Бут Таркингтон - Великолепные Эмберсоны
Население тоже сильно изменилось. К останкам старого патриотичного поколения, прошедшего Гражданскую войну и впоследствии влиявшего на политику, относились с почтением, но перестали прислушиваться. Потомки пионеров и первопоселенцев слились с толпой, став ее неразличимой частью. То, что случилось с Бостоном или Бродвеем, произошло и со Средним Западом: стариков становилось всё меньше, а взрослое население по большей части было приезжим, а не родившимся здесь. Появился Немецкий квартал; появился Еврейский квартал; Негритянский квартал протянулся на многие мили; окраины заселили ирландцы; возникли крупные итальянские, венгерские, румынские, сербские и другие балканские районы. Но даже не эмигранты захватили город. Его покорили дети эмигрантов, процветающие потомки тех, кто приехал сюда в семидесятые, восьмидесятые и девяностые, тех, кто в своих скитаниях искал не столько свободы и демократии, сколько достойной оплаты труда. Так рождался новый житель Среднего Запада, по сути, новый американец.
Стало возможно говорить о новом гражданском духе - всё еще идеалистичном, но его идеалы ковались молодежью в деловой части города. Они были оптимистами - оптимистичными до воинственности, а их девизом стало "Врывайся! Не стучи!" Они были дельцами, верящими в предприимчивость и честность, потому что и то и другое оплачивалось. Они любили свой город и работали на него с плутонической энергичностью, яростной и решительной. Им не нравилось правительство, и иногда они даже сражались за преобразования в этой сфере, считая, что при хорошем управлении и цены на недвижимость подскочат, и жить станет лучше. Да и политики знали, что таких запросто вокруг пальца не обведешь. Идеалисты планировали, и мечтали, и провозглашали, что их город должен становиться всё лучше, лучше и лучше, а под словом "лучше" подразумевали "богаче", и суть их идеализма была такова: "Чем богаче мой любимый город, тем богаче мой любимый я!" У них была одна превосходная теория: безупречная красота города и человеческой жизни достигается ростом числа фабрик и заводов, они были помешаны на производстве, они шли на всё, лишь бы привлечь промышленность из других городов, и они действительно страдали, если кто-то переманивал ее у них.
Их процветание означало банковский кредит, но в обмен на эти кредиты они получали грязь, в чем любой разумный человек не увидел бы никакой пользы, ведь всё, что отмывается, когда-то было грязным и станет грязным вновь еще до того, как это отчистят. Но город рос, и городская грязь неумолимо множилась. Идеалисты возводили гигантские деловые центры и хвастались ими, но сажа оседала на зданиях задолго до окончания строительства. Они похвалялись библиотеками, памятниками и статуями - и сами же сыпали на них сажу. Они гордились своими школами, но школы были грязны, как и сидящие в них ученики. И в том не было вины детей и матерей. То была вина идеалистов, твердящих: "Больше грязи, больше денег". Они патриотично и оптимистично дышали грязным городским воздухом, наполняя каждый уголок легких вонючим, тяжелым дымом. "Врывайся! Не стучи!" - говорили они. И ежегодно устраивали Неделю великой уборки, когда все должны были вычищать мусор со своих дворов.
Лучше всего они чувствовали себя тогда, когда разрушение и стройка кипели в полную мощь, когда рождались новые заводские районы. И город начал напоминать тело огромного чумазого человека, снявшего лишнее, чтобы проще было трудиться, но оставившего несколько примитивных украшений, и такой идол, раскрашенный - но лишенный цвета - и установленный на рыночной площади, мог бы легко сойти за бога этих новых людей. Впрочем, они себе бога примерно так и представляли, подобно тому, как любой народ сам творит своих богов, хотя некоторые из идеалистов посещали по воскресеньям церковь и преклоняли колени перед кое-кем Другим, ничего не смыслившим в бизнесе. Но пока продолжался Рост, их истинным богом оставался тот, с рыночной площади, к которому по-настоящему тянулась их душа. Они не понимали, что стали его беспомощными рабами, и вряд ли когда-нибудь осознали бы, что оказались в неволе (хотя таков первый шаг к свободе): как же нелегко сделать невероятное открытие, что материя служит духу, а не наоборот.
"Процветание" было для них счетом в банке, черными легкими и Чистилищем для домохозяек. Женщины только и делали, что боролись с грязью, но как только они раскрывали окна, дом вновь наполнялся ею. Грязь укорачивала их жизни и убивала надежду сохранить белизну. И вот пришло время, когда Люси, после долгого сопротивления, всё-таки отказалась от бело-голубых занавесок и белых стен. Внутри она предпочла тускло-серый и коричневый, а снаружи выкрасила домик в темно-зеленый, почти черный, цвет. Конечно, она знала, что грязь никуда не делась, но настроение поднималось от одной мысли, что теперь всё хотя бы выглядит почище.
