Наталия Сухинина - Где живут счастливые?
А ночью ей снится сон. У неё день рождения, госта, шум, веселье. И сын среди гостей. «Мама, мама, я тебе подарок принёс...», - вручает ей лёгкий, почти воздушный пакет. Платок. Большой, тонкий, ласковый, нежная ткань, зелёный. «Это мой любимый цвет, мама...» Проснулась от собственных слёз.
Была ещё ночь. Она встала, вошла в комнату к сыну. Блестел рояль, книги на полке одна к одной, на письменном столе стопкой ноты. Сын любит порядок, с этим у них проблем нет. Она включила маленький ночник и свет мягко коснулся родных стен. Фотографии. Подросток Артур смеется и держит в руках большую рыбину. Это когда в школе ходили они в байдарочный поход. А это он на конкурсе скрипачей. Во фраке, с бабочкой, в очках. Важный, но важничать не умеет, вот-вот рассмеётся. Как интересно, оказывается, смотреть фотокарточки. Ольга достала альбом, присела на Артурову кровать. Маленькое фото выскользнуло из альбома и упало к ногам Ольги. Марина... Зачёсанные назад и собранные в хвост волосы, простое лицо, серьёзные глаза. «Моему ненаглядному Артуру. Я буду любить тебя всегда». Дрогнуло сердце. Даже сейчас, в эти минуты, девочка помешала ей, ворвалась в её пустой дом, безжалостно порушила карточный домик её обнадеживающего одиночества. Она смотрела на Ольгу серьёзно, чуть печально. «Нельзя строить своё счастье на несчастье других, мне мама так сказала». А она, она, Ольга, разве не затеяла она это своё неправедное строительство? Своё счастье, вернее, свои удовлетворённые амбиции хочет она взгромоздить на непрочный фундамент зыбкого будущего. Каким окажется оно для Артура? Может быть, отстрадав, забудет он Марину, время лечит и не такие язвы, а потом, если вдруг неудачная семейная жизнь измотает душу, сколько раз упрекнёт он любящую мать в том, что встала поперёк его счастья. Наверное, пришёл срок. Она боялась его и только поэтому рисовала себе желанные эскизы: сын-музыкант, известный, талантливый, рядом красивая, благополучная, образованная жена. «А я портниха», - услышала она грустный голосок Марины. И - ужаснулась от собственного стыда. Вспомнила все слова, сказанные Марине в своё оправдание. «Да, да, вы не пара...» Дура, какая же я дура! Что я делаю, что я делаю? Она стала искать чистый лист бумаги, но не нашла, и на обложке потрёпанной нотной тетради стала писать письмо своему ненаглядному Артуру и — Марине. Она так и начала его. «Дорогие мои!..» А дальше, торопясь, почти не черкая, о том, что всё, что было с ней - наваждение. И она в прозрении своём ужаснулась погибельному сердечному бреду. И она, она просит... простить её. «Благословляю вас, благословляю вас, благословляю вас». Три раза повторила эту фразу и - заклеила письмо. Написала адрес. Господи, это пока оно дойдёт... Три дня, не меньше, и они ещё целых три дня не узнают про «благословляю вас».
Она быстро собирается и едет электричкой за город, торопясь, подстёгивает себя, потому что очень боится, что передумает, пожалеет о написанном, что уйдёт это состояние осознанной вины перед детьми, что опять заполонит сердце вязкая и противная, дикая в своей злобе гордыня и посмеет указывать путь к сыновьему счастью и её собственному благополучию. Не посмеет.
Она нашла тихую улочку, небольшой ладный домик с палисадником, опустила письмо в ящик, прилаженный к калитке и почти побежала обратно по притихшему утреннему асфальту.
И — разбудила меня дерзким звонком в дверь.
— Прости, я к тебе. Ты что-то говорила про загород? Я согласна.
— Что случилось?
— Я написала им письмо.
— Кому им?
— Моим детям, Артуру и Марине.
ДЕНЬ СОЛНЦА
Всю ночь лило. Дождь громко затарабанил по крыше уже вечером, за горой ухнула близкая гроза, казалось, прогремит и отпустит. Да не тут-то было. Дождь от громкого постукивания по крыше перешёл на мелодию монотонную, въедливую - надолго. Я лежала с открытыми глазами и боялась наступления утра. Праздник, которого ждала-чаяла три последних года, оказывался под угрозой, ведь обложной дождь не позволит выйти из дома, а уж прийти гостям на освящение часовни — и подавно. Глаз всю ночь не сомкнула, но вот уже и развидняться стало понемногу, вот уже и неприветливый, сырой рассвет просочился в спальню. И вдруг... колыхнул занавеску непонятно откуда взявшийся ветерок, хлопнуло окно, и со стороны моря пополз в сторону моего дома обнадёживающий свет. Туча вдруг как-то помягчела, да и пропустила сквозь себя первый робкий солнечный луч. А уж он-то разгулялся! Уж он-то заплясал в шелесте весёлого ветра по старой хурме, по колючим лимонам, по бамбуковой веранде, по-хозяйски проверяя, готова ли я к празднику. Готова! Часовенка моя сияет вымытыми окошками, лампадки теплятся, а на аналое большая, новая, красивая икона. Казанская. Потому что именно в честь Казанской хотелось мне мою домашнюю часовенку освятить. Сегодня.
