Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4
Да-да, карьерный член КПСС, непременный заседатель в парткомах-месткомах, непреклонный товарищ, крепко державшийся линии партии, куда бы ее, эту линию, ни выгибало, почувствовал наконец, что настала пора русскому патриоту стать монархистом. А почему нет? Если он был назван в честь последнего русского царя, как многие дореволюционные Николаи, то отчего ж ему не почитать тезоименинника?
В 1970-м, на пороге своего 57-летия, он, наконец, стал профессором МГУ. Около того времени его дочь, поздняя дочь от позднего брака, стала студенткой на его собственном факультете.
Что еще желать? Солидная карьера состоялась, дом устроен, семья крепка. Жизнь, можно сказать, удалась.
Ан нет! Последующие события показали, что как раз в тот момент, когда, казалось, все сложилось, дошла наконец у еврейского бога очередь до тов. Сюгаева. Еврейский бог взвесил Сюгаева на весах и приговорил его к погибели. И какой погибели! Попытаюсь о ней рассказать и при этом сохранить рассудок.
Орудием божьей кары была назначена вышеупомянутая дочь-студентка. Предполагаю, что роковая запись в Книге жизни появилась в тот самый момент, когда на предложение однокурсника – давай, мол, сходим в кино – девушка ответила благосклонным кивком: ладно, давай сходим. Юноша был провинциальный, донской, земляк из Ростова. К тому же после армии, член партии, комсомольский активист. Многообещающий юноша. Сюгаев принял его как родного.
Спустя немного времени молодые поженились, вскоре окончили университет и уехали из Москвы подзаработать. Не в Якутию уехали, а в Африку, по линии гебистской «Зарубежгеологии», как немногие избранные обладатели заслуженных родителей и безупречных анкет. Заслуги отца со стороны молодой мы рассмотрели выше. Со стороны молодого родители малозначимы. Он сам создал себе имя, украсил свою анкету служением по комсомольской линии.
Своим чередом тянулись дни. Недели складывались в месяцы, месяцы в годы. Щелкали бусина за бусиной на кем-то невидимым перебираемой нити жизни. Приближалась черная бусина, за которой мир Сюгаева взорвался.
Близился срок окончания африканской командировки молодых. К тому времени они приобрели в Москве кооперативную квартиру. За месяц-другой до окончания командировки, в самом конце 1978 года, дочка вернулась домой рожать. Благополучно разрешилась от бремени. Тов. Сюгаев Н. А. стал дедом. Наконец, в первых числах февраля 1979 года, вернулся на родину молодой отец, семья соединилась.
7 февраля 1979 года, среда. Последний день зимних студенческих каникул. Молодые пришли в гости к старикам. Принесли с собой торт. Бабушка с дедушкой и молодая семья обедали, пили чай. Обменивались новостями. Проснулся и захныкал ребенок. Покормили ребенка. Наконец, женщины надели шубы и ушли на улицу гулять с младенцем. Мужчины остались дома.
Всё! Все фигуры расставлены, концы соединены. Вот-вот это случится. Я должен предупредить читателя о том, что далее последуют тяжелые сцены. Впечатлительным советую пролистнуть эту страницу, или залить ее тушью, или вовсе вырвать. Ну его, Сюгаева, к лешему. Забудьте о нем, как будто его не было на свете.
Не последовавшим совету сообщаю: была к Сюгаеву применена кара библейской изощренности и библейской жестокости, о какой даже вспоминать страшно, не то что описывать: Сюгаева загрыз его собственный зять.
Следствие установило следующее.
Тесть и зять мирно беседовали за обеденным столом с неубранными остатками торта, когда зять внезапно вскинулся и ударил тестя столовым ножом, которым только что нарезали торт. Удар большого вреда не причинил, так как нож был не острый и пришелся в область грудины.
Раненый взвыл. Побежал. Попытался спрятаться. Соседи слышали крики, грохот падающей мебели. Зять настиг тестя в кабинете. Повалил на пол, придавил и принялся душить и выгрызать ему лицо. При этом, как было твердо установлено, загрызаемый Сюгаев был жив и сознавал происходящее.
Сюгаев был жив и тогда, когда… о, ужас! ужас!.. зять вырвал его левый глаз. Выковырял из глазницы и попытался разгрызть и проглотить. Оставшимся зрячим правым глазом несчастному пришлось увидеть, как окровавленный оскал зятя зажевывает и заглатывает этот его, со всеми жгутиками и венами, карий глаз и как через секунды зять посинел, схватился за горло, выкатил глаза, повалился на бок и затих. Зять умер первым. Тесть – вторым, в прихожей, куда дополз, оставляя лужи крови.
Не будем описывать картину, которую застали вернувшиеся с прогулки женщины. Пощадим их и себя.
