Замлелова Светлана - Посадские сказки
– Ось ты де, ягидко! – сказал он, завидев Христину.
– Чаю хотите? – спросила Христина, указывая на стол.
– Коли б горилки… Ось то б дило!
– Не держим, – брезгливо повела плечом Христина.
– Ну… ось яку-нибудь блоху зловить, – пробормотал попович, озираясь кругом и без церемоний ощупывая скатерть, покрывавшую стол.
– Ступайте туда, – Христина кивнула на дверь. – И наверху меня ждите.
– Дило тако, що не жде, – снова пробормотал попович и покорно направился к двери, скрывавшей лестницу в покои Христины.
Он ушёл, а Христина снова подсела к самовару. Но Богдан Македонович проявил гораздо более нетерпения, нежели предшественник. И, спустя недолго, Христина услышала его шаги, а в следующую секунду дверь отворилась, и попович, испуганный и недоумённый, предстал перед ней. Завидев Христину, пьющей чай, он, казалось, ещё больше удивился.
– Ягидко! – воскликнул он.
И Христине почудилось, будто чашки подпрыгнули в буфете.
– Ягидко, що ж ты зде робишь?!.. Казала пьять хвилин…
– Ишь, нетерпеливый какой кавалер, – усмехнулась Христина, сдувая пар с янтарного озерца чая, заключённого в золочёном блюдце, которое она ловко держала снизу на пяти пальцах.
– Чи скильки ждати? Ты ж обицала!
– Ступайте наверх, – как можно строже и даже несколько сердито сказала Христина. – Что вы раскричались? Весь дом сбежится…
Часы между тем ударили половину.
– Ну, добре… – недовольно буркнул попович и застучал сапогами по ступеням лестницы.
Спустя четверть часа, за ним последовала и Христина. Попович казался Христине смешным, и она не принимала его всерьёз, но вместе с тем, он немного пугал её своей непредсказуемостью и силой. Когда она вошла в спальню, попович, как был в сапогах и подряснике, лежал на кровати поверх одеяла.
– Батюшки! – невольно вырвалось у Христины при виде сапог. – Да что же это!.. Снимите вы свой армяк или нет?
– Ягидко! – проворно соскочил с постели Богдан Македонович. – Яка ж ты сердита! То ж для закоханив не мае значения – армяк, чи шо…
Попович принялся раздеваться, Христина отвернулась. Побачь же, ягидко! Як Адам – голий!.. – услышала она через несколько секунд.
– Так чего же стоите! – сердито воскликнула Христина, не оборачиваясь, лишь наклонив слегка лицо к левому плечу.
Она услышала, как попович зашлёпал босыми ногами, как заскрипела под ним кровать, и как прохрустело нежно накрахмаленное бельё. Христина обернулась: вещи Богдана Македоновича были разбросаны по полу, и, судя по их количеству, он, действительно, остался «як Адам». Сам же Богдан Македонович уютно расположился в кровати, натянув лёгкое пуховое одеяло до подбородка.
– Ну! Ягидко! – нежно позвал попович. – Ходы ж сюды!.. Причарувала мене, зиронька! Ось щасте, ось…
Но в эту самую минуту зазвонил внизу колокольчик, и голос Меланьи провещал:
– Досифей Тимофеич приехамши!
Богдан Македонович приподнялся на локте и, наморщив, точно от лимона, лицо, спросил обычным своим голосом:
– Ще вона каже?..
– Муж приехал, – невозмутимо отвечала Христина, отвернувшись от поповича.
– Ну, ягидко… – угрожающе пробормотал Богдан Македонович, спрыгивая с кровати и впопыхах натягивая на себя первое, что подвернулось ему под руку. Этим первым оказался белый пенюар Христины, перекинутый через спинку стоявшей в изножье кровати козетки. Пенюар с рюшами пришёлся поповичу не по вкусу и не по размеру, он стал, было, стаскивать его с себя, но Христина уже тянула его за руку.
– Да оставьте же! – шептала она. – После… после переоденетесь! Не пропадёт ваш армяк! Полезайте в сундук! Да скорее же…
Попович, оставив тщетные попытки закутаться в маленький пенюар, прикрывался кое-как полой.
– Ну, ягидко! – бормотал он, укладываясь в сундук. – Ну, завдала страху!
– Лежите тихо! – шепнула Христина напоследок и захлопнула сундук.
– Ой!.. Свите красний! – простонал попович, глядя беспомощно, как опускается над ним тяжёлая кованая крышка.
Щёлкнул замок, и следом за тем Христина опустила ключ на дно третьего сундука. Туда же отправились и вещи Богдана Македоновича.
Когда, приведя в порядок комнату, где только что метался раненым зверем попович, а незадолго перед тем купец Моисеев едва не лишился чувств и рассудка, Христина спустилась вниз, ратман Хвастунов ожидал её. Стоял он посреди комнаты, ухватившись обеими руками за спинку стула и оглядываясь кругом себя испуганно и настороженно. Казалось, он пожалел о том, что пришёл в этот дом и, останься он ещё ненадолго в одиночестве, сожаления его разрешились бы бегством.
