Никола Седнев - Матрица
— Зачем?
— Ну, прочитай мою мысль...
— Ты сейчас думаешь: у Званцева сочетание черных волос и васильковых глаз, — не спеша начал говорить Олег Сергеевич, почесывая ребро левой ладони. — У этой девушки глаза цвета летного неба, если ее перекрасить в черный, будете хорошо смотреться рядом на арене — в рифму. Волшебник и ассистентка волшебника, оба черноволосые и синеглазые. Правильно?
Рабинович опять изобразил немую сцену, видимо, привычную для него — открыл в восхищении рот и развел руками, — дескать, нет слов.
— Меня и перекрашивать не нужно, — сообщила я. — Просто восстановить мой родной цвет. Это я сейчас блондинка. Крашеная. А вообще-то натуральный мой цвет волос, от природы — черный.
— Почему же я не вижу ваших мыслей? — раздумчиво проговорил Званцев. И вдруг переменил тему и интонацию: — Вы что, передразниваете меня? Специально копируете?
В ответ на мои недоуменно округленные глаза Званцев, улыбнувшись, приподнял руки с колен, показав ими на мои руки.
И тут я поняла. Мы с ним сидели абсолютно одинаково.
— У меня и в мыслях не было передразнивать вас. Я задумалась и... и не заметила, что вы точно так... держите руки. Я с детства люблю так сидеть.
Званцев переместил руки на грудь, скрестив их, и я — одновременно, в ту же секунду сделала то же самое. В результате оба расхохотались. И оба — опять синхронно — переместили руки назад на колени. И опять рассмеялись.
— Так, ну, кажется, вы уже нашли общий язык, — сказал Рабинович, благодушно наблюдавший за нами.
— Можно мы поговорим с Леной?— мягко спросил у него Званцев.
— А... я мешаю?
Олег Сергеевич красноречиво промолчал.
— Азох'н вэй! — сказал Рабинович с нарочитым акцентом старого местечкового еврея из анекдота. — Это же нада — мине виханяют из собственного кабинэта!.. Нет, это можьна винести? Я вас спрашиваю!..
Он направился было к дверям, но по дороге вдруг остановился передо мной, сказал устало и печально уже без деланого акцента:
— Знаю я, о чем ты хочешь с ней поговорить. — Хмыкнул и выудил из-за моего уха мандаринку, которую мне же и преподнес с легким старомодным поклоном, тут же, щелкнув пальцами, сотворил из воздуха вторую и молча вышел, предварительно бросив ее, не глядя, в сторону Званцева; тот ловко поймал цитрусовый плод одной рукой.
— Мне нужна ассистентка без комплексов, — Званцев прервал молчание, заполненное очищением от кожуры мандаринки. — Понимаете?
— Что вы имеете в виду под комплексами? Он разжевал и проглотил первую дольку.
— Моя работа связана в основном с гастрольными поездками. Концертная организация, с которой у меня контракт, выделяет мне и ассистентке на время моих гастролей по сто тридцать долларов в сутки квартирных. На гостиницу. — Он дожевал вторую дольку. — Итого двести шестьдесят долларов в сутки на двоих. Никаких квитанций, отчетов не требуется. То есть, если мы, допустим, переночуем не в гостинице, а на вокзале — все равно получаем за эту ночь двести шестьдесят долларов. — Он успокаивающе-предостерегающе поднял руку: — Я не ночую на вокзалах, это я к примеру сказал. Но если мы снимаем только один номер на двоих, то мы с вами экономим ежедневно около ста долларов. Делим пополам: вам пятьдесят, мне пятьдесят и кладем в свой карман. Вы не против каждый день зарабатывать лишние пятьдесят долларов? Причем необлагаемых налогом.
— Кто же откажется от дополнительного заработка.
— Значит, вы не против жить со мной в одном номере?
— Я согласна, — сказала я, подумав. И вспомнила, что в руках у меня мандаринка.
— Но спать придется в одной кровати...
— Неужели там не найдется какого-нибудь диванчика, кресла?
— Нет, не найдется. Так что?
— Я согласна, — сказала я, подумав. И тоже стала жевать мандариновую дольку.
— Следующее турне у меня в ЮАР. Это Африка... — он занялся очередной мандариновой долькой. Трапеза волхвов.
— Я знаю, что ЮАР в Африке.
— Там жарко...
— В Африке жарко?!
— Как вы отнесетесь к тому... что мы будем спать... без одежды?
— Это обязательно?
— Я же сказал, мне нужна ассистентка без комплексов.
— Я согласна, — сказала я, подумав.
— Но когда мужчина и женщина спят в одной кровати, тем более обнаженными... то... может произойти, гм, то... что обычно происходит между мужчиной и женщиной... Ведь что естественно, то не безобразно... Как вы к этому относитесь?
— А если я откажусь?
