Hairuzov - Tochka vozvrata
Николай глянул на лежащие стодолларовые бумажки, которые оставила ему Ольга, и усмехнулся. За эти деньги на Аляске ему бы пришлось косить траву целую неделю. А в собачьем парке не заплатили бы и за месяц.
Через день Ольга позвонила Николаю и сообщила, что вопрос с трудоустройством надо согласовать с Марком Бондом, хозяином авиакомпании «Байкал».
– Было бы неплохо, если бы вы переговорили с кем-то в Иркутске и они порекомендовали бы вас в «Дакону-Байкал», – сказала она. – Кроме того, я навела о вас кое-какие справки. Вы еще, оказывается, и книги пишете.
– Это самый большой мой недостаток, – пошутил Николай. – Люди, как только узнают, что пишу, так сразу же начинают от меня шарахаться.
– Я бы и сама от таких держалась подальше, – засмеялась Ольга. – Говорят, корову надо бояться спереди, коня – сзади, а пишущего человека – со всех сторон. Так что звоните в Иркутск, и, я думаю, все будет о’кей.
Впервые за последние годы Порогову пришлось звонить в Иркутск – генеральному директору Роману Плучеку. Тот, выслушав Николая, сделал паузу и посоветовал прилететь и на месте переговорить с Бондом. Он как раз должен был прилететь в Иркутск из Лондона. Билет до Иркутска оказался кусачим. Вспомнив сборы своей бывшей жены, Николай подумал, что за эти деньги можно было слетать в Турцию и вернуться обратно. Но выхода не было, он взял билет на «боинг-757», после этого позвонил Ольге и сообщил, что для решения вопроса о трудоустройстве должен вылететь в Иркутск.
– Николай Михайлович, нам надо встретиться, – сказала Ольга. – Если вы не возражаете, я отвезу вас в аэропорт. У меня для вас появилась новая информация.
– Хорошо, я вас жду, – ответил Порогов.
Через час по кольцевой дороге они уже мчались с нею в Домодедово.
– Вы знаете, для меня Иркутск что-то особенное, – возбужденно говорила она. – Но я там еще ни разу не была.
– Так надо съездить.
– Вы, наверное, слышали про летчика Отто Артуровича Кальвица?
– Кто его не знает! Он и Галышев – первооткрыватели сибирских трасс. Кальвиц – финн. Разбился в Якутии возле Сангар. В Иркутске у входа в центральный парк стоит памятник погибшим в том полете летчикам.
– Так вот, я его дальняя родственница, – сообщила Ольга. – А моя бабушка во время войны была интернирована на Чукотку. Работала там в лагере врачом.
– Кто бы мог подумать! – удивленно воскликнул Порогов. – Финны – такой уравновешенный, спокойный народ. Мне кажется, что они никогда не нарушают дорожных правил.
– У меня хорошая реакция, – заметила Ольга. – Так что можете не опасаться за свою жизнь. Кроме того, меня интересует личность верховного правителя России адмирала Колчака. В молодости он был руководителем полярной экспедиции, воевал на Дальнем Востоке с японцами. Как говорят, был одним из лучших командующих в Первую мировую. Венчался в Иркутске. Там, собственно, и закончились его дни. Мне бы хотелось посмотреть место его гибели. Странная, но такая знаковая и трагическая для России история. Вот почему имя его стало на долгие годы чуть ли не проклятием? А ведь он столько сделал для России! Все знают, что за декабристами поехали в ссылку их жены. Об этом пишут книги, снимают фильмы. За адмиралом поехала не жена, а возлюбленная Анна Тимирева. Добровольно пошла за ним в тюрьму, прошла лагеря и ссылку. Пережила его на полвека и написала вот эти строки:
Полвека не могу принять,
Ничем нельзя помочь,
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь…
Порогов удивленно посмотрел на Ольгу. Он вспомнил, что эти стихи однажды в Иркутске, когда они проезжали мимо стен Знаменского монастыря, уже читала ему Шура Романова. Она часто удивляла его, говорила, что Серебряный век русской поэзии – это не только Блок, Брюсов, Ахматова, Бальмонт, Бунин, Волошин, Саша Черный. Но даже любовница адмирала Колчака могла написать строки, которые и сегодня волнуют ее. Выходит, они волновали не только Шуру. Вот и Ольга читает ему те же самые строки.
– Адмирал был расстрелян у стен Знаменского монастыря по приказу Ширямова, там, где Ушаковка впадает в Ангару, – сказал Порогов. – Нынче на улице Ширямова находится здание, в котором размещается штаб аэропорта. Кстати, от стен Знаменского монастыря начиналась самая протяженная в мире гидроаэролиния, связывающая Иркутск с Якутском. И вообще наши считают Иркутск серединой земли.
– Для начала я хочу побывать на Байкале. Посмотреть это чудо.
