Hairuzov - Tochka vozvrata
Он вдруг ясно почувствовал, что под привычный гул турбин прошлое явочным порядком восстанавливает свои права, возвращая его в те дни, где все было подчинено полетам, взлетам и посадкам, чаще всего в северных аэропортах, где задержки рейсов были так же привычны, как и переполненные гостиницы, где умение играть в преферанс считалось обязательным, а редкие выходные, казалось, давались не для того, чтобы передохнуть, а чтобы напомнить, какой пресной и неинтересной будет жизнь, когда все это закончится. В том расписанном для него, казалось, до последней минуты графике Москва вовсе не значилась. Он, как и все провинциалы, недолюбливал ее обитателей, считая, что настоящая, полнокровная жизнь проходит вне ее пределов. Авиация давала ему ощущение свободы, недоступной многим, и все, что ложилось под крыло, Порогов считал своей собственностью.
Николай знал, что любимое детище империи – авиация – почти в точности копировало систему, ее создавшую, и фактически было государством в государстве. Недаром гражданские летчики шутили, что они работают не в фирме, а в системе Аэрофлота. Она вобрала в себя все: аэропорты, агентства, зарубежные представительства, гостиницы, профилактории, пансионаты, санатории, базы отдыха. Была отлаженная система управления, связи, обширнейшая инфраструктура местных воздушных линий. Основой ее был летный отряд, который, как матрешка, копировал свою прародительницу.
После московских авиаотрядов старейшим в стране считался иркутский, слава о его летчиках гремела еще со времен челюскинской эпопеи. На долгие годы длинная и серая, как плаха, бетонная полоса иркутского аэропорта, которая одним концом уперлась в подступающий город, а другим – в прибайкальскую тайгу, стала для него чем-то вроде трамплина, взлетев с которого Порогов попадал в привычную среду, где все определялось полетным заданием. В середине пятидесятых годов полосу выложили за два месяца на колхозном поле для приема первых реактивных пассажирских самолетов. На прежней, кирпичной, расположили стоянку для Ан-24 и Ил-14, которую соединили с новой двумя рулежными дорожками. Денег не жалели: шутка ли сказать, ранее до столицы добирались неделями, а тут появилась возможность домчаться за несколько часов. Одними из первых иркутяне освоили реактивные пассажирские самолеты Ту-104, или, как их тогда называли, «Стрелы», затем пробились на международные линии. А после, для «Авиаэкспорта», подготовили экипажи для перегонки самолетов в зарубежные страны.
Дружить с авиаторами считалось почетным и престижным. Многие корреспонденты старались написать очерки о представителях крылатой профессии. Впрочем, интерес к летчикам был оправданным. Летали много: днем и ночью, зачастую с риском. Все понимали, что без авиации, имея огромную территорию, где почти не было дорог, обойтись было невозможно. Жители таежных поселков говорили, что без крылатых помощников обходиться – все равно что вернуться в каменный век. Ранним утром сотни самолетов и вертолетов как пчелы поднимались в небо и уходили по заданным маршрутам, везли в Якутию и далекие таежные поселки и города пассажиров, грузы, необходимое оборудование и снаряжение для экспедиций, инструменты, лекарства, врачей. Газетные статьи, рассказывающие о работе авиаторов, писали о тысяче и одной профессии пилотов. Выполняя казенную, необходимую работу, авиаторы и о себе не забывали. Были рейсы проходные и выгодные, которые стремились получить все. Для этого надо было иметь хорошие отношения с начальством, которое планировало работу. Тут срабатывало вечное, как жизнь, правило: ты – мне, я – тебе. Не секрет, что кроме почета и уважения летная работа давала возможность привезти домой то, о чем другие и мечтать не смели. Наиболее разворотливые и расторопные по смешным ценам везли с Дальнего Востока красную рыбу, лососевую икру, с Ледовитого океана – свежемороженую нельму, ряпушку, чир и муксун, летчики малой авиации – с острова Ольхон – омуль и сигов, с бодайбинской тайги – речную рыбу, орехи, бруснику, чернику, из Средней Азии, Крыма и Кавказа – фрукты, дыни и арбузы, марочный коньяк и вино. У вертолетчиков на праздничном столе можно было отведать таежные деликатесы: сохатину, медвежатину, козлятину и мясо изюбря. Осенью с таежных аэродромов везли гусей, уток, рябчиков и глухарей, меняли у охотников спирт на соболиные, беличьи и ондатровые шкуры. Нередко в домах авиаторов можно было увидеть на полу и на стенах медвежьи шкуры. А их жены зимой щеголяли в расшитых бисером унтах из оленьих камусов. Авиация кормила, поила и давала неленивому, пробивному человеку все, что плавало, летало, росло не только в сибирской тайге, но и везде, где садились самолеты. Кроме того, летчикам ежегодно полагался бесплатный льготный билет, по которому можно было слетать в любую точку, куда летают самолеты Аэрофлота.