— Я не возьму вас на работу. — Через некоторое время, когда мое молчание затянулось, он несколько вспылил: — Ну, только не надо из себя недотрогу строить! Месяцами на гастролях — я же взрослый здоровый мужчина, не буду же я там бегать искать кого-то... Или что мне — онанизмом на выезде заниматься — тихо сам с собою левою рукою?..
— Или тратиться на проституток, — добавила я вполголоса.
— Что-что? — не расслышал он.
— Нет, ничего. Я согласна.
— Прекрасно. Пойдем дальше. Многие зрительницы хотят со мной после выступления пообщаться... Ведь если я угадал, что ее зовут Маргарет, угадал, что думает она: «Почему Джон ушел от меня к Сьюзен, чем она лучше меня?», или что-то другое, но попал в точку... то естественно, что... она может проникнуться ко мне... м-м... воспылать... Ты не против иногда... на пару часиков куда-нибудь...
— Погулять пару часиков вокруг гостиницы, пока вы в номере потрахаетесь с поклонницей?
— Грубовато, но по сути верно.
— Снявши голову по волосам не плачут, — вздохнув, сказала я. — Я согласна.
— Я вижу, мы найдем общий язык. И последнее, нам с тобой осталось попробовать... гм... близость.
— Как?..
— Можно подумать, что ты не знаешь, как именно это делается... — он вновь принялся за мандаринку.
— Я так поняла, что это произойдет в ЮАР...
— Кота в мешке не покупают. Нужно же предварительно определить, убедиться, удостовериться, что мы подходим друг другу в постели... Чтобы не было потом неожиданностей. Неприятных неожиданностей. Я уверен, что все будет хоккей, но как же без пробы?.. А зачем, собственно, откладывать?
— Где произойдет эта... дегустация меня? Прям здесь?
— Нет, у меня дома.
— А что скажет ваша жена?
— Она в отъезде.
Когда мы выходили из здания цирка, мне пришлось приостановиться в тамбуре — Званцев, шагавший первым, закупорил своим телом проход, поскольку решил тщательно вытереть подошвы о влажную тряпку, разостланную на резиновом коврике...
— Ч-черт! — сказал он вдруг с досадой, осознав бессмысленность этого занятия. — Рассеянный с улицы Бассейной! Я же на выходе, а не на входе! — и полуобернувшись ко мне, виновато добавил: — Как вижу тряпку на полу — начинаю машинально вытирать ноги... Воспитанность, переходящая границы разумного...
Мое первое впечатление от квартиры Званцева — это что-то очень знакомое, на что-то очень похожее, что-то смутно мне напоминающее. Я задумчиво и даже немного растерянно осматривалась.
Перевела взгляд на хозяина квартиры — Олег Сергеевич тоже как-то странно на меня взирал.
— Что ты так на меня смотришь? — спросила я.
Ни слова не говоря, он приобнял меня за предплечья и подвел к трюмо.
— Ты удивительно гармонируешь с моей квартирой, — пояснил он, когда я, не понимая, при чем тут зеркало — разве что-то в моем туалете не так, — недоуменно обернулась к нему.
И тут до меня дошло.
В подчеркнуто модерновом дизайне его квартиры господствовали четыре цвета. Черная кожаная мебель, белые стены, точнее, на белом фоне удивительно приятные по оттенкам лилово-малиновые и жемчужно-серые пятна прихотливой, фантазийной формы, порой вступающие в сложные переплетения, плюс вкрапления золотистого: золотистый паркет, золотистый кованый цветок в дамчато-серой вазе, золотистое бра, золотистые портьеры на окнах, сквозь соторые заглядывало солнце, само по себе, естественно, тоже золотистое.
Я была в черных джинсах, белой рубашке с прихотливыми лилово-малиновыми и жемчужно-серыми пятнами-аппликациями плюс вкрапления золотис-ого — полоски на рукавчиках, окантовка ворота, кокетка, золотой браслет-[асики и цепочка с кулоном на шее...
Я нашла такое положение, чтобы видеть в зеркале одновременно оба отра-кения: и рисунка на стене и аппликации на левой поле своей рубашки.
Теперь, когда эти две абстрактные картины оказались рядом, их сходство тало просто разительным.
Моя мама этот узор, мной придуманный, вырезанный из разных тканей и гашитый на рубашку, называет «встреча двух больных сороконожек, очень боль-ых». А однажды она определила: «Две весельные шлюпки, вид сверху».
На самом деле в отличие от родительницы я замышляла поэтический сю-:ет: лилия и мышка тянутся друг к другу ручонками-отростками. Некоторые з этих потеков-разведчиков уже успели не только встретиться с арьергардом ругой стороны, но и переплестись в радостном нежно-пепельном и лиловом шце, другие только начали движение, выжидая, обтекая, маневрируя, при-матриваясь-принюхиваясь издалека, осторожничая, а некоторые ручейки — о одному из каждого стана, сиреневого и мышиного — испугались сближения другим цветом и дезертировали вбок, к пуговицам, ломая строй собратьев шлевидными на конце потеками.
