Рязанов Александрович - Барон в юбке
На время воцарившаяся в трактирчике тишина, взорвалась людским гомоном:
– Это что же деется, други! – раздался писклявый визг какого-то щуплого фермера, отмечавшего кружкой пива удачную распродажу привезенной в столицу свинины
– Клятые черняки ( пренебрежительный термин, обозначавший среди светловолосых и голубоглазых мокроляссцев всех жителей южных областей империи, людей преимущественно смуглого типа, наподобие земных итальянцев) всех наших добрых ланов тихонько перерезали или позасылали, кто после войны выжил, их земли прибрали, так теперь и до праправнука Вайтеха Славного добрались?
Вопли кликушествующего свинопаса нашли отклик в душах завсегдатаев таверны, его подержали дружным пьяным ревом сидевшие в дальнем углу мастеровые из цеха скорняков и просто забредшие этим вечером в трактир горожане:
– Хватит!!! Доколе можно терпеть этот произвол! На волю лана Марвина! Бей черняков, пока нас всех не передушили! Позор герцогу! На кол черняков! Бей Ле Куаре!
Надо сказать, что жители столицы души не чаяли в благородном и строгом к себе и окружающим виконте, за короткий срок своей службы в роли начальника гвардии, сумевшего навести железный порядок в городе. Толпа из трактира выплеснулась на улицу и, захватывая в свой водоворот все новых сочувствующих, с ревом покатилась по улицам древней столицы Мокролясья – Багомля…
***
Боже…
Хреново -то как…
За что это мне…
В бабу…
…Внутренний голос, не раз выручавший меня в безнадежных ситуациях, одергивает меня:
– Чего ныть-то! Зато живой, и, вроде бы, в здоровом теле, а что в женском, то так тебе, холостяку закоренелому, и надо, чтоб знал, почем фунт лиха и не относился к бабам, как к существам второго сорта…
Мысленно крою его матом, голос затыкается. Он уже давно со мной, голос этот, с того самого злосчастного памятного случая на границе с Камбоджей, когда я, раненный в стычке, единственный выживший из отряда повстанцев, вырезанного правительственными проамериканскими войсками, где был ‘военным советником’, пробирался в одиночку два месяца из джунглей к своим, общаясь сам с собой, чтоб крыша не съехала. С трудом поднимаюсь на непослушные ноги.
– Ноги! Ноги! У меня снова две ноги!
Надежда, что все, произошедшее со мной, мне прибредилось, рассеялась окончательно, как дым. Стою на той же поляне. Слава богу, уже чистый и вымытый.
Смутно помню, что когда я потерял контроль над телом, провалившись , словно куда-то за спину, то стал как бы посторонним наблюдателем, а оно, тело мое новое, стало вести себя так же, как соседский жирный холеный котяра, упавший в лужу с грязью. С воем и всхлипами, оно принялось сдирать с себя корку грязи, после чего, убедившись в невозможности сухой чистки, поползло к ближайшему ручью, протекавшему по краю поляны и принялось, стуча зубами от холода, мыться.
– Приучили же тебя к чистоте, девочка – невольно подумалось тогда мне;
– Странно для средневековой леди, не правда ли? В то время, сдается, мыться вообще считалось дурной приметой – счастье, говорят, смывается…
Вода в ручье была ледяной, и я весь покрылся
– Покрылась…, блин, привыкать теперь надо…. огромными мурашками. Ощущение холода и привело меня в чувство. Я потихоньку начал выплывать из глубины сознания. Первыми появились ощущения – закушенная губа, текущие из мокрого носа сопли, бегающие под кожей мурашки.
Первым делом – одежда. Обгаженный мною плащ после конфуза с отказавшимся повиноваться мочевым пузырем подошел бы идеально, но лучше теперь поискать чего почище.
Подхожу к своему ночному убежищу и начинаю рыться в груде выпавших тюков, перебирая их, в надежде обнаружить тот самый, в котором ночью был найден плащ.
Пол часа рытья среди вываленного на дорогу барахла из перевернувшегося фургона увенчались успехом: решив, что быть в средневековье женщиной будет для меня как-то вовсе невесело, решаю напялить мужской костюм, хотя тело само собой рвется схватить найденные в одном из сундучков блестящие побрякушки.
Наконец нахожу что-то подходящее и одеваюсь. На мне грубые кожаные штаны, тонкого полотна рубаха с кружевными отворотами, полукамзол и мягкие, заботливо выделанной замши, сапожки – ботфорты. Задумчиво перебираю побрякушки из найденного ларца, которые мимовольно были схвачены моим, слишком самостоятельным, телом, пересыпаю их в кошель на поясе и усмехаюсь:
– Кто бы ты ни была, девочка, у тебя, несомненно, неплохой вкус: выбранные тобой вещички весьма и весьма дороги, а ты инстинктивно схватила самое ценное…
Мда-а… Кто же ты была такая? Судя, по твоей чистоплотности и лакированным коготкам, которые еще не все пообломались, ты, скорее всего, и не отсюда: может, мы попали сюда вместе и ты вместо меня сейчас сидишь в моем теле?
