Замлелова Светлана - Посадские сказки
Обзор книги Замлелова Светлана - Посадские сказки
Светлана Георгиевна Замлелова
ПОСАДСКИЕ СКАЗКИ
повесть
Кругом обители Пресвятыя и Живоначальныя Троицы не то, чтобы раскинулся, а как-то уж скорее расползся одноименный монастырю городишко. Сущее недоразумение! Славная обитель куда как более походила на город: из храмов с раннего утра доносится молитвенное пение, из пекарен – дух свежего хлеба, а найдётся ли такой человек, кто оставался бы равнодушным к запаху свежего хлеба?.. Паломники, пёстрой, разноязыкой толпой притекающие каждое утро к монастырским вратам, числом, если не превосходят, то уж, во всяком случае, не уступают городскому населению.
Точно круги по воде, разошлись слободы мастерового и торгового люда от стен Троицкой обители. По оврагам и косогорам, шибелистыми улицами и похожими на извивающихся змей переулками, разлезся городишко, окружив обитель одноэтажными деревянными домишками, сараями, до недавнего времени крывшимися соломой, и лавками, торговавшими резными игрушками, иконами и харчевым товаром.
Справедливости ради надо сказать, что пришлый люд стекался не только к монастырю, но трижды в году – на ярмарку, устраиваемую обыкновенно после Пасхи, к Троицыну дню и на Успение.
Должно быть, заезжие людишки и были всегда причиной городской безалаберности и бестолковости. А равно и тех небывалых событий, что происходили время от времени в городе, поражая воображение как самих горожан, так и чужаков; вдруг подчиняя всё единому помыслу, единому чаянию, одной-единственной заботе.
Как обитель славилась чудесами, так маленький, неказистый городишко, похожий на тщедушного мужичонка – что не прочь и выпить, и выместить горечь своих неудач на домашних – славился издавна, точно в противоположность святому месту, странными происшествиями. Происходившее на его стогнах было большей частью так необычно, что, обрастая слухами, становилось вскоре известно за пределами города. И, будучи неоднократно повторённым, теряло, в конце концов, связь свою с местом и даже, напротив, приписывалось другим краям. Трудно настаивать, что произошедшее в одном каком-нибудь городе не могло в то же самое время произойти в другом. И что если писатель берётся описывать некое чудо, то уж непременно заимствует его, приноравливая к нужному времени и месту. А происшествия, о которых пойдёт речь, действительно, не раз встречались на страницах газет и журналов, преподносимые то как достоверные события, то как писательская фантазия. Да вот хотя бы… Впрочем, читатель и сам всё поймёт. Но так или иначе, городишко, жители которого узнавали себя в повестях и хрониках, никогда отчего-то не упоминался как место происшествия. Всё то необыкновенное, что случалось в городе, передавалось изустно. И горожанам по сей день, например, памятна
Сказка о трёх сундуках.
Дом Хохтевых – купцов – лучшим был не то, что в Служней слободе, а и во всём посаде. Нигде вы не встретили бы такой просторной усадьбы с цветниками, разбитыми перед домом и в пору цветения принуждающими прохожих останавливаться в восторге перед благолепием и благоуханием. А сад назади дома с прудом и карасями в нём?.. Разве только монастырский сад мог бы посоперничать с садом Хохтевых обилием плодов по осени. Яблок бывало собирали столько, что уж решительно не знали, что с ними и делать. Одного варенья варили нескольких видов. Яблоки и мочили, и солили, и свозили на Успенскую ярмарку, и даже выставляли на улицу в огромной под ржавыми обручами бочке, чтобы всякий, кто не имел собственного сада, мог бы отведать и унести с собой. Прослышав о том, приходили из Кокуевой слободы старухи, пробавлявшиеся кое-как лепкой из глины мелких игрушек, а то и просто нищенством. Хватали яблоки и мальчишки, проносившиеся мимо по каким-то своим невозможным делам.
– Христом Богом… По яблочку... – бормотала такая старуха, склонившись над бочкой, выбирая узловатыми пальцами сморщенной трясущейся руки пахучие жёсткие яблоки и препровождая их в какое-нибудь хлипкое, наполовину расплетшееся лукошко.
Нашёлся же и такой человек, кого бочка под ржавыми обручами заинтересовала гораздо больше её содержимого. И наутро невозможно было проехать по Дворянской улице – запряжённые телегами лошади останавливались среди красных, зелёных и жёлтых яблок, недоумённо косились и, подёргивая верхней губой, принимались хрустеть. Остановилась случаем одна телега, за ней – другая, перед ней – третья… И вскоре возницам под уздцы пришлось разводить оторопелых своих кляч.
