Pepper Winters - First Debt
— Я не подпишу этого, ублюдок.
Я наклонил голову.
— Ублюдок? Интересный выбор слова.
— Не нравится это слово? Как насчет придурок? Убийца? Насильник?
Я влепил ей еще одну пощечину, упиваясь равным жжением, которое мы разделили.
Боль рождает боль. Удовольствие рождает удовольствие.
Забавно, как два эти состояния дополняли друг друга.
— Я соглашусь с «ублюдок» и «придурок», но ни за что не соглашусь с «насильник». Разве я пытался взять тебя? Заставлял тебя? И я не убийца.
Ее глаза засверкали, а пальцами она терла щеку.
— Ты сознательно блокируешь то, что произошло после Первого Долга, или ты настолько больной на голову, что можешь помнить только то, что тебе удобно?
Больной на голову.
Я медленно провел рукой по волосам. У меня было полное право наказать ее. Я раз за разом предупреждал ее.
— Объясни мне, Джетро. Ты утверждаешь, что ты не убийца... пока что. Но именно ты нанесешь смертельный удар, так? Ты как-то говорил об этом. Только если ты, конечно, не струсишь и не заставишь папочку сделать это. Или, может быть, бедного Кеса. Убьет ли он меня? Правда ли он больше мужчина, чем ты? Чтобы убить семейную зверушку, когда она больше не нужна?
Моя челюсть заболела от того, как сильно я стиснул ее.
— Правда хочешь знать?
«Ты уже докопалась до правды».
Мысль ярко сверкнула, почти так же ярко, как ее щека.
— Нет, я уже знаю. Чем воспользуешься? Разделочным столом? Острым лезвием или тупым? — сила и желание бороться в ее голосе внезапно исчезли за всхлипом. — Как ты будешь жить после того, как моя кровь замарает твои идеальные ботинки?
Комната заполнилась печалью, стены давили на нас ужасным будущим.
С жутким воплем она согнулась пополам, схватившись за живот, как будто ее душа пыталась выбраться наружу.
— Объясни мне, Джетро, если у меня ограниченное количество времени, зачем проходить через этот абсурд, заставляя меня подписать это? — она трухнула бумагой перед моим лицом. — Что это вообще? У этого есть название? Возможно. «Мучение Уивер»?
Ее разумность испарялась с каждым слогом.
Я стоял уверенно, отчаянно хватаясь за свой лед внутри. Но в этот момент, я чувствовал боль. Я пробовал ее слезы. Жил ее печалью.
Мои руки сжались в кулаки. Название, которое я дал, было бездумным в то время, но теперь я видел, что это могло разрушить ее.
«Не говори этого».
Воздух в комнате замер, ожидая, когда я заговорю.
Наконец, я сознался:
— Священный Обет.
Она полуфыркнула-полухихикнула, прежде чем, казалось, все поняла, и это сокрушило ее.
— Ты сделал это нашими клятвами? Тайными, священными клятвами брачных уз?
Прежде, чем я мог ответить, она покачала головой и упала передо мной на колени. Пока она раскачивалась, горячие слезы упали на контракт, смешиваясь с чернилами и превращая их в огромные завитки черного.
Она сама подала мне идею. В конце концов, технически мы были женаты. Нас вырастили друг для друга, нам было предначертано свести друг друга с ума. Это была наша судьба. Наша гребаная доля.
Ее смех перемешался с рыданиями. Звук буквально разрывал сердце. Я заставил свое тело стоять на месте, пока она свернулась клубочком на полу.
— Это по-настоящему. Это... это не кошмарный сон. Это реальность!
Слезы ручьем бежали из ее глаз, все быстрее и быстрее, затем она задержала дыхание и начала задыхаться. Она глотала воздух и рыдала, и глотала вновь.
— Так нечестно. Я х-хочу д-домой...
Я никогда не видел, чтобы кто-то так полностью терял самообладание.
Это было не только из-за документа. Это было из-за того, что она не позволяла себе чувствовать. Она не отпустила прошлое. Она не осознала, что это ее будущее, и невозможно повернуть назад — независимо от того, как сильно она убеждала себя в обратном.
Так она выживала — притворяясь, что это нереально, что все каким-то образом исчезнет?
Все пробилось наружу, сотрясая ее тело от горя.
Я возвышался над ней, не желая видеть такую слабость. Презирая то, что сломил ее. Но в то же время, я стоял, защищая ее уязвимость, стоял на страже, удостоверяясь, что она могла дать слабину.
В каком-то смысле я точно знал, как она чувствовала себя. Мы оба были прикованы к будущему, которого не хотели, и ни один из нас не мог отказаться от него.
Я не прикоснулся к ней. Не мучил ее.