Вопросы, вопросы, и ни единого ответа…
-Хрен со всем этим! – Надо действовать.
Пытаюсь сообразить, что делать дальше, куда идти и за что хвататься.
Во-первых, необходимо разжиться каким-нибудь оружием; во-вторых, запастись провиантом; в-третьих, если уж мне привалило такое счастье набрести на ничейный караван, то грех будет бросить все это добро в лесу, основательно не обследовав его и не припрятав все самое ценное – вдруг пригодится в будущем?
Что здесь является оружием? Ну конечно же: меч, щит и доспехи – вон, сколько трупов в железе валяется. Однако, что странно – не похожи эти латники на купцов, хоть убей, не похожи. Во-первых, насколько мне известна ситуация в средние века, у мало какого купца хватит денег обрядить полтора десятка людей в кольчуги, пусть и плохонькие. Максимум – кожаные куртки с нашитыми железными бляхами или кольцами, а вон, возле дальнего фургона лежат двое в полном латном доспехе, изрядно покореженом копытами, судя по богатству и роскоши отделки, и вовсе из местного высшего сословия.
Сдается мне, что не простой это караван, и вовсе не купеческий, скорее, это отряд, сопровождавший какую-то важную шишку или груз.
Осматриваю маленький фургон, который эти двое в латах защищали до последнего – он практически цел, только опрокинут набок – лежит, немо задрав в небо дышло с обломанной оглоблей, перед ним – настоящий бруствер из туш мертвых тварей, которых накрошили эти два молодца, прежде чем полечь под копытами набегающего стада. Не знаю, кто эти парни, но их поступок достоин уважения – они сумели сдержать атакующих животных и заставили стадо пронестись слегка в стороне от защищаемого ими фургона.
В руке перемолоченного копытами, смятого, словно пустая консервная банка, брошенная на шоссе под колеса машин, трупа в богатом доспехе, замечаю блеснувший вороненой сталью клинок. Рука сама так и потянулась к нему.
– Тэ-экс, – взвесив меч в руке, решаю для себя – сталь так себе, обычное кованое и науглероженное железо – булатом и не пахнет, вон сколько зазубрин, да и тяжеловат ножичек-то под мою новую руку. Хотя, в целом, сгодится -хоть само лезвие и не ахти, так хоть балансировка отличная.
Я подошел ближе, заглянул внутрь, и мне стала понятна причина, побудившая тех латников насмерть стать на пути разъяренных туров: из глубины фургона на меня блеснули четыре пары зареванных, широко распахнутых глаз, со страхом и надеждой глядевших с перепачканных детских мордашек…
***
– Ваша светлость! Ваша светлость! В ваши владения вторглась огромная орда гуллей! В зале вмиг стало тихо.
Барон Гвидо Ле Гилл устало оторвал воспаленные глаза от карты на столе и поднял их на вбежавшего в зал человека.
– Я знаю, Хлой, знаю. Я ждал этого.
Он оглядел мрачных рыцарей, стоявших рядом с ним вокруг стола с картой и склонил голову.
– С тех пор, как в Степи закончилась заварушка между каганами, я жду.
Кочевники избрали нового Каган-Башку, поэтому появление орды в этом году закономерно. Я, да и вы, мои соседи, – он вежливо кивнул собравшимся в зале господам, – уже много писали об этом в Преворию, я сам, лично, наплевав на гордость, ездил туда и умолял сенат прислать хоть три когорты тяжелой пехоты и десяток манипул лучников, но они остались глухи к нашим просьбам.
Эти торгаши в Сенате считают, что орда в этом году не посмеет напасть, они видите ли , в прошлом году подписали с каганом Хази-беем договор о ненападении. В итоге державший границу Пятый Легион бросили в Лимьи горы усмирять диких лемцулов: мол, орда, связанная договором, в Фронтиру не сунется , а от мелких банд людоловов мы и своими силами отобьемся. К тому же, Хази-бей взял у них на ‘укрепление мира в степи’ три тысячи золотых под проценты, и, дескать, ‘стоит горой за своих благодетелей’ …
– Идиоты! За своими сварами и жадностью они и не догадываются о том, что Хази-бей , их же золотом заткнув пасть большинству своих противников на Хурале Вождей, сумел добиться большинства голосов и занять юрту Каган-Башки, пустовавшую уже почти сто пятьдесят лет, со дня Ок-Келинской битвы.
