Замлелова Светлана - Посадские сказки
И Христина притопнула на ратмана Хвастунова.
Как на плаху, на негнущихся ногах проделал Алфей Харалампиевич те три шага, что разделяли козетку и сундук – окованный железом, расписанный, как и все прочие сундуки в комнате, диковинными цветами, не то розами, не то пионами, огромными и жизнерадостными.
– Грех это вам, – плаксиво проговорил ратман, стоя в сундуке и беспомощно прижимая к груди руки, – грех… Я к вам примерно с добром, а тут такое дело…
– Вот сейчас придёт Досифей Тимофеевич и все грехи вам отпустит, – отвечала Христина.
И в следующее мгновение щёлкнул ключ в замке третьего сундука, что приютил в своём лоне ратмана Алфея Хвастунова.
– Вот так, мои голубчики! – объявила громко Христина, стоя посреди комнаты и пряча третий ключ у себя на груди. – Сидите? Вот и посидите! Здесь вас только трое собралось, а сколько ещё вашего брата по улицам бродит? Вот собрать бы вас всех, да в один сундук!
И упершись руками в бока, она рассмеялась так звонко и весело, что, казалось, будто стая маленьких птичек разлетелась во все стороны.
– Самое ваше место – в сундуках! – продолжала она, обращаясь к трём сундукам. – А ещё лучше – так на цепи и в намордниках!.. И что же это за семя такое ваше, крапивное? Народятся – так будто бы херувимы! А ведь и школы ещё не кончат – как уж развратны и долгов понаделали. Мамка ещё сопли ему вытирает, а уж он на чужую жену зарится и её же и презирает! И ведь чем сам-то тупее да нескладнее, тем больше ему женщина виновата. Умишка Бог не даст, лень допрежь самого родится – вся и отрада, что чужих жён соблазнять. Что бы вы и делали, не будь чужих жён! А на самого-то посмотришь – михрютка, вахлак. Свиная вошь и больше ничего. А туда же – ломается: подай ты ему красивую да покладистую, да чтоб прислуживала-ублажала и была бы ему нянькой, кухаркой да сенной девкой. А за что бы, казалось, мозгляку такие почести?.. Сам-то дать ничего не умеет, только куски пожирнее хватает да побрёхивает, чтобы хватать не мешали!..
В это самое время в одном из сундуков кто-то чихнул.
– Будь здоров, кто бы ты ни был! – пожелала Христина и хотела прибавить ещё что-то, но вдруг замолчала и в растерянности присела на козетку.
Мало было усадить незадачливых кавалеров в сундуки. Но что же именно следовало бы сделать дальше, Христина как-то не успела подумать. Зато теперь она вдруг поняла: негоже устраивать из сундуков склепы. Но и, отперев крышки, выпустить узников на волю – тоже никуда не годилось. Можно, конечно, передать ключи Меланье, а самой укрыться где-нибудь в доме. Да только стоило ли ради такого и затеваться! Выпустить пленников следовало принародно, принародно же объяснив, как каждый из них попал в свой сундук. Да только как это сделать?..
А было то на Сплошной седмице по Пятидесятнице, когда стекались в обитель богомольцы, а купцы теснились на Монастырской площади, потому что Троицкая ярмарка была одной из каждолетних. И все в городе знали: в Духов день монастырский настоятель даёт обед, на который бывают приглашены лучшие люди города. А в один из дней на Сплошной седмице то же общество, включая отца настоятеля, соберётся в доме бургомистра Вонлярлярского на Вознесенской улице…
Обед у бургомистра уже подходил к концу. Снаружи теснились посадские экипажи – всевозможные коляски и двуколки, вызывавшие на себя проклятия проезжавших мимо извозчиков.
Гости уже отведали и осетра, и поросёнка, и язык под хреном, и кулебяку, и карасей по-варшавски, и ещё какие-то кушанья, не слишком диковинные, но не менее от того соблазнительные; и в ожидании десерта, который был обещан с сюрпризом, проводили время в приятных беседах. Сидели за столом и второй бургомистр, и городской голова, и расправный судья, и кое-кто по купечеству, и монастырский эконом отец Алипий, и отцы келарь с благочинным. И, конечно, сам отец настоятель.
Не отбудь Досифей Тимофеевич в Персию, и он непременно был бы приглашён на обед к бургомистру Вонлярлярскому.
Приглашались и четверо городских ратманов, но явились только трое, недоумевая, куда пропал ратман Хвастунов, за которым дважды посылали, и всякий раз его не оказывалось дома.
Разговор между тем переходил с предмета на предмет, и к тому времени, как мы обратили наше внимание на общество, собравшееся в доме бургомистра Вонлярлярского, коснулся предмета деликатного и щекотливого – производимой странницами торговли у монастырских ворот.
– …Изволите видеть, – уверял второй бургомистр, румяный, с глазами навыкате человек, фамилия которого была, кажется, Полсноп, – я нарочно приторговывался. Натурально, саван. Да только чёрный и с белыми крестами.
