Кевин Фонг - Extremes. На пределе
Это устройство для создания искусственной гравитации — по крайней мере, для увеличения гравитационной нагрузки. Когда машина начинает вращаться, центробежная сила стремится отбросить меня к стене. Это ей, впрочем, не удается, так как мои ноги упираются в вертикальную пластину. По мере того как центрифуга разгоняется, я прижимаюсь пятками к пластине все сильнее. На полном ходу сила, давящая на мое туловище в районе талии, в два-три раза превышает обычное тяготение. На верхнюю часть тела — там вращение помедленнее — нагрузка меньше. Другими словами, воздействующая на меня сила равномерно нарастает от головы к ногам. Из-за этого возникает иллюзия, будто спина у меня выгнута назад, как в латиноамериканском лимбо.
Постепенно я привыкаю и начинаю чувствовать себя более комфортно. Я забываю о неприятных ощущениях настолько, что даже немного скучаю. Если быть начеку и не двигать головой, эксперимент вполне выполним, даже почти похож на отдых. В наушниках снова раздается голос.
— Как дела? — интересуется сотрудник.
Отвечаю, что все идет прекрасно.
— Если тебя там скучно, можем кино показать.
Мой собеседник топает по пультовой и вставляет диск в плеер. На экране прямо у меня над головой начинается фильм про Гарри Поттера, и внезапно вращение в темноте перестает казаться чем-то необычным: просто кинопросмотр во время долгого рейса. А я начинаю думать, что это — очень даже подходящий способ долететь до Марса.
***
От идеи искусственной гравитации могут отмахиваться только люди несведущие. До сих пор неясно, сколько времени люди могут проводить в космосе без серьезных медицинских последствий. В любом случае уже неоспоримо, что долгое пребывание в невесомости неизбежно сказывается на здоровье. Следовательно, если мы все же намерены прорываться все дальше в космос, то без устройств для создания искусственной силы тяжести — будь то компактные пыточные камеры или гигантские кувыркающиеся дубинки — не обойтись. Ведь это логично: если мы берем с собой в космос всё необходимое — свет, тепло, еду, воду и даже атмосферу, — то почему бы не захватить еще и гравитацию?
Но прежде предстоит масса работы. Пока еще трудно сказать наверняка, как долго и с какой скоростью нужно вращать членов экипажа, чтобы защитить их от губительного воздействия невесомости. Точно так же мы не знаем пока, насколько им поможет и поможет ли вообще более слабое притяжение Марса.
Кроме того, непонятно, как отреагируют на подобные перегрузки нежные структуры внутреннего уха. Предварительные результаты, полученные в рамках экспериментального проекта НАСА по созданию искусственной гравитации, позволяют надеяться, что сердце и мускулатуру предохранить таким способом можно. Для костной ткани, разумеется, подобный режим тоже благоприятен. Но внутреннее ухо и его рецепторы — дело другое. Странные вращения могут со временем привести к нарушению их функции и необратимым изменениям. Хотя вполне может оказаться, что эти структуры куда устойчивее, чем кажутся. Увы — точные ответы на все эти вопросы удастся получить очень не скоро.
В 2009 году, как раз когда в рамках проекта искусственной гравитации предстояло провести ряд фундаментальных исследований, финансирование НАСА было урезано. Заморожена оказалась в том числе и программа углубленного изучения центрифуги короткого радиуса с целью дальнейших испытаний на космической станции. Что ж, это не конец. Как сказал один из ученых, «искусственная гравитация — одна из тех идей, к которым возвращаются снова и снова...»
Примерно в то же время был предложен другой сценарий: вернуть астронавтов на Луну и уже оттуда готовиться к марсианской экспедиции. Так полет человека к красной планете в очередной раз отодвинулся в будущее.
Глава 9
К ДАЛЕКИМ РУБЕЖАМ
Остатки сверхновой «Симеиз 147» приблизительно в трех тысячах световых лет от Земли. Звезду уничтожил мощнейший термоядерный взрыв в ее недрах — из тех, при которых выделяется количество энергии, достаточное для образования химических элементов, необходимых для возникновения жизни
© Davide De Martin & the ESA/ESO/NASA Photoshop FITS Liberator.
Рядовой Джеймс Хадсон, служивший в 1917 году на Западном фронте, не впечатлял бравым видом. Невысокий, но жилистый, росту он, по собственным словам, имел 5 футов и 4 дюйма7. В полной боевой выкладке ему не без труда давались брустверы и окопы, даже когда немцы отводили свои стволы в сторону.