Завидев Христину, ратман Хвастунов выразил оживление. Он перестал озираться, разжал побелевшие пальцы, на лице его отобразилось какое-то внутренне движение. Однако против вчерашнего Хвастунов был сдержан. Говоря же с Христиной, смотрел в сторону, точно стыдился встретиться с ней глазами или боялся чего-то.
– Ежели вы возбуждать дело, – сказал он после приветствия, – то этого лучше не надо. Тут дело такое… Дождитесь примерно Досифей Тимофеевича. А ежели вы в средствах нуждаетесь… то вот примерно двести рублей… Только вы уж мне расписочку, а то ведь оно дело такое…
И Алфей Харалампиевич выложил на стол два радужных банковских билета.
На секунду Христине стало жаль Хвастунова. Но только на секунду – Христина переживала то состояние, когда непременно и во что бы то ни стало нужно довести до конца задуманное, когда отказ от достижения заветной, но совершенно ненужной цели воспринимается как слабость, а невозможность приблизиться к этой цели – как неудача и позор. Азарт овладевает человеком и заставляет его пускаться во все тяжкие: хитрить, настаивать, убеждать. Лишь бы получить своё, лишь бы подойти как можно ближе к намеченному.
– Чаю не желаете? – спросила Христина.
– Чаю? – испугался чего-то Хвастунов. – Премного вами благодарны, но от чаю примерно откажемся. Тут дело такое…
– Тогда вот что… – перебила его Христина. – Возьмите свои двести рублей и ступайте туда… Вон, видите дверь? Подниметесь по лестнице и будете ждать меня в комнате наверху. Там все дела наши и порешим.
– Отчего же мне непременно нужно идти наверх? – снова насторожился Хвастунов и впервые за всё время обратил испуганный взгляд на Христину.
– Отчего бы вам туда и не пойти? – повела плечом Христина.
– Будто бы уж нельзя и здесь!
– Отчего же непременно здесь! Чем это вам здесь так нравится? Будто бы у вас наверху язык отсохнет!
– Оно, положим, дело такое… Язык-то примерно и не отсохнет. Наверху – оно и понятно – уединённее и теплее. Только ведь к нашему разговору это и нейдёт вовсе…
– А теплее, так и ступайте себе. И почему это, интересно, нейдёт? Очень даже идёт! Теплее – завсегда лучше, чем холоднее. Да что это вы, Алфей, Харалампиевич?! Будто цыган на ярмарке! Шли бы себе молча наверх, а порешим дела, так и пойдёте на все четыре стороны. Там чернила – что мне слуг зря гонять?..
Предчувствуя недоброе, поплёлся Алфей Харалампиевич наверх, бормоча про себя что-то вроде: «Оно, конечно, можно и наверху, вы хозяйка, вам виднее… это дело такое…» А Христина в третий раз подсела к самовару.
Когда же Христина поднялась вслед за ратманом Хвастуновым в спальню, было без пяти три. Ратман сидел на самом краешке козетки с таким видом, словно только что пережил воздушные мытарства. При появлении Христины он вскочил.
– Тут оно дело такое… спальня… мне тут и вовсе ни к чему быть. Так что уж возьмите примерно ваши деньги, а я уж пойду. Только вы расписочку… А Досифей Тимофеевич…
Но он не окончил своей мысли, потому что снизу вдруг раздался басовитый голос кухарки:
– Досифей Тимофеич приехамши!
Ратман вцепился в высокую спинку кровати и, замерев, скосил глаза в сторону лестницы, точно ожидая, что вот-вот раздастся звук шагов, и хозяин дома предстанет перед ним – огромный и беспощадный.
– Ну вот, – сказала Христина, подходя к третьему сундуку и отбрасывая его крышку. – Не ломались бы вы, Алфей Харалампиевич, не торговались бы – сейчас бы, глядишь, уже дома были. А теперь что? Как я вас мужу предъявлю?.. Полезайте-ка вы в сундук, от греха подальше! А там уйдёт Досифей Тимофеевич, я вас и выпущу.
– Это вы меня очень даже удивляете, – забормотал Хвастунов, бледнея на глазах у Христины. – Зачем же примерно в сундук?
– Непременно надо в сундук!
– Я вам только что деньги принёс, входя примерно в положение… А вы что же это… Вы к чему это меня? Как прелюбодея какого…
– А вы, Алфей Харалампиевич, и есть самый доподлинный прелюбодей! – усмехнулась Христина. – Кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействует с нею в сердце своём. Разве не так? Так что прячьтесь, а не то Досифей Тимофеевич вас в окно выбросит, а вдогонку ещё и выстрелит!
И Христина притопнула на ратмана Хвастунова.
Как на плаху, на негнущихся ногах проделал Алфей Харалампиевич те три шага, что разделяли козетку и сундук – окованный железом, расписанный, как и все прочие сундуки в комнате, диковинными цветами, не то розами, не то пионами, огромными и жизнерадостными.
