Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком
Я не думаю, что ты доволен такой своей жизнью, но ты или не веришь в возможность иной жизни, или не стремишься к ней. Может быть, ты и прав. Но мне всегда представляется единым жизненный путь двух сердец, именуемых мужем и женой».
Глава семнадцатая
Переносная будка не помогла Бы- ховскому. Трубин велел приготовить две штольни. В обе залили по кубику бетона. Привезли трансформатор. У рубильника дежурили по очереди. Термометры опускали в штольни на веревке. Подскочило за сорок градусов — команда: «Быховский, отключи!» Упало за восемнадцать: «Быховский, включай!»
Колька Вылков после смены домой не уходил, торчал в цехе до полуночи. Райка с ним. В ее обязанности входило поливать кубики соленой водой, чтобы бетон не замерзал сразу.
На седьмые сутки один кубик вынули, увезли в лабораторию. Анализ обрадовал: половина проектной прочности достигнута! Второй кубик прогревать прекратили — бетон сам дойдет до нужной прочности. Жди одиннадцать дней. Это уже по справочнику.
Вот увезли в лабораторию и второй кубик. Снова удача: проектная прочность есть! Трубину даже стало как-то беспокойно, тревожно. Уж очень все просто и легко получалось.
— Будем ставить фундаменты,— сказал он Бабию. — В одном места с прогревом плиты, в другом — без прогрева. Посмотрим.
— Как бы худого чего не вышло, Григорий Алексеич,— засомневался бригадир.
— Я уверен, что получится.
— Может, и так. А вот только фундамент могут не принять. Заказчик скажет, что не по инструкции...
— Не скажет. Прочность сцепления бетона без прогрева плиты возрастет. Чего еще надо заказчику?
— Так-то оно так...
В цехе холод, как и на улице. На плите ростверка — минус двадцать семь.
Пришли Шайдарон с Каширихиным.
— Два фундамента поставили, Озен Очирович,— говорил Трубин. — Один бетонировали при минусовой температуре.
— Что же, посмотрим. Многое зависит от точности инженерных расчетов.
— Точность во всем соблюдена.
Клубы морозного воздуха смешивались с папиросным дымом. На серые глыбы бетона кое-где надуло снега. Вот эти глыбы и должны дать ответ...
— До какой температуры прогревали плиту?— спросил Шайдарон.
— До плюс десяти.
— Вот эта с прогревом?
— Да.
— А эта, стало быть, без прогрева? Ну, матушка, выручай!
Возле нее — темной лошадки — стояли Бабий, Быховский, Г руша, Колька Вылков, Райка.
— Где домкрат? Начинай!
Трубину казалось, что глыба, поставленная с подогревом, крупнее, хотя этого не могло быть. И форма ее... Она, как моллюск, приросла к плите множеством невидимых присосков. А у той, что без подогрева, ледяная подушка. Хрустнет, как стеклышко. Он, не отрываясь, глядел пристально на низ глыбы. Между плитой и глыбой из тумана выползла тонкая, как игла, щель. Трубин закрыл глаза, открыл — щель исчезла. Унял дрожь в руках. Опять щель... Нет, лучше не смотреть.
Колька Вылков не видел щели. Глядя на равнодушную холодную глыбу, распластавшуюся на плите, он вспоминал, как дежурил вечерами у рубильника, как от мороза коченели ноги, они бегали с Райкой по пустому цеху, чтобы согреться. Если бы не Райка, он не выдержал бы. Иногда так и подмывало бросить все и уйти. Забыть эти термометры, штольни. Надоело возиться с тряпками, с паклей. Но Райка и слушать не хотела. Сверяла по бумажке, как выполнялись требования Трубина, записывала температуру и время. «Все должно быть точно, никаких отклонений»,— повторяла она.
Те кубики в штольнях здорово себя показали. И Колька почувствовал, будто он стал каким-то другим. Он ходил по участкам, разговаривал со знакомыми и все ждал, что вот кто-то из них заметит, что Колька стал другим и скажет ему про это. Но почему-то никто ничего не говорил. И было немного досадно. Но все равно... он уже не помнил о холодных, обжигающих лицо ветрах, о том, что хотел сбежать с дежурства.
В сознании осталось одно: он тоже тут не поспедняя спица в колеснице.
Так уж вышло, что Колькино сердце сегодня отдано все без остатка этой глыбе-каракатице, которая легла на непрогретое тело плиты ростверка. И если все пойдет прахом, если сцепление бетона слабое, то Колька не знает, что сделает...
— Включай!—послышалась команда.
И еще гуще повалили облака морозного воздуха с папиросным дымом. Люди все разом заговорили — кто о чем, не поймешь.
Райка переживала, как и все в бригаде. Но у нее было еще одно желание, помимо того общего желания, которым жили все здесь собравшиеся. Это было ее личное... И оно как-то оттесняло все остальное. Ей очень хотелось, чтобы в эти минуты ее видел отчим, тот самый, который пожег ее паспорт и срубил черемуху. Пускай бы посмотрел на нее. И мать бы пускай посмотрела. «Вот, маманя, какая ваша Райка! Эх, маманя, маманя! Какую вы жизнь ведете? Разве можно?»
