Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута
- Учитель, а нельзя придумать другой способ путешествия летом и осенью?
- Раньше нужен не был, а теперь лучший способ - по рекам или по морю. Но до этого стойбища напрямик даже по грязи - от новолуния до полнолуния, а морем - от новой до новой луны. Зимой бы дня за четыре дошли с восточного берега.
- А западная большая вода - это другое море?
- Большой залив, Брат Косатки говорит, сильный гребец даже на каяке может перейти. Видишь, вода гладкая, волны маленькие? - генен припомнил, что говорил в таких же обстоятельствах старый шаман. - Скажи-ка мне, какие волны в восточном море?
- Высокие?
- А еще что там бывает?
- Прилив и отлив?
- Как часто волна приходит?
- Зависит от ветра? - сообразил Объелся Кеты.
- Верно, мой ученик.
- Учитель, а что это делается на горе?
- Хороший вопрос! Беги вперед, поворачивай вожака! Надо быстро подняться из распадка, чтоб нас не накрыло!
Со склона горы, примерно на треть высоты вниз, поднимался на вид небольшой клуб пыли. Под ним необычно, без ветра, зашевелились ели. Движение с кажущейся неохотой распространялось вниз по склону, пока генен и его ученик из соседнего племени, волей духов и неудачи на охоте безвременно оставшегося без шамана, тащили нарту и собак с тропы и вверх по угорью в направлении небольшого гольца, торчавшего из леса к северу от горы, похожей на умиак. До двух Инну и десяти псов донесся глухой рокот.
- Лето... было... - толкая нарту снизу, говорил генен, как для поучения, так и для успокоения. - Дольше... и теплее... Мерзлоту наверху... горы... похоже... отпустило... Еще вверх! За тот камень! Лавина близко!
Из-за ближнего поворота тропы показалась не лавина, а полная несуразица. Она была размером с длинную нарту, и двигалась с такой же скоростью, как длинная нарта с хорошей собачьей упряжкой по гладкому льду, если не быстрее. Впереди пары коротких полозьев, непонятность никто не тянул. За полозьями, кончавшимися там, где у правильной нарты была бы дуга, поднималась на широкой шее голова из металла и рога, почему-то с тремя круглыми рыбьими глазами, уставившимися на тропу впереди. За небольшие рожки головы держался лапами зверь, преимущественно белый, если не считать темных пятен вокруг глаз и на спине. Вцепившись в шерсть первого зверя, за ним верхом на несуразице сидел еще один, сивый с черными лапами и ушами. Безуспешно пытаясь обхватить пузо второго, за ним примостился третий, серо-белый с длинной шерстью. Разинув зубастые пасти и высунув длинные красные языки, звери громко и жизнеутверждающе орали. Если бы волкам вдруг зачем-то приспичило скреститься с зуйками, клич их отродья звучал бы похоже. Под зверями, непонятность толкало что-то черное и блестящее, с буграми, словно бегущими по поверхности.
Преследуя несуразицу с радостно вопящими животными, из-за ближнего поворота выкатилась волна грязи. За ней по пятам, шатаясь из стороны в сторону, качая ветвями, и грозно треща, гнался еловый лес. Первый зверь потянул голову с тремя рыбьими глазами за рога, раздался стрекот, наваждение резко ускорилось и скрылось за изгибом распадка в северо-восточном направлении.
Грязевой поток, сопровождавшийся лавиной, заполнил нижнюю часть пространства между угорьями и начал замедляться. Окончательно теряя равновесие, ели ломались, сталкивались, и валились одна на другую. Грязь чавкнула у самых ног Защитника Выдр. Судя по печально знакомому запаху, Длинный Хвост обкакался ему на камлейку. Наконец, треск и грохот стихли. Большая часть елового леса, недавно росшего на восточном склоне горы, вместе с почвой сползла в распадок, обнажив подстилающий слой.
- Мы думали, гора похожа на умиак, - грустно сказал генен, разглядывая то, что открывалось его глазам в клубах оседавшей вдали пыли. - А это умиак похож на гору...
Колесница Сунны двигалась к окоёму. Чистое впервые за неделю небо было подсвечено багровым. Губитель Нарвалов впереди, Пря́мый чуть позади и к северу вспахивали нескончаемое поле отливавших сталью в лучах заката саженных волн.
- Завтра ветер усилится, - неуместно жизнерадостно заключил Фьори.
- Еще усилится? - в ужасе спросил Эйнар. - Эдак мы риф-сезней не напасемся.
- Одно преимущество, - заметил Краки, - С ветром и волны выше станут.
- Какое ж это преимущество? - возмутился Эйнар. - Корабль и так уже конем скачет, штаги по пять раз на дню обтягивай, насос гоняй, паклю подбивай...
