Ernest Tsvetkov - Psykhologya_Prorochestva
Таким образом, получается, что каждый акт сознания, прпежде всего, озабочен тем,
чтобы с самого начала дать всему воспринимаемому обозначение, название, определение.
Поэтому изначальной функцией сознания является функция толковательная. Сознание не
знает, а толкует. И поскольку оно, в первую очередь, занимается определениями, то тем
самым, устанавливает пределы. Разве не явствует из прямого корня слова, что определение
– это ничто иное, как обозначение, установление предела? Сравним: оПРЕДЕЛение –
ПРЕДЕЛ.
Следовательно, сознание не проникает в мир и не познает его, а сочиняет собственные
конструкты. И в данном своем действе оно отождествляется с бытием. Наше сознание –
это наше бытие. И наоборот. Получается, что наше бытие – мыслимое, и соответственно,
мыслящее.
Представитель строгой научной парадигмы «объективного знания» может, однако,
возразить тем, что имеет дело с точными научными приборами, беспристрастно
фиксирующими факты. Но «фактов» для прибора не существует! Они существуют только
для наблюдателя и, стало быть, присутствуют лишь в его голове. Никакое техническое
устройство само по себе ровным счетом ничего не стоит без того, кто его обслуживает. И,
так или иначе, цепочка замыкается на субъективном. Нет объекта без субъекта.
Поэтому подобный позитивистский образ мышления, по мнению Гуссерля, не имеет
никаких оснований для того, чтобы называться исследующим реальность. И он развивает
свою методику наблюдения, которая воздерживается от всякого рода утверждений и
суждений касательно «действительности», уклоняется от категоричных интерпретаций и
устойчивых определений. Такое воздержание – эпохе’ (от греческого epoche – остановка)
не отрицает сам мир и существование наличествующей реальности, но как бы “заключает
в скобки” наше представление о реальности, переставая полагать его тождественным
истине.
Сам же процесс подобного исключения предварительных суждений в отношении мира
вещей, который приводит к эпохе, он называет феноменологической редукцией.
Такая редукция позволяет нам быть беспристрастными, непредубежденными и
непривязанными к собственным оценкам, которые по сути своей, иллюзорны, и позволяет
применить то, что Гуссерль называет “созерцанием сущностей”.
159
Практика созерцания сущностей неизбежно приводит к видению чистых феноменов и
явлений такими, каковы они есть на самом деле и возвращают нас к до-рациональной
области чистого созерцания, опыт которого каждый из нас несет в себе со времен
младенчества.
Опорные понятия феноменологии.
Интенциональность сознания – направленность сознания на что-то и его склонность к
конструированию понятий.
Эпохе’ – прерывание и остановка внутреннего диалога.
Феноменологическая редукция – исключение суждений в процессе описания мира.
Праксис:
1. Выберите первый предмет, попавший в поле вашего зрения. На какое-то время
умышленно “забудьте” его название, предназначение, функцию. Просто смотрите на него,
будто видите его в первый раз. Параллельно наблюдайте за своим воспристием, чувсвами
и ощущениями. Возможно, вскоре вы испытаете переживание измененного сознания и в
нем обнаружите непривычную для себя реальность. Это может означать прорыв в чистое
“созерцание сущностей”.
2. Проведите аналогичный эксперимент, теперь задействуя слуховой анализатор.
Сконцентрируйтесь на каком-либо звуку и только слушайте. Не проводите никаких
ассоциаций, а если таковые возникают, мягко ускользайте от них. Сводите на нет
склонность вашего ума к фантазированию и игре воображения.
3. Следующий опыт касается сферы ощущений. Возьмите в руку любой предмет,
который под эту самую руку попадется. Тщательно ощупайте его, сосредоточив внимание
лишь на пальцах. Ни в коем разе не вовлекайтесь в игру «на что это похоже» или « что это
мне напоминает». Тогда вы плавно перейдете в состояние «созарцания сущностей».