Мощный насос нагнетал масло:
— Ту-ту! Ж-ж-ж!.. Ту-ту...
Манометры показывали давление. Поршни, как быки, уперлись в стены глыб. Дрожали и качались стрелки манометров: 20 тонн... 30... 40 тонн...
Глыбы держались, вцепившись в тело плиты.
— Я больше не могу смотреть, Озен Очирович,— сказал Трубин.
— Это у вас рефлекс. Знаете, если сесть напротив оркестра и откусывать лимон, то оркестранты не смогут продолжать концерт.
С серого неба слетали снежинки. Одна, другая... Райка пыталась представить себе, какое было бы лицо у отчима, если бы он ее сейчас увидел. Но рядом толкался и сопел Колька и мешал ей.
Стрелки манометров клонились, слегка подрагивая. Им, наверное, было тяжело, стрелкам...
— Шестьдесят тонн,— сказал Бабий. В голосе его прозвучала рвущаяся наружу радость. Правда, слабая, очень неуверенная, но все же... В цехе стало веселее.
— До проектной мощности двадцать пять тонн,—объявил Трубин. Он был уже спокоен за ту глыбу, что держалась за непрогретое тело плиты. Если бы даже отдельными очагами существовала ледяная корка, глыба не выдержала бы напора поршня и сошла с плиты.А теперь не сойдет. Никакого льда нет! Ему это было совершенно ясно.
— Похоже, что опять успех,— произнес Каширихин. — Везет тебе, Трубин, определенно везет.
Мерное гудение наполняло все вокруг. Стрелки упрямо продвигались: 65 тонн... 70... 75... 80... 85 тонн.
— Сколько этот домкрат тянет?— спросил Каширихин Бабия.
— Сто пятнадцать тонн.
— Попробуем дать за сто тонн. Выдержат эти глыбочки?
— Должно быть.
Трубин не удержался:
— Дайте этим глыбочкам постоять несколько дней, «дозреть» и тогда, Бабий, подавай два домкрата. Вот эта... без подогрева, я уверен, при сломе вырвет тело плиты.
Испытания прекратили, когда стрелки манометров уже достигли отметки 110.
— Ну что, Озен Очирович?— спросил Трубин.
— Вызываю представителей заказчика. Пусть смотрят.
— А пока? Ждать, когда они приедут?
— Нет, отчего же. Действуйте. Чего ждать? Только вот намного ли, по-вашему, можно ускорить темпы бетонирования? Примерно хотя бы.
— Примерно?— Трубин, улыбаясь, прикинул. — Раза в три, а то и в четыре.
— О-о!
— Георгий Николаевич,— позвал Трубин бригадира. — Вот что... Еще одну опытную глыбу забетонируем без подогрева, проверим, убедимся окончательно и тогда уж... на полный ход!— Трубин зажмурился, предвкушая, что их ожидает.
Представители из Иркутска и Красноярска, а с ними и заказчики приехали дней через десять. В цехе поставили два домкрата. Снова двинулись стрелки манометров. Приезжие поглядывали равнодушно, не проявляя любопытства к бетонированию без подогрева плиты. Один из них прямо сказал: «Ну, чего мы время тут теряем? Пусть здешние изобретатели обращаются в соответствующие инстанции».
Стрелки перевалили отметку 120. Гости зашевелились. От равнодушия у них не осталось и следа.
— Здорово! Просто здорово!— раздавались восклицания.
— Смотрите, уже 130 тонн!
— И хоть бы что!
— 150!
Трубин выключил аппараты, когда стрелки достигли отметки 160.
Заказчики были в восторге. Они пожимали руку Трубину, говорили «здорово», «великолепно», но когда он подал им подготовленное заранее заключение на внедрение в производство бетонирования без подогрева плиты ростверка, все они отказались его подписать.
— Но почему же?— удибился Трубин. — Вы видели сами. Прочность предвосхищает любые проекты. Я уж не говорю о скорости бетонных работ. Она сильно возрастет.
Трубину ответил иркутский представитель из «Востеиборгтехстроя». На нем был толстый черный свитер ручной вязки и белые валенки. Иркутянин чувствовал себя неважно в жарко натопленном кабинете и не был расположен к длительному объяснению. У Трубима вызывали неприязнь и его теплый свитер, и особенно белые валенки, которые придавали их владельцу какой-то домашний, далекий от делового совещания вид.
— Мы только что наблюдали весьма впечатляющий эксперимент,— говорил иркутский представитель. — Безусловно, в нем заложены определенные творческие концепции, которые в будущем сулят... Э-э... их авторам... Но, как вам известно, наше строительство не является полигоном для всякого рода испытаний. Я даже не резервирую за собой право высказаться еще раз и сегодня же вылетаю в Иркутск. Я настаиваю на бетонировании с подогревом плиты ростверка, как и предусмотрено во всех технических условиях.
