Рязанов Александрович - Барон в юбке
… Трудно дышать…
… Вновь прихожу в себя: лежу лицом в луже холодной грязи, рот забит, судя по вкусовым ощущениям, прелой прошлогодней листвой с примесью чего-то очень мерзкого, какой-то странной слизи. Не в силах открыть залепленные грязью глаза, шарю вокруг себя руками: вокруг – насколько хватает длинны руки – грязь, холод, темнота. Уныло моросит мерзкий, стылый дождь.
Чтобы хоть как-то сохранить тепло, переворачиваюсь набок и, подтянув ноги под себя, сворачиваюсь в калачик. Тело сотрясают безудержные, судорожные рыдания. Потихоньку собираюсь с мыслями и осознаю, что плачу, плачу навзрыд, тихо так, тоненько, по-бабьи, подвывая. Сам же удивляюсь своей реакции:
-Ты что, Крымов, совсем на старости лет рехнулся? Рыдаешь, словно трахнутая бандой грузчиков институтка!
Мысленно пнув себя изо всех сил по тощей заднице, отгоняю, словно навязчивого комара, мимолетную мысль:
– А что-то я щупловат со спины-то…
Помогло…
…Пытаюсь встать рывком на ноги, но те бессильно подламываются, и я вновь падаю лицом в грязь.
Привычно сцепив зубы, пытаюсь подавить стон боли от потревоженных падением, полученных при взрыве в метро и едва залеченных, ран, но не ощущаю абсолютно ничего…
…Ничего, кроме смачного шлепка от принимающей меня обратно в свои объятия грязи…
От осознания нездорового для меня теперешнего, отсутствия боли после падения на больной бок, пугаюсь по настоящему – весь мой многолетний опыт кричит о том, что если боль была, но вдруг куда-то пропала – дело совсем хреново. Все тело колотит крупная, бессильная дрожь, лязгают зубы. Закусив губу, вновь выбираюсь из грязи, но уже медленно, осторожно.
Застыв на четвереньках, пытаюсь побороть головокружение, заодно отплевываюсь от той мерзости, которой забит весь рот, тупо замечаю, что с головы вниз падают, свисая ниже плеч и мешая смотреть, длинные пряди грязных волос. Привычным движением заправляю их за ухо, даже забыв удивиться, откуда у меня такие длинные волосы и это самое привычное движение…
…встаю, опираясь руками в колени, и тут же сгибаюсь пополам.
Меня рвет…
Взбунтовавшийся желудок выворачивается наизнанку до тех пор, пока я не начинаю отплевываться горькой, комковатой желудочной слизью.
Головокружение слегка утихает, и я, с трудом сфокусировав затуманенный, мутный взгляд, могу осмотреться: я стою по щиколотки в грязи в небольшой ямке, которую с журчанием наполняет небольшой ручеек, вокруг, судя по окружающим звукам, стылый осенний лес.
Темно.
Силуэты деревьев лишь слегка угадываются на фоне еще более темного неба, затянутого тучами. По мокрой спине барабанят крупные, холодные капли, срывающиеся с ветвей, они же тихо шуршат по намокшей опавшей листве, ковром укрывающей землю. Эти капли, вместе с мелким, без перерыва моросящим дождем, высасывают из организма последние остатки тепла.
Выработанный годами тренировок, а после и всяческих командировок с ‘миссией ‘Братской помощи’’ инстинкт, настойчиво начинает долбить в мозгу:
– Двигайся, или погибнешь.
Очень тихо.
С трудом сдерживая стон, на ватных, словно не своих, ногах, делаю первый шаг – в босую ногу впивается острая веточка – одергиваю ногу, и вновь, не удержав равновесие, падаю. Возясь в грязи и пытаясь подняться, еще раз успеваю удивиться отсутствию боли в исковерканных взрывом внутренностях.
Вспоминаются слова доктора:
– Так вот, батенька, привыкайте: если, однажды проснувшись, вы поймете, что у вас больше ничего не болит – оглядитесь вокруг – и, если увидите благообразного бородатого мужичка с ключами, смело идите к нему, это – Апостол Петр…
-Не сильно похоже это все на рай, доктор… Скорее, запроторили меня за все мои тяжкие в менее приятное место, чистилище, например.
– А что…- замираю от страшной догадки – и холодно, и раны не болят – вполне возможно…
…-Так вот ты какое, чистилище…
Вновь встаю, и, уже медленно, аккуратно ставя ноги, пробую идти. Тело все еще словно деревянное, но пока слушается. Добредаю до ближайшего дерева и, обхватив его руками, пытаюсь отдышаться. В ноздри проникает запах дыма. Проморгавшись, пытаюсь определить направление его источника и с трудом замечаю вдалеке красноватые отблески потухающего под дождем костра. Отпустив спасительное дерево, словно сомнамбула, вытянув руки вперед, плетусь туда.