...Факультетские люди, озираясь, круглили глаза и перешептывались: «Каннибал. Съел лицо. Подавился глазом и тоже…» Вывешенный на факультете некролог трактовал смерть проф. Сюгаева Н. А. как «трагический уход». Хоронили их врозь и по очень скромному разряду. На похоронах Сюгаева жена и дочь отсутствовали. Панихидные речи были про то, что словами эту трагедию не выразить. В самом деле, мы и сегодня теряемся и не находим слов.
Что это было? Говорили про скоропреходящее буйство из разряда пароксизмальных психических расстройств, которое могло быть спровоцировано «моральным потрясением (гнев), употреблением спиртных напитков, а также влиянием солнечных лучей». Другие были убеждены, что зять привез из Африки особую африканскую лихорадку, первый (эпилептоидный) приступ которой пришелся как раз на ту семейную встречу.
Но мы знаем правду. И все же что-то точит внутри, беспокойно шевелится чувство несоразмерности наказания преступлению. И вся эта история кажется варварски демонстративной, нарочито шекспировской. Но таковы, надо полагать, выразительные средства той самой силы, перед которой нам следует застыть в смирении.
Будь Сюгаев всего лишь стукач и предатель, дожил бы до маразма и умер в почете, как миллионы стукачей и предателей. Но нет, он не был просто стукач и предатель. Сюгаев был чемпион, чистогранный кристалл, выросший в расплаве Павликов Морозовых! Ибо он не был юный большевик с кипящим мозгом. И не из ненависти к отцу-садисту этот взрослый человек уничтожил стариков, а единственно из рафинированной, ничем не замутненной корысти. Сюгаев получил по делам своим полной мерой. Так рассудили мы с Тамарой Дмитриевной Т.
А молодой человек? За что ему выпала чужая кара?
Догадываюсь, что и молодой человек наказан был по делам его. Рассказывали, что из Африки он вернулся большим начальником. Что еще, кроме настойчивого фронтального стукачества, могло обеспечить столь стремительный карьерный взлет? У молодого человека к его 30 годам скопилось стукаческих грехов как раз на казнь простым удушением.
Простое удушение означает конец скорый и не болезненный. Минуты назад он был полный сил отец Сюгаевского внука, и вот он уже лежит, скрюченный, с почерневшим лицом, на полу в кабинете тестя. Хозяин же кабинета, теряя сознание, бесконечно долго полз на четвереньках по коридору. В красном тумане натыкался на опрокинутые стулья, на какие-то стеклянные обломки. «Вызвать скорую, вызвать скорую», – пульсировало в голове сквозь раскаленную боль.
Попытался встать. Израсходовав на эту попытку последние силы, замер. В голове загудело: ты пропал, ты пропал. Не в силах двигаться, похожий на Николая II человек с искромсанным лицом покачался на четвереньках взад-вперед и вдруг завыл тонким голосом: «Ой, вэй. Ой, вэй».
МЕСЯЦ В ДЖУНГАРИИ
Во вторник 16 мая 1967 года, вскоре после полудня, мы с Сашей Сендером шли по рельсовым путям товарной станции города Сарыозек, что в южном Казахстане. «Сарыозеки» еще не были прославлены Айтматовым в «Буранном полустанке». Еще лет 20 оставалось городу до мировой славы центра уничтожения советских ракет средней дальности. Город как город, но не совсем. Как вскоре выяснилось, в городе был недавно введен пограничный режим в связи с советско-китайскими трениями.
Шли мы с Сашей под конвоем двух милиционеров – белоглазого капитана и второго, плюгавого, с мелким лицом. Оба в кургузых пиджаках, сапогах и потертых галифе синих милицейских мундиров. И в кепках. Этой «полуштатской» униформе провинциальных ментов полагалась не фуражка, не папаха, а непременно кепка на голове.
Наши документы лежали в карманах галифе капитана. Моя полевая сумка болталась на плюгавом. Мы шли строем в затылок, менты по бокам. Попытки разговоров пресекались. Мы, граждане задержанные, препровождались в комендатуру для выяснения.
Задержанию предшествовал месяц бурных событий, столь плотных, что их хватило бы намазать не тонким слоем по паре нормальных лет.
ПОЧТА В САРЫОЗЕКЕ
Я с людьми приехал утром 16 мая в означенный Сарыозек за 60 километров, с юга, из Джунгарии, имея запланированными для исполнения в Сарыозеке три обязательных пункта, поименованных как Зинка, Эльвира и Дима. И один факультативный пункт: книжный магазин.
Пункты плана расшифровываются следующим образом. Зинка – оставшаяся на базе собака, которой следовало привезти из города что-нибудь вкусное. Эльвира, повариха моей маленькой геологоразведочной партии, была недавно крепко покалечена своим мужем. Ее следовало навестить в здешней больнице, где она находилась на излечении. Дима – это Дима П., мой друг недавних студенческих времен, в тот день именинник, ожидавший моей поздравительной телеграммы.