– Какой ужас! – отчего-то весело восклицала бургомистерша Вонлярлярская, пышная дама с круглым, гладким, добродушным лицом, с зачёсанными назад тёмными волосами, сложенными на затылке в некое подобие сдобного кренделя из тех, что торговки продают вразнос на ярмарке.
– Да-с! – подтвердил, повернувшись к ней, бургомистр Полсноп. – Да-с! Длинный чёрный саван с большими белыми крестами… Что-то вроде схимы. Уверяют, что саваны привезены из Иерусалима на Пасху. Кто их шьёт? С мёртвых они там, что ли, их снимают – не разберёшь!
– Вы всё такие страсти сегодня рассказываете! – снова вмешалась кокетливо бургомистерша Вонлярлярская, отщипывавшая длинными пухлыми пальцами золотистые виноградины и препровождавшая их в рот с таким видом, будто придавала процессу какой-то чрезвычайный, но тайный смысл.
– Ещё уверяют, – обращаясь к ней, продолжал Полсноп, – будто чёрные саваны помогают от адских мук, и что нужно хоть иногда облачаться при жизни и не-пре-мен-но быть в нём погребенным… Да-с! Да-с! – пытался перекричать он то оживление, которое сам же и вызвал рассказами о чудодейственных саванах. – И я нарочно приценивался – начали со ста целковых, довели до пяти. Помилуй, брат! Пять рублей – это ведь подходящая цена! За пять-то целковых билетик в рай!..
Тем временем бургомистерша Полсноп, такая же круглая и гладкая, как и бургомистерша Вонлярлярская, только маленькая, точно уменьшенная её копия, испытывала неловкость за супруга, забравшегося в опасные дебри. Едва ли, по её мнению, стоило проявлять беспечность в вопросах веры, а уж тем более в присутствии отца настоятеля.
– Эдак ты, друг мой, – сказала она наконец вкрадчиво, едва касаясь пухлыми пальцами в крупных золотых перстнях запястья супруга, – все кушанья своими россказнями перепортишь. После твоих чёрных саванов и пирога не захочется!
– И то правда! – с весёлым жеманством подхватила бургомистерша Вонлярлярская. – Лучше бы завели разговор о предметах изящных. О ярмарке, о дамах, о любви…
– Что же о ярмарке? – удивился Полсноп. – Разве вот говорят, будто кто-то там мёртвое тело купил…
– Ах! Он всё за своё! – снова вмешалась супруга. – Оставь ты, пожалуйста, чёрные саваны да мёртвые тела! Говорят же тебе, что самый благородный разговор – это о любви…
В это время вошёл слуга на деревянной ноге и подал хозяину письмо, пояснив при этом:
– От Хохтевых, кажись, привезли.
Бургомистр распечатал конверт и извлёк из него ключ. Повертев ключ в руках и положив рядом с собой, достал письмо. Прочитав письмо про себя, он рассеянно, всё ещё не поднимая от него глаз, сказал:
– Вот, не изволите ли… любопытный пример на интересную тему… Однако… презанятная записка!
И принялся читать письмо вслух.
– «Три пса, похотью гонимые, забрались в голубятню, дабы в отсутствие хозяина разорить гнездо. Но от голубки посрамлены были и в клети под замки посажены. А кто те псы, узнают при помощи ключа. А ключ тот – от третьей клети, где под третьим псом лежит ключ от клети второго пса, а под вторым – от первой клети. А псов тех следует предать позору и бесчестию за то бесчестие, которое сами они замышляли. Праведного и неподкупного решения от вас ожидает невинная голубка». Так и подписано, – поднял глаза бургомистр, – «невинная голубка».
– Какая прелесть! – сказала бургомистерша Вонлярлярская.
– Велите внести? – безучастно спросил слуга.
– Чего? – не понял хозяин.
– Так эти… Клети… с псами.
– Да где же они?! – воскликнул Вонлярлярский.
– Да где ж им и быть-то… На улице… на телеге стоят… Как привезли, так и стоят.
Сообщение это произвело настоящий переполох. Хозяин, а за ним и гости, исключая разве духовных особ, бросились к окнам, что выходили на улицу, и замерли, отыскивая глазами то, о чём говорилось в письме.
– Которые? – порывисто спросил Вонлярлярский.
– Во-он! На телеге стоят, – неторопливо повторил слуга, подходя к окну и стуча по полу своей деревяшкой.
– Это сундуки?!
– Они самые! Как привезли, так и стоят…
– Это очень странно, – заметил Вонлярлярский.
И, отвернувшись от окна, сказал:
– Не надо нести сюда. Мы сами спустимся вниз и посмотрим.
– Кто желает, разумеется, – добавил он, покосившись на отца настоятеля, не покинувшего своего места за столом и с невозмутимым видом наблюдавшим за происходящим в комнате.