Впрочем, время от времени улететь на самолете пытались люди, отнюдь не нуждающиеся в льготах. Бывало, с самолетов снимали пассажиров, которые везли с бодайбинских приисков контрабандное золото. Однажды после взлета в аэропорту Мирный из ниши Ан-12, куда убирается передняя стойка шасси, выпал человек. Когда его подняли, то в телогрейке обнаружили спрятанные в вате алмазы. Контрабандисты нередко предлагали и летному экипажу войти в долю. И некоторые клевали на эту удочку. Но после того, как прямо в аэропорту спецслужбы сцапали вертолетчика Артамонова, который пытался сбыть золотой песок, среди экипажей были проведены профилактические меры, и попутная, попадающая под Уголовный кодекс подработка была сведена на нет. Но зато расцвела подпольная торговля. В горбачевскую перестройку бортпроводники и бортпроводницы, как заправские «челноки», начали возить с Дальнего Востока, Благовещенска в огромных клетчатых сумках китайские пуховики, кофты, трикотаж, чтобы потом перепродать втридорога на северах. Не думали и не гадали, что вскоре это станет основной деятельностью авиаторов. Когда полеты сократились до минимума, они стали зарабатывать на жизнь уже не полетами. Стала привычной схема: сумка, таможня, Китай, набитый баул, самолет, таможня, вещевой рынок на «шанхайке».
После взлета к Порогову подошла молоденькая, отглаженная, точно сошедшая с рекламного проспекта бортпроводница.
– Николай Михайлович, вы меня помните? – спросила она.
Лицо было знакомым, но Николай никак не мог связать это милое, улыбающееся лицо, эту форму бортпроводницы с соседской девчушкой Юлей.
– Юля, неужели это ты? Вот не ожидал.
– Уже месяц как я летаю, – с гордостью сообщила она. – А помните, как мы с вами в футбол играли?
– Как не помнить. Конечно, помню. Тебя тогда все в шутку Марадоной звали. Молодец. Ну что, нравится тебе летать?
– Еще бы. Вчера мы прилетели чартером из Барселоны.
– Поздравляю.
Новым было для Николая многое. После взлета начали разносить пиво, вино и коньяк. Юля все с той же милой улыбкой предложила ему полный набор.
– Нет, мне, пожалуйста, соку, – попросил Николай. – Небо любит трезвых. Кроме того, я до сих пор играю в футбол. Только с другими ребятами.
– Это здорово! – воскликнула Юля. – Мы тогда так сдружились! До сих пор перезваниваемся.
– Юленька, ты мне не подскажешь, кто командир?
– Иван Дмитриевич Хлебников.
– Ванька, ты смотри, уже на «боинге» рассекает! – с некоторой ноткой зависти воскликнул Порогов. – Если бы я не занялся политикой, то, глядишь, тоже бы летал на этой технике.
Минут через двадцать после ужина он решил пройти в кабину пилотов, ему хотелось посмотреть оборудование кабины, приборную доску, поговорить с Иваном, с которым не виделся давно, пожалуй что, с того полета на Аляску. Самолет был заполнен пассажирами, как говорится, под завязку, ни одного свободного кресла. Но в бизнес-классе сидело всего трое пассажиров. Они, не обратив на Порогова никакого внимания, смеясь, рассматривали картину. Николай успел увидеть, что на картине в позе Данаи была изображена оголенная смазливая девица, рядом с нею, напружинясь, стояла стая кобельков. Такие картины Николай частенько видел на Старом Арбате. Охотнее всего их покупали иностранцы. Сидевшей в бизнес-классе троице больше всего нравилось, что на животе девицы была нанесена советская символика. Были они уже явно навеселе и, не стесняясь, тыкали пальцем в места, которые обычно женщины прикрывают. Порогов прошел к кабине пилотов, постучал в дверь. Открыл бортмеханик.
– Проходи, – почти не удивившись, сказал он. – Что, в родные края потянуло?
Хлебников глянул на Порогова через плечо, и Николай вдруг почувствовал, что точно таким же взглядом на него у регистрационной стойки смотрела женщина-«челнок», предлагая полусотню за провозку лишнего груза.
– Проходи, проходи, познакомься, – сказал он, окидывая хозяйским жестом приборную доску «боинга».
Собственно, ничего нового для себя Порогов на приборной доске не увидел. Примерно то же самое, что и на «Джет Стар», когда он летал с Роном де Толли. И разметка приборов была та же – не в метрах, а в футах. И Хлебников за то время, когда они летали с ним на Аляску, не стал моложе и веселее. Но по всему было видно: уж больно ему хотелось, чтобы у Николая осталось впечатление, что в левом кресле первого пилота сидит значительный и важный человек, ну почти американец.