- Зато Челодрыг будет все время приносить жертвы Эгиру, - сын корнака скосил глаза на бодрича, с нежно-зеленым цветом щек скукожившегося за мачтой. - Если особенно повезет и как раз вовремя придет сильная волна, опять наблюет себе за шиворот.
- Открытое море к западу от Энгульсея, поздняя осень, - по-прежнему радостно сказал (вернее, прокричал, чтобы перекрыть ветер) Фьори. - Знаете, что я сказал Хельги, когда мы отчаливали из Кромсхавна? Ты ума решился, ярл! Никто в море не выходит! Рыбаки сети чинят! А подальше от берега, просто красота! Доподлинное мореходство!
- Зубами стучать сутки напролет и спать под сырыми шкурами, может, и не красота, - рассудил Эйнар. - Но бодрич и вправду заткнулся.
- Смел Ушкуй, - одобряюще, хоть и потише, продолжил Фьори. - Так далеко на запад зашел, аж Ногтя не видно.
У ахтерштевня Пря́мого, прыгавшего вверх-вниз еще больше, чем кнорр, из-за круглых бортов и почти полного отсутствия киля, стоял (или по крайней мере пытался) Ушкуй, держа в левой руке диковину из дутого стекла, называвшуюся «песочные часы.» Рядом с ним, Бойко с Мамонт-острова, что за Чердынью, вытравливал за борт тонкую веревку, через равные промежутки перехваченную узлами, и отсчитывал их вслух. На дальнем конце веревки, в море болтался длинный, чтоб меньше прыгал на волнах, буек с треугольником промасленной шерсти.
- Двадцать узлов! - выкликнул Бойко.
Последние песчинки пересыпались из верхнего пузыря часов в нижний. Шкипер бережно завернул песочные часы в прямоугольный кусок овечьей шкуры и упрятал получившийся сверток в трубу из вываренной в моржовом сале моржовой же кожи.
- Живорад, запиши, ход наш двадцать узлов, угол дрейфа, - Ушкуй прикинул, помогая взгляду большим и указательным пальцем левой руки и отслеживая направление на буек. - Почти одна восьмая прямого. Наши круглые бока тихо делают ка-ка. Бойко, выбирай лаг. Живорад, идем под крышу. Дедило, так и держи, да не по солнцу, а по путеводному камню.
Повесив трубу себе на шею, шкипер двинулся в направлении надстройки между мачтами. Добраться до нее и не вылететь по пути за борт было еще достаточно легко, хотя уже требовало определенной ловкости. Живорад скрутил кусок бересты с записью в трубку, спрятал себе за пазуху, и последовал за Ушкуем. У прави́ла остался самый старый наволокский ватажник Дедило Рыхович, друг много лет назад сгинувшего в Студеном море на пути с Груманта Овсяника Ломаковича. Он с некоторым недоверием посмотрел на продолговатый путеводный камень, прикрепленный сверху к поплавку, плававшему на поверхности масла, налитого в полукруглую медную чашу в подвесе на треноге, в свою очередь прикрытую выпуклой крышкой из настоящего стекла. Все затейливое сооружение было установлено на палубе Пря́мого незадолго до отплытия из Висбира, но Ушкуй уже так привык к подарку Адальфлейд, словно всю жизнь с ним ходил. Дедило, труднее приспосабливавшийся к новизне, кинул взгляд на более привычный для указания пути лик Ярилы, вздохнул и, направив нос по ветру и прикрывая ноздри по очереди указательным пальцем левой руки, высморкался.
Над крышей надстройки обнадеживающе стрекотал ветряк, приводивший в движение водоотливной насос и меха для принудительной подачи воздуха к топке. За счет последней хитрости, Пря́мый мог идти под парами не только на угле или добрых дровах, но и на разнообразной дряни, от полусырого плавника до дохлых тюленей (в последнем случае, по ветру от трубы лучше было не задерживаться). При свежем сивере, паровой ход был на на конопляное зерно не нужен, но внизу кочегар поддерживал небольшой огонь в топке, чтобы горячий воздух из нее, поступая по деревянным коробам, мог согреть внутренние помещения корабля. Низко нагнувшись, чтобы не долбануться головой о потолок, Ушкуй подошел к столу, к поверхности которого несколькими льняными нитями был прихлестнут список с древней и очень редкой рукописи - еще один подарок Адальфлейд. Те же нити, будучи надлежащим образом передвинуты, могли служить для прикидки курса. Склонившись над картой вместе с Живорадом, опытным мореплавателем и неплохим кулачным бойцом, он передвинул две нитки, пересечение которых обозначало положение корабля, и сказал:
- Смотри, землей идем! То-то так трясет!
Нити и точно пересекались внутри очертания большого острова, подписанного «Гьофавагр.» Из соседнего помещения надстройки, раздалось горестное «Му-у-у!» Кому-то еще не нравилась качка.
