его дыханию, пугая охрану.
Марко видел, как визжащее от ужаса сознание Чжао прощается с телом. И песок, словно иллюстрируя его мысли, бешено свивался в какие-то смутные образы. Но не смерть безмозглого охранника Дальних ворот напугала Марка. А то, что пришло, когда Чжао невольно распахнул дверь, оставив между мирами щель, откуда сочилось нечто чужое, дикое и странное… «О, Господи», — только и смог пробормотать Марко, чувствуя режущий холод, задувший там, в полузаброшенной конюшне у Дальних ворот, в двадцати пяти ли отсюда.
Марко прибыл на место довольно быстро, неистово поливая ругательствами пыхтящих рабов-носильщиков, пару раз чуть не перевернувших паланкин в приступе старательности. Бойцы Золотой сотни уже окружили конюшню, спрятавшись за большими переносными щитами, отряд бутанских лучников расположился кольцом позади них, чуть поодаль стояли пращники, держа наготове горшки с греческим огнём. Хубилай что-то жевал, сидя верхом как подросток, свесив обе ноги по один бок стриженого вороного жеребчика и облокотясь на высокую луку сарацинского седла. Завидев Марка, он перебросил ногу через холку коня, приняв нормальное для всадника положение, с лязгом вынул меч и коротко рявкнул. Марко только успел крикнуть «Нет!», но нухуры уже отворили створы в больших щитах, и несколько бойцов, пригибаясь, побежали к конюшне, почти чертя пыль обнажёнными саблями. Повсюду слышался скрип натягиваемой тетивы.
Нет-нет-нет, шептал Марко, мотая головой. Хубилай украдкой поглядывал на него. По лицу юноши текли слёзы. Хубилай кивнул куда-то вправо. Стоящий поодаль пращник поджёг снаряд и начал медленно раскручивать ухающую под ветром пращу. Внезапно конь под императором захрапел, забился, пошёл пеной и встал на дыбы, словно учуяв волка. Хубилай натянул поводья, но жеребчика понесло, он забился, утончающееся ржание перешло в детский крик, в визг, кровавые глаза выкатились из орбит, стремительно мельтешащие копыта бросило на стоящих рядом бойцов, перемалывая им черепа, один из нухуров, рефлекторно взмахнул мечом, надрубив вороному шею, и несчастный конь рухнул наземь, орошая всё вокруг яркой алой струёй. Хубилай рычал от боли, пытаясь выдернуть ногу, придавленную тяжелым боком коня, подбежавший стрелок в упор выстрелил прямо в сливово-кровянистый глаз жеребчика, прекратив его страдания, а ещё двое бутанцев аккуратно, почти нежно выволокли императора под мышки из-под окровавленной туши. Хубилай недовольно стряхнул малорослых стрелков, обернулся к конюшне и на мгновение окаменел.
Он увидел, что именно так напугало коня.
Подле конюшни из дрожащего воздуха сгустились несколько бесплотных фигур в странных, незнакомых доспехах. Полупрозрачные воины еле угадывались, словно сотканные из самого пространства. Ханские нухуры, почти добежавшие до конюшни, выкрикнули боевой клич чингизидов, взмахнули саблями и ударили воздух. Бесплотные воины сделали шаг навстречу, и, как только их полупрозрачные клинки опустились на головы мунгал, те повалились в корчах, разрываемые невыносимой болью. Серая окалина быстро пожирала их смуглую живую кожу, растворяя её в весеннем ветерке, превращая бесстрашных бойцов Золотой сотни в горки пепла, темнеющие внутри золочёных кирас.
В ту же секунду облако стрел опустилось на призраков, не причинив им никакого вреда, просто пройдя сквозь них и упав в пыль. Призраки посмотрели на Великого хана, тот вскочил, выпрастывая правую руку из складок длинного рукава и перехватывая поудобнее свой любимый кривой меч.
— Нет! — закричал Марко и ринулся вперёд. Он заслонил императора собой, раскинув руки крестом и не давая Хубилаю двинуться, путаясь под мощными ногами богдыхана как дурной молодой пёс.
Нухуры снова ринулись в бой, и через секунду ещё с десяток бойцов рухнули наземь, пожираемые неземным серым пеплом, а призраки, выстроившись полукольцом у входа в конюшню, заняли круговую оборону, по-прежнему игнорируя стрелы.
Пращник метнул горящий снаряд из-за спин ханских нухуров, и большое пятно полыхающего греческого огня разлилось в пыли, зацепив двоих призрачных воинов. Но огонь лизал их, не причиняя никакого вреда полупрозрачным телам. Пращник запалил ещё один снаряд, и Марко, оборотясь к императору, закричал:
— Остановите его, он сожжёт машину!
Пращник скорее почувствовал, чем услышал предостерегающий крик Хубилая, и остановил вращающееся огненное кольцо.
Марко вынул свой меч и медленно пошёл к конюшне. Несколько рук попытались удержать его, но он только сбросил плащ, оставшись в чешуйчатом золочёном доспехе, подаренном императором. Он шёл, мешая слова молитвы с какими-то неразборчивыми словами, то прося прощения, то ярясь, путая языки и смыслы. Мокрый от страха, он плакал, не в силах побороть липкий животный ужас, высасывающий все силы. Несколько кучек пепла, минуту назад бывших самыми могучими воинами Суши, пускали вверх плавно текущие по ветру серые чешуйки, и Марку вспомнился дикий крик колдуна, проклинающего его и Хубилая. Он потянул носом, но не услышал тошнотного запаха, который сопровождал тех семерых соратников Ичи-мергена, которых он убил, казалось, уже целую вечность назад. Это слегка приободрило его, и, подавляя приступ паники, он закричал по-татарски: «На смерть!» Поредевшая Золотая сотня отозвалась сзади нестройным хором, после чего вдруг стало удивительно тихо, и Марко заметил, что с каждым его шагом навстречу призрачным воинам их тела становятся всё более видимыми, всё более плотными.
