Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?
Вот уже несколько лет, как Клавдия Ильинична переехала в другой район. Мы давно не виделись с ней, но я всегда помню её гладко зачёсанные назад волосы, вечную спутницу-улыбку, доброжелательные, мудрые глаза. Недавно прослышала: у Клавдии Ильиничны ЧП. Сын, двадцатитрёхлетний студент, возвращался поздно вечером домой, на него напали четверо парней, сняли дублёнку, отобрали деньги. Надо позвонить, посочувствовать.
- Да что ты, какое сочувствие! - в трубке привычно зазвучал приветливый голос. - Это ли не радость? Ну, подумай сама. Ведь это не мой сын отнял деньги, а у моего отняли. Мой-то с концерта возвращался, Чайковского ходил слушать...
Да, мудрость многого стоит. Она стоит дорогих дублёнок и новеньких хрустящих баксов, она стоит серьёзной бреши в семейном бюджете, ей вообще нет цены. Некоторые люди занимаются аутотренингом. Они приучают себя, проснувшись утром, подумать раньше других мыслей: готов ко всему. Вот так - готов ко всему. И в ванную чистить зубы, на кухню жарить яичницу, к телефону отвечать на звонки. И на улицу -на работу. Постоянная готовность принять все превратности судьбы - похвальная готовность. Но она воспитывает борца. Борца за права и завоевания. Борца с кем? С нами. С кем окажется в одном троллейбусе, в одной очереди, в одном кабинете, в одном цехе, в одной аудитории.
Недаром столько лет слова «бороться», «борьба», «борец», «борцы» были очень популярными. На все лады мы склоняли их и в самых разных контекстах использовали. А может, агрессия наша чрезмерная, готовность обрушиться на ближнего, испепелить его злобой и гневом произросла из того самого зёрнышка, брошенного в почву много лет назад? Мы приучили себя к агрессии. Нам же теперь, себя и отучать. Если хотим жить по совести, по заповедям, по-божески жить, боясь греха и обиды ближнего. Конечно, мне могут возразить. Что же теперь, подставляться? Заискивать перед хамом, заглядывать в глаза обидчику, прогибаться в реверансе перед врагом?
Был такой замечательный церковный деятель, богослов, современник Пушкина, святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский. Сказал он в своё время такие слова: «Люби врагов своих, сокрушай врагов Отечества и гнушайся врагами Божиими». Думается, нам полезно в них вдуматься. Люби врагов своих. Другими словами, не гневись на них, опусти перед ними свою планку нравственного совершенства. Ведь это сейчас, сию минуту враг уничтожает тебя гневными словами. А вчера, год назад ты также уничтожал ближнего. Пусть не его, другого, беззащитного, растерянного. Считай, что сегодня оплачены, наконец, твои счета.
Помню, когда я покаялась батюшке, что нет сил терпеть обидчика, молчу, а всё кипит, душа во гневе, он устало на меня посмотрел:
- Хорошо, что молчишь. Продолжай молчать. А в душе... Пусть никто об этом не знает.
Я благодарна ему, что не стал он подталкивать меня к любви. Полюби врага, врагов любить надо... Да я сама знаю, что надо, но не полюбила вот ещё, немощь моя духовная не позволяет мне подняться на сверкающую вершину совершенства.
Сокрушай врагов Отечества - второй постулат святителя Филарета. Вот здесь-то и вспомним гнев праведный. Тот самый, что ставим мы в один ряд со святым чувством любви к Родине. Праведный гнев по сути своей и есть любовь. Но любовь действенная, восстающая против того, кто грозит Отечеству. Примеров такой любви несть числа в нашей истории. Сейчас нет-нет, да и проклюнется голосок доморощенного философа-прокурора: «Как так, Сергий Радонежский к миру призывал, а Ослябю с Пересветом на поле брани отправил, умирать. Не по-христиански это, не по-православному». По-христиански. По-православному. Потому что умирать за Родину всегда было делом, достойным православного человека. Пойти первым в праведный бой, благословясь и перекрестившись, это мученические, желанные венцы.
Вот какие интересные слова сказал один историк-богослов: «В славянском языке нет слова, соответствующего западноевропейскому слову «патриот». Но это не потому, что мы не любим Родину, а потому, что любить Родину для нас так же естественно, как и дышать. Ведь нет же у нас слова, обозначающего человека, любящего свою мать. Потому что в какой мере человек перестаёт любить мать, в той мере он перестаёт быть человеком».
А вот и третий постулат: «Гнушайся врагов Божиих». Как понять это? Видимо, праведный гнев, с которым ты готов обрушиться на врага Божиего, не в словах заключается, не в обличении, не в негодовании, а в том, чтобы отвернуть от него своё лицо, презреть внутренне. Подвижники-христиане так и делали. А ночами, когда враги Божии почивали, молились о них, как о заблудших. И Господь уж сам определял их участь. Наше время до чего лукаво. Любимое некогда слово «борьба» легко заменили мы на популярное нынче «терпимость». Терпимость к своим врагам - да. Но терпимость к Божиим... Слово-то больно уязвимое. В русском языке, великом, могучем и правдивом, оно имеет один, определённый смысл и употребляется в определённом контексте.
Гнев - смертный грех. Именно наш гнев, который легко и привычно выплескивается из наших душ, и из которого легко и привычно лепим мы свои грязные, липкие снежки слов и швыряем ими в ближнего. Такой гнев ох, как опасен. И для того, в кого швыряем, и для нас самих, оттачивающих свою меткость самым недостойным образом. А теряем, сколько теряем... Способность понимать, способность сострадать, способность любить и жалеть.
Пожалеть человека - простить ему его несдержанность и гнев. Пожалеть человека - снисходительно улыбнуться на его желание кольнуть побольнее. Заземлить на себя, оставить в себе его невоспитанность и непривычку быть добрым. Окупится, окупится сторицей такая душевная щедрость. Законы бытия неукоснительны. Они обязательно сработают в нашу пользу, они обязательно подтвердят житейскую мудрость - быть добрым полезно, умно, выгодно. И опровергнуть мудрость другую, которую сами мы впустили в наши головы, оправдывая смертный грех злобного гнева. Милые бранятся - только тешатся. Если бранятся, то уже не милые. Любовь не терпит брани, как не терпит неискренности чувств. Тешиться бранью может только очень злобный, нездоровый человек. Человек с перевёрнутой шкалой ценностей, с напряжённым взглядом и очень некрасивым лицом.
СОЛЁНЫЙ ВЕТЕР ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ
Отвесная скала отсекла меня от ущелья. Она выдавалась над узкой полоской песка и мелких камешков, которую я вот уже вторую неделю зову пляжем. Это мой «собственный» пляж, и всякий случайный человек мне ни к чему, хотя их и было-то всего трое - случайных. Парень с девушкой, забредшие сюда из Пицунды пофотографироваться, и пожилая женщина. Пришла в ущелье купить мёду, да жарко, решила окунуться.
А так я одна. Живу в трёх шагах от пляжа, в ущелье, в большом доме, намертво вдавившемся в поросшую орешником и мимозой гору. Этот дом купили мои добрые знакомые себе на радость, но - человек предполагает, а Бог располагает: нежданная, длительная командировка за рубеж отодвинула радость обживания дома. Попросили похозяйничать - год, два, кто знает, сколько...
Не спеша, по глотку пью я своё желанное одиночество. Вот и сейчас чередой выстроились «неотложные дела». В череде той царит деликатность и предупредительность. Именно так деликатны и предупредительны бываем мы, когда никуда не спешим, когда никто не посягает на наши права и удовольствия.
Маленькой чёрной точкой в синеве волн храбрая лодчонка. На ней мои знакомые рыбаки Павел и Акоп. Вечером, если с уловом, они окликнут меня с улицы и предложат нежно-розовую, почти перламутровую барабульку.
- Её коптить можно, жарить, а уха из неё!.. - скажут.
Я возьму с благодарностью и приглашу их на чашечку кофе. Откажутся. И только когда уйдут, вспомню, что в Абхазии не принято входить в дом к женщине, если она одна. Долго смотрю на далёкую лодчонку. Хорошо бы - с уловом...
Кроме приятного «дела» всматриваться в морскую синь, есть у меня ещё одно - отыскивать под ногами небольшие ракушки. Не каждая меня интересует, а только та, в которой есть дырочка. Придумала я сделать штору из таких ракушек и повесить её между столовой и кухней. Должно быть очень необычно, поиск ракушек вдохновляет. Под ногами вижу маленькую, причудливо изогнувшуюся в форме кавказского кувшина для вина. Да, да, вот и крошечная дырочка, пробитая морской «дрелью», мне в утешение. На штору, ещё одна, с миру по нитке...
А ещё мне надо повернуться спиной к морю и вглядеться в отвесную скалу. Люблю удивляться храбрости деревьев, вцепившихся корнями в скальную плоть. Изогнувшись стволами, они тянутся в небесную высь, весело шелестят листвой и не горюют, что нескладны и уродливы. В их жизни главным стало небо. И в этом зримом философском постулате так много видится, сравнивается, постигается. Много дел... А солнце, завершив свои дела, нацелилось на покой за потемневшую сосновую рощу. Посидеть ещё?