– Полетели вместе. Я свожу вас на остров Ольхон. Обычно гостей возят в Листвянку. Но бухта Песчаная, Ольхон – это нечто. Остров – святое место для бурят. Везде существует обычай в день свадьбы обсыпать молодых зерном. У нас в таежных поселках молодых обсыпают кедровыми орехами. А после бани подают квас из березового сока или кружку брусничного сока. Кстати, бруснику у нас хранят не так, как здесь, в России. Первая, наполовину белобокая, идет на продажу. А для себя собирают уже перед самым снегом. Ее засыпают в бочки. Кто не ленится и знает хорошие места, тот в урожайный год заготавливает ведер по двадцать. Водой, как это делают здесь, не заливают. Хранят в замороженном виде. С виду она напоминает красную картечь. Приносят в дом, она оттаивает и дает сок, без всякой там воды. Лучшее природное лекарство от многих болезней: простуды, гриппа. Хорошо понижает температуру.
– Как это здорово – кружка брусничного сока! – воскликнула Ольга. – Я бы хотела попробовать. А теперь о деле. Предполагается очередной полет ветеранов по маршруту ленд-лиза. Будут москвичи, сибиряки. Я хочу слетать на Аляску и сделать фильм. Но перед этим мне предлагают поехать в Якутск, повидаться с оставшимися летчиками той легендарной трассы, поснимать натуру. Если мне удастся, то на обратном пути я залечу к вам в Иркутск. Мне хотелось бы встретиться с вашим губернатором. Возможно, они согласятся быть спонсорами фильма. Кстати, когда у вас выборы?
– Где-то следующим летом.
– Перед выборами они становятся ласковыми и сговорчивыми. Мы бы им сделали неплохую рекламу. Протянули бы временную нить от Сперанского и Муравьева-Амурского к нынешним лицам и делам. Да и Плучек обещал помочь в создании фильма. Мне нужны документы, старые фотографии.
– Да, работать вы умеете. Бьете по самому чувствительному – человеческому тщеславию. Если надумаете объявиться в Иркутске, то можно позвонить вот по этому номеру, – Николай достал записную книжку, вырвал из нее листок и написал телефон. – Кстати, а как звали вашу бабушку?
– Людмилой.
– Я, кажется, знаю человека, который был знаком с вашей бабушкой.
– Не может этого быть. Тогда я обязательно прилечу к вам. Кто этот человек? Как его зовут?
– Его зовут Петр Яковлевич Гордеев. Мы с ним когда-то вместе летали. Он участник полетов по ленд-лизу. Отличный, я вам скажу, мужик. Вот кого надо бы поснимать. А как он поет! Американцы предлагали ему гастроли по Аляске. Он отказался. Говорит, приезжайте на Байкал. Я вслед за ним говорю то же самое – приезжайте.
Шагая по длинной наклонной трубе, где вместо пола был пупырчатый резиновый коврик, Порогов прошел прямо в салон «боинга». И там, несмотря на всю импортность, его встретил все тот же привычный запах дегтярного мыла, который даже в эпоху перемен, казалось, не в силах были перебить другие самолетные запахи. За всю свою летную практику Николай подметил одну характерную особенность: пассажир любого транспорта, заняв кресло, старается расслабиться. Но только не авиационный. Перед стартом одни крестятся, другие читают про себя молитвы, упрашивая Всевышнего спасти их и пронести беду, третьи, добравшись до кресла, судорожно затягивают себя привязными ремнями и обреченно начинают прислушиваться к гулу набирающих силу турбин, как пациент в стоматологическом кабинете к приближающемуся свисту бормашины.
Вместе с ним домой в Иркутск возвращались «челноки», их можно было узнать по огромным, как вагоны, клетчатым сумкам, спортивным костюмам да еще по кожаным кошелькам-поясам. В основном это были с поношенными лицами и загнанным взглядом женщины. Они, как мураши, наживая грыжу, катили, тащили по каменному полу свои заморские трофеи. Одна из них, чтобы заплатить поменьше, возле регистрационной стойки, бинтуя свой баул скрипучим скотчем, предложила летевшему налегке Порогову взять на себя часть ее груза и гонорар – полета рублей. Скупость ее, как и баулы, была безмерной. Николая позабавило, что он, оказывается, тянет всего-то лишь на бутылку. Едва самолет оторвался от земли, они со своей товаркой достали выпивку, и Николай подумал: как бы их в прежние времена отчитала бортпроводница! Порогов не летал уже несколько лет и с интересом присматривался к незнакомым для себя приметам, с некоторой грустью вспоминал то время, когда он поднимался на борт не пассажиром, а командиром корабля.
Он вдруг ясно почувствовал, что под привычный гул турбин прошлое явочным порядком восстанавливает свои права, возвращая его в те дни, где все было подчинено полетам, взлетам и посадкам, чаще всего в северных аэропортах, где задержки рейсов были так же привычны, как и переполненные гостиницы, где умение играть в преферанс считалось обязательным, а редкие выходные, казалось, давались не для того, чтобы передохнуть, а чтобы напомнить, какой пресной и неинтересной будет жизнь, когда все это закончится. В том расписанном для него, казалось, до последней минуты графике Москва вовсе не значилась. Он, как и все провинциалы, недолюбливал ее обитателей, считая, что настоящая, полнокровная жизнь проходит вне ее пределов. Авиация давала ему ощущение свободы, недоступной многим, и все, что ложилось под крыло, Порогов считал своей собственностью.