А именно в то время, когда созревают в садах яблоки, городские улицы напоминали обыкновенно корыто, наполненное жидкой грязью, что в засушливую пору имела вид серой пыли, взвивавшейся столбом за каждым колесом или, точно свора собак, устремлявшейся за галопирующим всадником.
Деревянный дом Хохтевых украшался с фасада четырьмя колоннами и широким крыльцом, на каждой ступени которого можно было бы разместить на ночлег по одной нищей старухе. Не то, что дом, а и оба флигеля с сараем Хохтевской усадьбы были крыты железом. Да что там сараи, когда говорили, будто только наймов за помещения лавок и двух трактиров, принадлежавших монастырю, платил Досифей Тимофеевич Хохтев до десяти тысяч рублей в год! В то время, как, например, Модест Шокотов, сторож Вознесенской церкви, что напротив одного из Хохтевских трактиров, в год получал жалования семьдесят рублей, содержа при том больную ногами супругу и старую, но весьма ещё бодрую тёщу, никогда не отличавшуюся благонравием.
И глядя на купца Хохтева, не один только Шокотов впадал в соблазн, вздыхая и вопрошая: «Отчего это всё так на свете устроено: одни всё от судьбы получают, а другие…» Тут вопрошающий оглядывался мысленно на своё убогое жилище, нанимаемое им за рубль где-нибудь в Кокуевской слободе, на чахлую жену и вздорную тёщу, и невольно вспоминалась ему четырёхстолпная усадьба Хохтевых с цветами да яблоками; лавки, набитые тканями; два трактира и жена, красивее которой не помнили старожилы посада. Звали купчиху Христиной, и при одном только взгляде на неё останавливались прохожие и долго смотрели ей вслед со смешанным чувством восторга, тоски и зависти.
Что толку описывать чёрные глаза, толстую косу, обвивающую изящную головку, тонкое переносье и кожу, которую хотелось потрогать! Не из черт, пусть даже милых, складывалась красота Христины. Какой-то внутренний свет озарял весь её облик: играл в глазах, в улыбку складывал губы, пробегал по щекам, оставляя розовый след, и, запутавшись в волосах, сиянием одаривал короной уложенные косы. Не только в Служних слободах знали о красоте Христины. Отправлялась ли она в церковь или в монастырь, поклониться мощам святых угодников, или на Вознесенскую площадь поторговаться насчёт галантерейного и парфюмерного товара, извозчики не кричали ей, по своему обыкновению: «Эй, тётенька! Со мной недорого и спокойно!» Но приветливо кланялись со словами: «Христина Дмитриевна! Не желаете ли проехаться – чего зря ножки сбивать!» На что Христина лишь улыбалась и, сопровождаемая какой-нибудь наперсницей из живших в доме девушек или кухаркой Меланьей, шла дальше. И не было человека, не соблазнившегося о красоте Христины. Так даже, что и встречные монахи нет-нет да и скашивали глаза в её сторону. После чего крестились, мотали головами, точно силясь отогнать наваждение, и бормотали чуть слышно: «Огради мя, Господи…»
Большую торговлю вели Хохтевы. На Монастырской площади торговали овсом, зерновым хлебом и лесом. В лавках, точно каменные бабы, громоздились свёртыши льна, шёлка и бумажной материи, а от разноцветья пуговиц, ниток и тесьмы рябило в глазах. В трактирах гудели самовары, калачи пахли зазывно. Товар Досифей Тимофеевич выбирал лично, с чем и ездил по ярмаркам.
Случилось раз Хохтеву уехать в Персию. За какой надобностью отправился купец к басурманам теперь уже не установить. Должно быть, ездил за тканями, потому что персидские огурцы на шёлке изрядно пестрели в его лавке. Предание донесло лишь доподлинную весть о том, что, уезжая, обратился Досифей Тимофеевич к ненаглядной своей супруге:
– Ты, Христинушка-мамушка, коли будет у тебя в чём нужда, пошли к Моисееву Фролу – купцу, что торгует в Гостиных рядах. Он должник наш, вот пускай через то долг отдаёт. А ежели кто… – не приведи Господь! – и здесь купец широко перекрестился, обернувшись к образу Спаса Всевидящее Око. – Ежели кто обидит тебя – ступай к ратману Алфею Хвастунову. Он защитит.
А дальше прибавил слова, что обычно говорил, отправляясь из дому и оставляя супругу одну:
– Живи без меня весело, но честь мою береги и ложа моего не скверни.
Сказал и купцу Моисееву:
– Ежели пришлёт к тебе без меня жена моя за долгом, отдай, как бы мне отдал.
С тем и уехал. Осталась одна Христина. А чтобы не лить по мужу слёз, погибельных для красоты, чтобы не подпускать тоску, кусающую за самое сердце, стала собирать у себя Христина подруг – девушек и молодиц. Стала устраивать во флигелях обеды, созывая бедных игрушечниц из Кокуевой слободы.