Эти пятьдесят метров по ночному лесу вымотали меня сильнее, чем шестикилометровый марш-бросок в полной выкладке. Выхожу на широкую поляну, всю сплошь истоптанную отпечатками не то огромных копыт, не то широких лап с двумя пальцами – я их не вижу, но могу нащупать одеревеневшими от холода ступнями. В центре поляны – груда чего-то изломанного, то тут, то там валяются несколько огромных туш каких-то животных, опрокинутые телеги, вьюки, и всюду, всюду – изломанные, словно игрушки злого ребенка, втоптанные в грязь, полураздавленные человеческие трупы. Об один из таких я споткнулся, не удержал равновесие и рухнул сверху, оцарапав весь бок о железную ткань его куртки, оказавшейся, при ближайшем рассмотрении, звеньями кольчужного доспеха, в который был одет мертвец.
…Опять лежу в грязи, сил снова встать и идти уже нет, от бессилия хочется выть и грызть землю…
Это бред…
Откуда осень в середине июня? Где, черт возьми, в нашем долбанном мире, кроме кино, да совсем отсталых стран ‘третьего мира’ еще могут использовать гужевые повозки-фургоны времен освоения Дикого Запада? И, в конце концов, кто в наше время автомата Калашникова и точечных ракетных бомбардировок будет носить древние, явно послужившие не один год и не раз латанные, доспехи?
‘Толкиенутые’? Но они, как мне помнится, друг дружку не убивают… Или, уже начали ‘играть взаправду’? Может, я умер, и это все предсмертный бред?
Я снова вырубился…. В полубреду, мелькают обрывки моей прошлой жизни, на них накладываются каким-то калейдоскопом ярких вспышек обрывки чьих-то чужих воспоминаний, словно я успел уже прожить еще одну жизнь… Временами я вываливаюсь в настоящее – мое тело все еще борется за жизнь – я куда-то ползу, шарахаясь от наплывающих из тьмы и тумана, втоптанных в грязь, трупов, рву зубами ткань на одном из тюков… Снова тьма…
Прихожу в себя на рассвете. На тело наваливается волна боли: ноют изодранные колени и локти, дико болит каждая мышца моего измученного тела, словно я вчера два вагона угля разгрузил, мочевой пузырь готов лопнуть. Я нахожу в себе силы улыбнуться:
– Здравствуй, боль, здравствуй, родная, значит, я еще не помер…
Лежу на груде тюков под обширным днищем полуопрокинутого фургона, укутанный в грубый шерстяной плащ. Всю рожу сковала плотная корка засохшей грязи.
С хрустом поворачиваю голову: открывшаяся моему взгляду картина поражает своим сюрреализмом. Странные деревья, помесь вяза с дубом, окружают небольшую полянку. Вся полянка забита торчащими из тумана, словно гнилые клыки чудовища, переломанными обломками, вокруг которых валяются трупы каких-то животных – эдаких сильно раскормленных украинских волов с мордой от бегемота и громадными рогами. Кроме этого, масса потоптанных человеческих трупов и несколько тварей, похожих на втрое увеличенных вьючных волов (буду их так называть и в дальнейшем), но здорово ‘накачанных’ и явно диких, даже в мертвом виде преисполненых грозной мощи, тварей.
Передо мной стала потихоньку вырисовываться версия произошедшего вчера: на караван, сопровождаемый маленьким отрядом, возможно купеческий, (об этом говорит количество телег и тюков) напало стадо диких туров, с которыми те не смогли разминуться на узкой тропе. Как результат – полтора десятка людских трупов, пяток нашедших свой конец животин, да туши потоптанной, ни в чем не повинной, рабочей тягловой скотины…
…Да-а-а…
Моя наивная надежда, что я набрел на лагерь совсем свихнувшихся на игре толкиенистов, в котором произошла какая-то трагедия, при виде этих мордатых бегемотов с рогами растаяла, словно дым. Все четче я начал осознавать: либо я все-таки помер, или, что там со мной сталось, но я все-таки уже не на Земле, либо же, на Земле, но, по крайней мере, – не в своем времени…
Под ложечкой тошнотворно заныло:
– Ну что, Василь Михалыч, кто там по пьяни хвастался, что побывал и у черта на рогах, и у негров-людоедов на званом ужине чуть ли не главным блюдом, и ничем вас, мол, после этого не удивишь, как вам такой выкрутас?
…Но и это был не самый страшный из сюрпризов – настоящий кошмар ждал меня, когда я, мучимый позывами готового лопнуть мочевого пузыря, все же нашел в себе силы подняться, и, кутаясь в плащ, отойти в сторонку по малой нужде. Сунув руку в складки плаща, я привычно попытался вынуть свое ‘хозяйство’, но рука наткнулась на полное отсутствие оного…
Едва сдерживая панику, я рванул с себя плащ, и первым, что я увидел, были две задорно торчащие в стороны, вполне оформленные девичьи титьки с напрягшимися от контакта с грубой шерстью плаща и утреннего холодка сосками…
