Бут Таркингтон - Великолепные Эмберсоны
Джордж прошел мимо не моргнув глазом. Он не опустил головы, и если бы не чрезвычайная серьезность и тюремная бледность, ставшая результатом добровольного домашнего ареста, мало кто из знакомых отметил бы какие-либо изменения в Джордже Эмберсоне Минафере. Он был по-прежнему великолепен, и до его ушей донесся комплемент из проезжающего мимо автомобиля. Это была жуткая красная машина, сверкающая латунью и везущая полдюжины молодых людей, разодетых по последнему писку эпохи автомобилизма. Дам приятно поразил внешний вид прохожего на тротуаре, а так как машина медленно двигалась вдоль обочины, они успели рассмотреть его до малейших деталей и сделали это в открытую, чем немало досадили объекту их внимания.
- Сегодня на улице можно встретить столько симпатичных незнакомцев, - сказала самая юная из девушек. - Наш старенький городок стал просто огромным. Даже интересно, кто это.
- Не знаю, - сказал юнец, сидящий рядом с ней, да так громко, что было слышно по всей округе. - Понятия не имею, кто это, но по его манере могу предположить, кем он себя воображает - великим герцогом Люксембургским! - Все захихикали, автомобиль набрал скорость и укатил прочь, а девушка продолжала смотреть на Джорджа, пока возмущенные попутчики не заставили ее отвернуться, опустив ей на глаза ее же шляпку. Она так глубоко потрясла Джорджа, что он бессознательно пробормотал себе под нос: "Рвань!"
Это была его последняя "прогулка домой" этим маршрутом: вверх по Нэшнл-авеню до Эмберсон-эдишн к двум старым особнякам на Эмберсон-бульваре, ибо сегодня им с Фанни предстояла последняя ночь в доме, который Майор позабыл переписать на Изабель. Завтра они обязаны "съехать", а он начнет свою карьеру в конторе Бронсона. Джордж упал в разверзшуюся пропасть не без ожесточенного сопротивления: внутри него кипели страсти, но мир спокойно вращался, не смущенный ими. Ведь из всех "жизненных идеалов", по которым катится мир, давя в труху, один особенно уязвим, тот, что зависит от унаследованного состояния. Несмотря на все деловые неудачи, Джордж Эмберсон верно заметил, что в конце концов деньги, как и жизнь, похожи на "шарики ртути, разбежавшиеся по растрескавшемуся полу". И его племянник вдруг осознал это с той же отчетливостью, стоило лишь увидеть, как "растекается по трещинам" имущество Эмберсонов: казалось, оно вот-вот пропадет совсем.
Дядя предложил написать товарищам по колледжу в надежде, что они предложат нечто более привлекательное, чем работа в конторе Бронсона, но Джордж вспыхнул и покачал головой, ничего не объясняя. Слишком часто он проповедовал наслаждение жизнью вдали от дел среди своей небольшой и молчаливо снисходящей до него "братии". Он и представить не мог, что попросит кого-нибудь из них найти ему место. К тому же это была не самая сердечная компания на свете, и он давненько разочаровался в переписке с ними. Да и от друзей детства тут, в городе, он успел отдалиться, более того, он потерял всякую связь с большинством из них. "Козырные друзья", когда-то поклявшиеся поддерживать друг друга в беде или бедности, давным-давно разлетелись кто куда: один или два скончались, один или два уехали, остальные растворились в дымной пучине бурного города. Из всех них он знал лишь о судьбе своего старого врага, рыжеволосого Кинни, сейчас женатого на Джейни Шэрон, и Чарли Джонсона, который, скорбя по матери, как-то прошел мимо Эмберсон-Хауса, когда Джордж стоял на крыльце, и показал, что узнал товарища, лишь свирепым взглядом на него и не менее свирепым поворотом головы прочь от него.
В последний раз возвращаясь домой и проходя мимо въезда в Эмберсон-эдишн, точнее, мимо места, где когда-то был въезд, он вздрогнул и встал на секунду посмотреть. Он впервые заметил, что колоннаду снесли, и осознал, что и до этого видел, что что-то поменялось в этой части района, но не понимал, что именно не так. Здесь под тупым углом встречались Нэшнл-авеню с Эмберсон-бульваром, а снос колоннады привел к тому, что бульвар превратился в обычную боковую улицу, потеряв всю свою значимость: он просто перестал быть бульваром!
Но фонтан с Нептуном остался там, где был, всё еще напоминая о задумке в планировке. Морской бог словно молил о последней милости, и если б у него нашелся сердобольный друг, то он обязательно закопал бы его из сострадания следующей же ночью.