В Эмберсон-эдишн настали плохие времена. Этот теперь уже старый район располагался в миле от центра, но промышленность переехала в другие, процветающие, части города, оставив Эмберсон-эдишн дым, грязь и пустые банковские счета. Те, кто когда-то владели большими особняками, продали их или сдали под пансионы, а обитатели маленьких домов переехали "подальше" (туда, где воздух почище) или в многоквартирные дома, которые сейчас строились десятками. На их место въехали люди победнее, арендная плата неуклонно снижалась, здания ветшали, и это обветшание вкупе с угольным отоплением становилось последним гвоздем в крышку гроба. Район так покрылся сажей, а воздух провонял, что все, у кого водились деньги, съехали туда, где небо не было слишком серым и дули ветра посвежее. А с появлением новых скоростей, всё "подальше" стало не менее близким к местам работы, чем Эмберсон-эдишн когда-то. Расстояние перестало пугать.
Пять новых домов, выстроенных там, где в прошлом простирался зеленый газон особняка Эмберсонов, не выглядели новыми. Спустя лишь год они приобрели вид старых-престарых построек. Два из них всё еще пустовали, так и не найдя желающих заселить их: неверие Майора в будущее многоквартирного жилья обернулось катастрофой.
- Он просчитался, - сказал Джордж Эмберсон. - Просчитался с самое неподходящее время! Следить за домом сложнее, чем за квартирой, а если еще в этом доме так грязно и дымно, как в нашем районе, ни одна женщина не выдержит. Люди квартиры из рук рвали, жаль, он не увидел это вовремя. Бедняга! Каждую ночь зажигает старую газовую лампу и копается в гроссбухах, да еще не хочет проводить в дом электричество. У него этой весной одна больная радость - налоги снизили!
Эмберсон грустно рассмеялся, а Фанни Минафер спросила, что послужило причиной для такой экономии. Прошло три года с отъезда Изабель с сыном, и дядя с тетей сидели на веранде их особняка и говорили о денежных делах Эмберсонов.
- Говорю же, "больная радость", Фанни, - объяснил Джордж. - Была переоценка собственности, и ее оценили ниже, чем пятнадцать лет назад.
- Но в районах подальше...
- О да, "подальше"! Цены там действительно другие, даже в районах чуть подальше уже не те! Мы просто оказались не в том месте, вот и всё. Не то чтоб я не думал, что могу что-то изменить, если отец передаст мне управление, - но он этого не сделает. Не заставит себя, лучше скажу так. Он "всегда сам занимался бумагами", как он любит выражаться, он привык держать всё в своих руках: сам ведет бухгалтерию, даже деньги нам сам выдает. Видит бог, он славно потрудился!
Джордж вздохнул, они помолчали, глядя на свет фар бесконечной череды автомобилей, выхватывающий широкие яркие полосы из темноты. Временами по дороге нервно вихляли велосипеды, стараясь не попасть под колеса достижений современности, и изредка проезжали одинокие телеги и экипажи.
- Кажется, сегодня есть уйма способов заработать, - задумчиво произнесла Фанни. - Я каждый день слышу о ком-нибудь внезапно разбогатевшем, правда, почти всегда это кто-то незнакомый. И далеко не все связаны с производством автомобилей, хотя теперь изготавливается масса всего для машин, постоянно изобретается что-то новое. На днях встретила старину Фрэнка Бронсона, и он сказал мне...
- Да, даже старину Фрэнка лихорадит, - засмеялся Эмберсон. - Рвется в бой вместе со всеми. Рассказал, что загорелся какой-то новинкой. "Она принесет миллионы!" Какие-то особые электрические лампы, которые "точно все в Америке будут ставить на автомобили" и так далее. Вкладывает туда половину всего, что скопил, и, сказать по чести, почти уговорил меня убедить отца "профинансировать" и мою лепту в дело. Бедный отец! Он в меня уже вкладывался! И, по-моему, даст денег опять, если у меня хватит наглости просить. К тому же идея вроде неплохая, хотя в старике Фрэнке слишком много энтузиазма. В любом случае подумать не повредит.
- Я тоже думаю над этим, - сказала Фанни. - Он уверен, что в первый же год производство принесет двадцать пять процентов, потом прибыль еще вырастет, а мне в банке начисляют всего четыре. Люди целые состояния на всякой всячине для машин делают, будто... - Она замолчала. - Ну, я сказала ему, что хорошенько подумаю.