Я позволил ей выплеснуть ее опасения и очистить свои мысли.
Я просто позволил ей плакать.
Пока каждая капелька падала на ковер, я понял, что, черт подери, завидую. Я завидовал, что она так легко могла очиститься. Так просто показать эмоции, зная, что она легко могла взять себя в руки вновь.
Прошло полчаса или, возможно, десять минут, но медленно слезы Нилы остановились, и ее дрожащее тело погрузилось в тишину.
Ночь была полностью испорчена. У меня больше не было желания заставить ее подписать или вести войну. И, определено, у меня не было энергии быть безжалостным.
В этом не было никакой нужды. Мне не нужно было ломать ее — не после того, как она сама себя сломала.
Я тяжело выдохнул.
— Вставай.
Медленно, тихо и покорно она поднялись на ноги. Она стояла, пошатываясь, как гребаное привидение. В руках по-прежнему держала перо и документ, вымоченный в ее слезах.
Не проронив ни слова, она положила влажный документ на стол, макнула перо в чернила и подписала свое имя.
Мой желудок сжался. Я должен быть счастлив, но моя радость превратилась в грязное топливо, которое травило мои внутренности.
Избегая зрительного контакта, она прошептала:
— Я хочу вернуться в комнату. Ели внутри тебя есть хоть какое-то подобие души, Джетро, ты исполнишь эту маленькую просьбу.
Мое сердце сжалось, лед треснул, оттаивая часть за частью.
Мои руки так и зудели от желания прикоснуться к ней, предоставить ей утешение... комфорт.
«Она ненавидит тебя, ублюдок».
Ни в коем случае, она не хотела, чтобы ее трогали. Особенно я.
Меньшее, что я мог сделать — это оставить ее в покое.
Медленно я повернулся к столу и взял ее телефон.
— Держи, — я вложил его в ее хрупкую ладонь.
Она даже не обратила на меня внимания.
Поскольку больше нечего было сказать, я повел ее обратно в комнату.
Иголочка с ниточкой: Я надеюсь, что ты ответишь мне, Вон. Пожалуйста, скажи мне, что ты не планируешь что-то опасное, что не намереваешься ворваться сюда, потому что в этом случае тебя арестуют или еще хуже… убьют. Пожалуйста, ответь. Я скучаю по тебе.
Я смахнула одинокую соленую слезинку со своей щеки. Мое сердце ощущалось обугленным куском плоти в груди. Прошлая ночь несла лишь отдаленные воспоминания, словно нечто туманное и размытое. Я помнила яркие фейерверки, припоминала, как провела спокойный день за чтением и помогала в саду подготавливать все к празднованию дня рождения, но не могла сказать наверняка, что же произошло в кабинете Джетро.
Все, что я знала, что, в конце концов, не выдержала давления.
То, как я рыдала в собачьей конуре, когда только была доставлена сюда, не шло ни в какое сравнение с тем, насколько я стала раздавленной сейчас.
Меня должно волновать, что Джетро видел момент моей абсолютной слабости, но я не могла собраться с силами. Я чувствовала себя необычно отстраненной от всего, что происходило вокруг меня.
«Он позволил тебе плакать».
Он не стал истязать меня или причинять боль, вселяя в меня еще больше ужаса. Он стоял гордо, словно величественная ледяная статуя, сохраняя абсолютное молчание и не испытывая ни капли жалости, возвышаясь надо мной, пока я заливала слезами отчаяния изысканный ковер.
Но под этой отстраненной, пронизанной арктическим холодом, тишиной скрывалось нечто иное... Что-то совершенно другое.
Его молчание отдавалось горечью печали... пониманием и даже взаимной душевной болью.
Полная луна и золотистые звезды уступили дорогу замечательному дню, как по волшебству рассеивая ужасное окончание вчерашнего праздника.
А знаете, что было самым лучшим после всего? Я спала мертвецким сном, после того, как Джетро оставил меня. Плач полностью осушил мое тело, оставляя напоследок сильную головную боль, которая заставила меня почти потерять сознание.
Мой телефон завибрировал.
Качая головой, я постаралась избавиться от неприятных воспоминаний, которые имели место быть прошлой ночью, и взглянула краем глаза на святящийся экран телефона. Я хотела, наконец, получить ответ от моего близнеца. Но то, что я получила, был намного лучше, чем просто сообщение от брата.
Мое сердце словно сжалось от нестерпимой боли, когда я прочла первое за две недели сообщение от Кайта007.
Кайт007: Не знаю, почему надеюсь на то, что ты мне ответишь, видя, что ты молчишь уже две недели, но у меня выдалась отвратительная ночь, и мне срочно необходимо поговорить с кем-то, кто не будет меня осуждать.