Джордж не стал задерживать взгляд на этом пережитке прошлого, он даже старался не смотреть на Эмберсон-Хаус. Эта громадина уже казалась давно заброшенной: окна, как у всех домов, в которых не живут, стали похожи на пустые глазницы голого черепа. Конечно, здесь немало постарались соседские хулиганы: частично выбили стекла, взломали переднюю дверь, не потрудившись даже прикрыть ее, а колонны и каменный парапет веранд усеяли написанными мелом глупыми непристойностями.
Джордж торопливо миновал особняк и в последний раз зашел в свой - и мамин - дом.
Здесь тоже царило запустение, и звук закрывающейся двери прокатился по голым комнатам, потому что из мебели на первом этаже остался только кухонный стол в столовой, сохраненный Фанни, как она выразилась, "для трапез", которые она теперь готовила и подавала сама, что заставляло Джорджа сомневаться в уместности подобного наименования. Фанни не стала продавать свою мебель, а Джордж с некоторых пор обитал в маминой спальне, потому что вся обстановка его комнаты была пущена с молотка. Спальня Изабель осталась нетронутой, и мебель из нее, вместе с вещами Фанни, завтра утром переезжала на новую квартиру. Тетя взяла эти хлопоты на себя, найдя трехкомнатное жилье с "кухонькой" в многоэтажном доме, служившем пристанищем для отошедших от дел господ, в котором уже поселились некоторые ее подруги, пожилые вдовы когда-то "видных" горожан. Люди готовили и ели завтраки и обеды у себя на кухнях, но ужинать спускались в общую столовую на первом этаже, а потом весь остаток вечера играли в бридж, что особенно привлекало Фанни. Она сообщила, что "завершила все приготовления", и нервозно потребовала одобрения, навязчиво спрашивая, не находит ли он ее "весьма практичной". Джордж рассеяно согласился, не слушая, что она говорит, и не совсем понимая, что происходит.
Но бродя по опустевшему дому, он начал осознавать, что к чему, и сомневаться, а так ли ему хочется жить в трехкомнатной квартирке с тетей, завтракать и обедать с ней тем, что она приготовит на "кухоньке", и получать комплексный ужин в "чудесной столовой в колониальном стиле" (так описала ее Фанни) за маленьким круглым столиком, выделенным им из дюжины круглых столиков, за которыми будут сидеть другие обломки разрушенных семейств. В первый раз, перед лицом уже свершившегося, Джордж мысленно нарисовал себе эти картинки, и они ужаснули его. Он решил, что такая жизнь будет просто кошмаром, а кое-чего он вообще не сможет вынести. Поэтому за "трапезой" он обязательно поговорит с Фанни и скажет, что лучше попросит Бронсона дать ему раскладушку, сундук и резиновую ванну и поселить в темной комнатушке в глубине конторы. Эта перспектива не так сильно пугала его, а есть он сможет в ресторанах, тем более сейчас его аппетит ограничивается чашкой кофе.
Но за ужином он промолчал, отложив объяснения на потом: Фанни так нервничала и расстраивалась из-за неудавшихся котлет и макарон, к тому же ей не терпелось поговорить о том, как уютно они заживут уже "завтрашним вечером". Ее волнение росло, она вся трепетала, повторяя, как ему будет "хорошо", когда он станет возвращаться с работы и спускаться в столовую, к "хорошим людям, людям, помнящим, кто мы такие", а затем они будут развлекаться, играя в бридж в компании "старых добрых друзей семьи".
Когда они наконец устали копаться в сожженных останках того, что Фанни выставила на стол, Джордж задержался внизу, ожидая подходящей минуты начать задуманный им разговор, но вдруг до него донеслись странные звуки с кухни. Раздался стук, потом целая грохочущая лавина, упавшая жестяная кастрюля заглушила звук бьющегося фарфора, Фанни громогласно запричитала над сокровищами, спасенными от продажи, но теперь навсегда потерянными для ее "кухоньки". Она по-настоящему нервничала, так нервничала, что больше не могла доверять своим рукам.
На мгновение Джордж испугался, что она поранилась, но не успел он дойти до кухни, как услышал, что она сметает осколки, и развернулся. Он отложил разговор до утра.
Пока он поднимался на второй этаж, медленно скользя ладонью по гладкому ореху перил, из головы не шло нечто более важное, чем смутные планы спать на раскладушке в конторе Бронсона. Посреди лестницы он остановился, повернулся и посмотрел на тяжелые двери, скрывающие черную пустоту бывшей библиотеки. Здесь же он стоял в худший день своей жизни, стоял, глядя, как мама проходит внутрь, держась за руку брата, чтобы узнать, что натворил ее сын.
Он продолжил подъем, теперь уже тяжелее, медленнее, и всё той же тяжелой и медленной поступью вошел в комнату Изабель и запер дверь. Он больше не появился оттуда и, не отмыкая замка, пожелал Фанни доброй ночи, когда она чуть позже попыталась войти к нему.