4. После освоения предыдущих аспектов вы можете с легкостью приступить к
исследованию человека, применяя сходные способы. ваши постижения и открытия могут
превзойти всякие ожидания.
Медитативная разминка №2. Язык "Волапюк"
Джорж Серф (1883 – 1979), профессор лингвистики, в конце концов, оставил
преподавание в университете и занялся частной психотерапевтической практикой, которой
дал название волапюк–терапия (производя термин от английского world speak – мир
говорит). До этого он вел семинары по интерлингвистике и самозабвенно занимался
изобретением собственных языков. Но однажды одна из его бывших студенток попала в
психиатрическую клинику с приступом психотического расстройства. Наряду с
остальными симптомами, у пациентки присутствовали непонятные для врачей словесные
новообразования, характерные для шизофренического процесса. Как-то ее навестил Серф
и завел с ней разговор на одном из своих искусственных языков. Лечащие врачи заметили,
что подобная тактика привела к неожиданному терапевтическому эффекту. Ее состояние
стало заметно улучшаться. Через некоторое время пациентка поправилась, и ее выписали,
после чего ее жизненный путь изменился. Она вернулась к своему учителю и стала
принимать активное участие в его интерлингвистических штудиях. Они сформировали
группу студентов, которые собирались для того, чтобы поговорить на непонятных, только
что изобретенных языках. Помимо радостного удовольствия, от подобных занятий они
получали и существенную психологическую помощь. Вскоре практика и метод Джорджа
Серфа приобрели широкую известность.
Основные положения теории.
Родной язык – язык обыденный, рутинный. Все беды и несчастья происходят именно на
этом языке.
Обилие неологизмов при шизофреническом расстройстве есть ничто иное, как
активизация компенсаторных механизмов самоисцеления. «Болезнь сама проделывает над
языком ту работу, которую каждому следовало бы проделывать в норме. Мы передаем
наши компенсаторные языковые возможности болезни, в то время как задача заключается
в том, чтобы этими возможностями овладеть». – Писал Джордж Серф.
Он также обратил внимание на богатое и бурное словотворчество маленьких детей. И
такое явление было им расценено не только как проявление познавательного инстинкта, но
и как своеобразная аутопсихотерапия. Серф полагал, что «словесные новообразования на
самом деле создаются под давлением чувств, ищущих выхода наружу».
По его мнению, на общепринятом языке возможно только поверхностное условное
общение – на самом деле, отчужденное и болезненное. Над индивидумом довлеет
социальный диктат языка. И социальная «дрессировка» есть, прежде всего, «дрессировка»
вербальная, языковая. Общепринятым становится язык телевидения и журналов –
стерилизованный, выхолощенный, стандартный, «пластиковый», механический, мертвый
и отчужденный, где все чаще появляются машины говорения – спикеры, воспроизводящие
заранее сделанные заготовки, напоминая собой часы, откуда постоянно раздается
монотонное «ку-ку».
И один из путей освобождения – возвращение к неоформленной детскости языка, к
изначальному, исконному словотворчеству – словотворению-гулению, построенному на
фонетических играх и аллитерациях.
Педиатры полагают, что гуление совершается «между языком и молоком», когда
младенец пережевывает слоги, получая от этого фонетическое наслаждение. Тем самым
первое магическое удовольствие ребенка связано с возможностью услышать, как он сам
бормочет. В сущности, это и есть праязык – «языковой карнавал творчества в языке».
Такая речевая феерия, близкая к адамическому праязыку младенца, присутствует и в
творчестве великих поэтов. Ни один из них не пишет на своем родном языке, но переводит
самого себя, переходя от материнского языка к языку трансгрессивному (своему
собственному).
Серф цитирует известное изречение М. Хайдеггера – «язык есть дом бытия», и
прибавляет: «Печальная судьба человечества распорядилась так, что все живут всю жизнь
в домах, построенных не ими, часто даже не имея возможности подогнать их под себя».
Стало быть, осознанное языковое творчество можно представить как «медленное
возвращение домой».
Праксис:
