Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?
Иришка-младшая как-то попросилась с ней к тёте Тоне.
- Зачем тебе? Далеко, устанешь.
Костя поспешил дочке на выручку:
- Пусть поедет. Это даже в педагогических целях хорошо. Пусть знает, что её мама хорошая подруга, не бросает человека в беде.
Стало стыдно. Но стыд прошёл быстро, потому что впереди маячила новая встреча с Андреем. Они не виделись давно, решили пропустить несколько выходных. Иришка осталась дома. Костя увёз её к родителям Иры, а сам засел за очередной перевод, как всегда срочный, как всегда выгодный. У Ирины не было к нему чувства благодарности, было привычное чувство женщины, которую любят, ей должны, ей обязаны. А вот от Андрея самое маленькое внимание принимала она с трепетом и любовью. Он подарил ей в последнюю встречу серебряный медальон - крошечный полумесяц на изящной цепочке. Она надела его и только возле дома вспомнила. Что сказать Косте? Конечно, Антонина подарила за её доброту. Конечно, Антонина, благодарная её подруга.
Андрей стал заводить разговор о женитьбе. Она была счастлива. Но как, как скажет она Косте? Наверное, если бы он подозревал, догадывался, было бы легче. Но Костя пребывал в таком чистосердечном неведении, что она не могла представить себе, как это он узнает, что есть Андрей. А время шло. Та радость любви под прекрасную мелодию чайника со свистком понемногу уходила. Андрей требовал развода, Ира жалела Костю, классический любовный треугольник больно кололся своими углами, лишая покоя и недавнего блаженства. Андрей не на шутку гневался:
- Хватит. Сколько можно? В следующий выходной сам приеду к твоему мужу, если ты никак не решишься...
Нестерпимо стало жаль Антонину. Один раз они решили всё-таки заехать к ней. Андрей остался на улице, а Ира позвонила. Ей открыла дверь постаревшая женщина с слегка припухшим лицом, она даже не сразу узнала Иру, а узнав, обрадовалась, засуетилась:
- Проходи, радость-то какая! Сейчас будем чай пить.
Какой чай? Её ждет Андрей, она на минуточку.
- Не беспокойся. Как живёшь? Какая нужна помощь?
- Спасибо, потихонечку, ничего не надо. Ты останешься? Уже поздно.
- Нет, нет, мне ехать надо.
В дверях услышала, как свистит чайник. Она шла и не поднимала глаз. Андрей молчал. Он научился чувствовать Ирину и никогда не докучал ей разговорами. Ехали молча. Молча простились у метро. Дома она расплакалась, прижалась к Косте:
- Не отпускай меня больше к Тоне, прошу тебя, не отпускай!
- Понимаю, ты устала. Но что делать? Она одинокая, она на костылях. А хочешь, возьмём её к себе, пусть поживёт у нас, потеснимся.
Ира смотрела сквозь слёзы на Костю, на его такое дорогое лицо, щуплую фигурку подростка. Он был в фартуке, готовил ужин. Она вытерла слёзы:
- Я тебя, Костя, очень люблю.
- И я тебя, - Костя улыбнулся своей знакомой извиняющейся улыбкой. - Ты устала, хочешь, я буду ездить к Антонине?
Она опять заплакала. Решила: в следующую субботу скажу Андрею всё. Не могу больше, совесть сжигает всё внутри. И перед Костей виновата, и перед Антониной, и перед маленькой Иришкой.
Перед всеми виновата. Вот сейчас, вот засвистит чайник на плите...
- Андрей... Прости, Андрей.
Три недели она никуда не ездила. Потом не выдержала, позвонила ему в больницу. Густой, чуть хрипловатый голос:
- Доктор Круглов слушает.
Помолчала. Положила трубку. Потом они ещё раз встретились в Москве. Дома у него было нельзя, он жил с матерью и взрослым сыном. Повидались в небольшом кафе, и Ира ещё раз сказала - всё! Потом собрала две тяжёлые сумки и поехала к Антонине. Рассказала ей всё. И плакала, и просила - прости! Антонина растерянно смотрела на неё и повторяла:
- Я разве не понимаю? Успокойся... Всё бывает в жизни.
Потом этот юбилей.
- Вспоминаю, как хотела тебя вовлечь в своё враньё. С тобой на дачу к какой-то Лене. Ты отказалась, а я злилась, потом вспомнила про Антонину, надо было что-то придумывать. Ты прости. Сегодня у меня юбилей, а Андрея нет со мной. Мне очень, очень его не хватает. Но пришёл бы сейчас, обнял бы, я бы всё равно сказала - нет. Не могу через себя перешагнуть, не могу оставить своего самого чистого, самого лучшего моего Костю. Не будет у нас жизни с Андреем, сгорю от стыда и собственного предательства. А Андрея люблю. Запуталась.
Что я могла сказать ей тогда? Только то, что серьёзные решения в жизни даются только так - муками. Что Костя, её Костя редкий человек и предать его - действительно не видеть счастья. Что Иришка маленькая не перенесёт её предательства, потому что уверена: её родители очень любят друг друга и её. Ей остаётся только самое тяжёлое - зажать в себе свои чувства ради ближних, перед которыми она в долгу неоплатном. Долг - это не пустяки. Долг - это то, чем может она сейчас искупить свой грех перед теми, кто даже не мыслит её предательства. А потом посмотрела на Ирину. Сидит передо мной мудрая женщина, которой её мудрость далась так непросто и так болезненно. Зачем напоминать ей о прописных истинах? Сама всё знает. «Вот, - говорит, - будет лето, уедем с Иришкой к Антонине. А Костя будет за снабженца, продукты подвезёт, навестит». Они всё так хорошо придумали. Хотя, конечно, не раз ещё вспомнит она хрипловатый голос любимого человека, его дом с весёлой печкой, причудливые узоры на замёрзшем стекле, его сильные руки... И не раз сердце зайдётся в мучительном томлении, и не раз подступит к горлу комок - горький, отчаянный. Она сама всё понимает. Ни к чему ей мои слова.
Мы вздрогнули. Громким посвистом ворвался в нашу тихую беседу вскипевший чайник...
ГОРЬКИЙ МЁД С ЗАБЫТОЙ ПАСЕКИ
Дорога на озеро Рица петляла среди нависающих скал. Иногда казалось, они стоят сплошной стеной и мы на всём ходу можем влепиться в серый гранит. Но в последний момент машина ныряла в узкую расщелину, солнце мгновенно пряталось за горами, а потом опять выныривало, как только выныривали из расщелины мы. Было весело и беззаботно. Рица, как сказка, читанная, но позабытая слегка, каждым новым вывертом на горной дороге напоминала о себе, приближала. Я вертела головой, пытаясь ухватить побольше этой торжествующей, ликующей красоты кавказского лета, и, наверное, поэтому не заметила тот дом.
- Смотри, - водитель, мой давний знакомый Зосим, махнул рукой в сторону ущелья, - видишь тот дом наверху?
Нет, не успела. Проскочили. Мне вообще трудно различать детали в горном пейзаже, кажется, всё одинаково величественно и прекрасно. А домик?
- Что в нём такого особенного, Зосим?
Зосим не сразу ответил. Он всегда так: подумает, взвесит. Отмолчался, сказал:
-Там старик живёт. Давидом зовут. Давно уже. Сына один растил. Такой был красавец, слушай... Убили.
Замолчал Зосим... Крутанул руль в очередную расщелину. Я уже не спрашивала, знала: захочет - расскажет. А если уж не захочет, не заставит никто.
Я была права: рассказал...
...Последний раз латал он этот сапог. Кожа ещё хорошая, выделанная на совесть, но сколько можно латать, люди старятся, а сапогам, что же, всегда браво скрипеть и поблёскивать? Послужили, послужили они старому Давиду. Но для двора ещё сойдут, вот прихватит сейчас суровой ниткой голенище, прошьёт для верности задник. Правда, темновато уже становится. А Беслана всё нет. В Пицунду приехали отдыхать его армейские друзья, встреча у них сегодня. Молодое дело. Давид отложил в сторону сапог, аккуратно смотал оставшуюся нитку, иголку предусмотрительно воткнул в толстый клубок. Откинулся, прислонился спиной к стене летней маленькой кухни. Инжир нависал над ним пышной кроной, разлапистые его листы теперь уж совсем не пропускали света. Было темно, душновато. К дождю?
Давид сразу и не понял, что это стук копыт. Первая мысль - начался дождь, крупные тяжёлые капли громко застучали по высохшей земле. Всадник ворвался во двор на всём скаку, обдав Давида пылью, жаром, беспокойством:
- Отец, за мной гонятся, выручай, отец!
Лица он не видел, стемнело. А вот глаза... Они требовали, умоляли, они сверкали горячечным блеском:
- Выручай, отец!
Давид метнулся в дом, потом к сараю, потом зачем-то схватил недошитый сапог, отбросил его в сторону, будто мешал он ему. Наконец сообразил: подставил лестницу к стене дома - полезай на чердак, скорее... Мужчина стрелой влетел в чёрный проём. Давид прикрыл дверцу, но замок вешать не стал: так меньше внимания. Убрал лестницу. Потом взял под уздцы взмыленного жеребца, отвёл в сарай. Только управился - вот она, погоня. Влетели во двор трое, наперебой заговорили:
- Дед, не видел на коне... молодого?
- Мерзавца догоняем, отец.
- Куда дорога идёт?
Запыхались. Давид молча налил им по стакану вина. Пока они жадными глотками пили, стоял рядом, ждал пустых стаканов. Предложил отдохнуть.
- Какой отдых, отец? На празднике в Татарском ущелье один мерзавец человека убил. Вроде по этой дороге поскакал. Не видел?