В первый же день на передовой Хадсон едва не расстался с жизнью из-за несчастного случая с гранатой. Укрывшись в траншеях от неприятеля, он вместе с другими новобранцами учился метать гранаты — подальше, чтобы самим не пострадать от осколков.
Семнадцатилетний рядовой выдернул чеку и швырнул гранату, как сумел. Но промахнулся: она ударилась о бруствер и отскочила назад, упав к ногам незадачливого солдата. До взрыва оставались считанные секунды. В панике весь отряд бросился врассыпную по извилистому лабиринту траншей; никто не пострадал только чудом.
Тогда, на Западном фронте, спотыкающийся о снарядные воронки и неловко ковыряющийся во взрывчатых боеприпасах, юный Джеймс Хадсон был тем не менее на пике своей биологической формы.
С точки зрения физиологии на войне его организм функционировал лучше, чем когда бы то ни было. Он быстро и без труда справлялся с любыми травмами, болезнями, несчастными случаями и просто повседневными тяготами фронтовой жизни.
Стволовые клетки обеспечивали фантастически быструю регенерацию тканей, иммунная система действовала безотказно, физиологические резервы казались неисчерпаемыми. В те времена Джеймс быстрее бегал, отчаяннее сопротивлялся и дольше выдерживал любые невзгоды, чем в любой другой период жизни. Но ведь второе десятилетие его жизни уже перевалило за вторую половину — еще немного, и он разменяет третий десяток. Процесс старения вот-вот начнет набирать обороты.
Первые перемены были незаметны для молодого рядового, их, пожалуй, удалось бы распознать лишь в лаборатории, проведя сложные исследования. В дальнейшем все станет иначе.
Но, видимо, рядовому Джеймсу Хадсону суждена была долгая жизнь. Он участвовал в кровопролитных битвах при Монсе и Аррасе, побывал в аду на Ипре и сумел уцелеть. Не затронула его и разразившаяся после Первой мировой пандемия испанки — смертельно опасного гриппа, унесшего по всему миру сто миллионов жизней.
В дальнейшем Джеймс столь же успешно бросал вызов статистике и неутешительным прогнозам — он успел пожить в трех разных странах и увидеть, как поразительно, до неузнаваемости, меняется мир. А в последние свои годы, после ста с лишним лет приключений и риска, он наконец осел в госпитале Маунт-Вернон под присмотром команды медиков, к которой я как раз тогда и присоединился — в должности ассистента.
***
Когда в середине XIX столетия Маунт-Вернон был только построен, наиболее опасным и трудноизлечимым заболеванием считался туберкулез. Эта болезнь была подробно описана, но понять ее природу пока не удавалось. Врачи могли лишь бессильно наблюдать, как чахнут больные, как стремительно недуг пожирает их легкие, перекидываясь на сердце, кости, мышцы и мозг.
Маунт-Вернон специализировался на лечении туберкулеза. Возведенный на вершине холма, с просторными палатами и открытыми балконами, он являл собой последнее слово викторианской медицинской науки — которая для лечения этой болезни не предлагала ничего, кроме содержания пациентов на свежем воздухе.
На протяжении истории клинику неоднократно перепрофилировали в соответствии с меняющимися потребностями, а медицинская наука тем временем продолжала развиваться, давая отпор болезням и смерти. Во время Первой мировой Маунт-Вернон принимал раненых, а в годы Второй превратился в полноценный многопрофильный военный госпиталь с отделением экстренной помощи. По мере совершенствования системы здравоохранения в Лондоне и его окрестностях госпиталь отказался от отделения экстренной помощи, став центром реабилитации пожилых пациентов и онкологических больных. К моменту моего прибытия клинике было уже больше ста лет, и казалось естественным, что часть этого дряхлеющего здания отведена для ухода за престарелыми.
Я попал сюда после без малого трех лет работы в отделении интенсивной терапии — с бессонными ночами, вызовами, беготней по темным коридорам — и первое время чувствовал себя как в тюрьме. Путаница узких тропинок вела от зданий XIX века к окружающим их более современным корпусам. Казалось, кроме этих корпусов за последние века тут ничего нового не появилось.
Отделение реабилитации для престарелых размещалось в двухэтажном домике из сборных конструкций, который был некогда сооружен как времянка, да таким и остался. Сюда свозили пациентов из крупных больниц общего профиля — чтобы освободить койки для более серьезных случаев. Обязанности медиков на этом важном — но фактически совершенно заброшенном — участке национальной системы здравоохранения заключались в том, чтобы как-то поддержать здоровье стариков и чуть-чуть подлечить их — хотя бы до того состояния, которое позволило бы им вернуться домой.