Солнце уже не робко пробивается сквозь тучу, а уверенно и почти жарко. День Солнца. День праздника. Долгожданного. Моего. Не успеваю выйти во двор — люди. Стоят у ворот, кличут хозяйку.
Иду, иду, почему рано так?
Да мы издалека, с гор. Пешком не дойти, а тут машина. Подвезли.
Женщина с палкой-посохом, бородатый мужчина. Георгий и Евгения, мои давние знакомые, живущие далеко в горах. Почти отшельники, видимся редко. А тут выбрались, спаси их Господи...
Усаживаю гостей, а сама челноком кружусь по двору, последние приготовления. Но - опять гости на пороге. Пришли соседи сверху, с ближней горы, подъехала машина с моими близкими друзьями - Заур, Людмила, их сын Элкан, в крещении Иларий, мой крестник. Заур еле-еле несёт огромную бутыль с вином: «Это тебе на праздничный стол». У Людмилы в руках большое блюдо с горячими хачапури. Быстро заполняется двор. Рассаживаются кто где. Кто в беседке под хурмой, кто на веранде. А вот уже и священники в облачении спускаются со второго этажа. Мои гости подхватываются им навстречу: «Благословите...» Батюшек трое. Неделю назад приехал из Москвы отец Сергий Рыбаков с матушкой Натальей, три дня назад ещё два священника из Краснодарской епархии, отец Евгений с матушкой Ольгой и отец Геннадий. Все ждём начала, волнуемся. Приходит Эльдар Ампар из соседнего села Лидзавы с женой Мананой и разнаряженными дочками, решили окрестить двух младшеньких, Сырму и Салиму.
Можно, батюшка?
С радостью! Вот сейчас и пойдём крестным ходом к морю.
Великие радости Господни посылаются нам. Вот и мне, грешной, иссуетившейся в мирских попечениях, даруется этот пронизанный солнцем день. Смотрю на своего крестника Илария, повзрослевшего, серьёзного, и вспоминаю его маленького, хитрющего, шустрого проказника, вспоминаю, как крестили его в Гагрском храме, как радовался он крестику на шее, как старательно читал «Отче наш» перед трапезой. И вот мой крестник несёт икону Казанской Матери Божьей в крестном ходе к морю. Встречаюсь с ним глазами, и без слов мы понимаем друг друга:
Я очень волнуюсь, Иларий...
Всё будет хорошо, тётя Наталия...
Море ласковое и тёплое. Легкая волна накатывается на многолюдный берег. Отдыхающие, случайные прохожие, припозднившиеся гости подходят, подходят... И вот отец Евгений несёт к морской волне первую рабу Божию: «Крещается раба Божия Наталья!» Сырма отныне моя тёзка, ведь сегодня, 8 сентября, Натальин день, вот и названа она в честь мученицы Натальи. Три раза погружает её священник в морскую волну. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Раба Божья принимается кричать, что есть мочи, но быстро затихает в руках крёстной матери, Людмилы Ковия. Теперь очередь Салимы: «Крещается раба Божия Фотиния!» Фотиния по-гречески Светлана. Может быть, пронизанный солнечным светом день и помог священнику определить православное имя абхазской девочке, самой младшей дочке Эльдара и Мананы Ампар? Закутанные в полотенца, притихшие после благодатной крещенской купели, которой стало безбрежное синее море, две православные отныне девочки, Наталия и Фотиния, смотрят с удивлением на обступивших их людей. Крестики на загорелых, смуглых шейках, как два огонёчка в ночи. Пусть светят, пусть не дают сбиться с непростого жизненного пути. Ангела вам в дорогу!
Возвращаемся в часовню. Служится водосвятный молебен, на котором произносятся имена всех, кто помогал молитвой, трудом, пожертвованием появиться на свет этой маленькой часовенке в ущелье на окраине Пицунды. Имён много. Как жаль, что не все смогли приехать. Нет московского кинорежиссера Николая Раужина, нет моего крестника Олега Лобанова, нет читательницы из Швеции Анны Клипмарк, нет отца Максима и матушки Натальи из подмосковного храма в Яхроме, нет игумена Филиппа, настоятеля Верхотурского монастыря, священника из Переславля-Залесского отца Олега Колмакова. Всех их поминаем на молебне. В часовне тесно, многие стоят на улице. Батюшка, отец Геннадий, вынес в подарок гостям медальоны с изображением Матери Божией, акафисты:
— Всем хватит, подходите...
Кто-то вспомнил, что крещён, но креста не носит, и этой «беде» помогли. Крестиков батюшки привезли с достатком. Отец Сергий вышел на своеобразный амвон — в беседку под мандариновым деревом. Все затихли. Проповедь. Слова пастыря мудрые, вразумляющие. Тишина в ущелье. Лишь журчит ручей под окном, лишь путается ветерок в листьях старой хурмы, лишь слепит глаза в полноте своей радости праздничное солнце.
