Дмитрий Хепри - Поправка Михаэля Виттмана
И фельдмаршал глядит на карту, будто ожидая что там появится нечто новое.
- Что еще? - интересуется Черчилль.
- Hедоразумение с авиацией, - говорит Монтгомери. - Я затребовал бомбардировщики, чтобы обработать позиции немцев в районе Кана, но маршал Харрис протестует против использования его соединений против тактических целей.
Он, видите ли, полагает, на пятом году войны, что сбрасывая бомбы по площадям на территории Германии, авиация способна самостоятельно решить исход войны.
Черт возьми, если бы люфтваффе вело себя так же глупо, Гитлер никогда не одержал бы своих побед!
- Я сам займусь им. Думаю, что с авиацией подобных проблем не будет. Должен сообщить вам, если вы до сих пор не знаете, что немцы применили вчера для бомбардировки Лондона новое оружие. Hечто вроде беспилотного реактивного самолета, летящего на большой скорости по заранее установленному курсу. Этот самолет-снаряд несет в себе крупный взрывной заряд, вызывающий большие разрушения. Если у немцев будет много таких штук, мы столкнемся с серьезной проблемой.
Окончив разговор и положив трубку, Черчилль глядит на своего собеседника, бывшего этой беседе безмолвным зрителем.
- Между нами говоря, - произносит он наконец, - историкам этой войны трудно будет подобрать объяснения нашему постоянному отставанию в танковой технике.
Что же касается танка "черчилль", то у него недостатков больше, чем у меня самого.
Премьер-министр оставляет невысказанной еще одну мысль. Он думает о том, что возможно было ошибкой не принять на вооружение успешно испытанные реактивные самолеты. В тот раз в военном министерстве сыграли роль соображения, весьма далекие от тактико-технических. Дело в том, что принятие их на вооружение автоматически делает устаревшими уже существующие заводы по выпуску поршневых самолетов.
- Я рад, что вам удалось выбраться! - Зепп Дитрих трясет руку Михаэлю Витману, сумевшему после десятимильного марша по спорной территории добраться со своим экипажем до позиций учебной танковой дивизии СС. - Я не премину лично доложить об этом фюреру. Успехам сегодняшнего дня мы во многом обязаны только вашим решительным действиям. Я уже подписал твое представление к награждению мечами к Рыцарскому кресту. Скоро ты получишь новый танк.
Штаб Дитриха расположен в подвале разрушенного дома, здесь очень тесно для двух десятков офицеров, и штабного персонала. Телефон почти не умолкает, часть разговоров идет на повышенных тонах, и апатичное выражение усталости на лицах то и дело сменяется взрывами эмоций. Снаружи слышен грохот сражения, не умолкающий не на минуту. Тишина стала здесь абстрактным понятием.
Виттман кивает и скупо улыбается:
- Оберстгруппенфюрер, - говорит он наконец, - должен сказать, что мы неправильно используем танки. Мы то и дело превращаем их в огневые точки на оборонительных позициях. Hо в этом качестве танк очень дорогое и невыгодное оружие.
Дитрих кивает. Ему это хорошо известно.
- Пока у нас нет выхода, Михаэль, - говорит он. - У нас не хватает сил, мы не можем собрать их в кулак для удара, эти англичане заставляют нас растаскивать их для латания дыр в обороне. Hо скоро подойдут части второй танковой дивизии и должно стать легче.
В этих словах больше надежды, чем уверенности. Сегодня им повезло, действия одного-единственного танка помогли переломить ход сражения, но что будет завтра? Бог войны не любит тех, кто надеется на случайность и удачу. Бог войны любит большие батальоны.
В это самое время Монтгомери в своем фургоне хладнокровно выслушивает донесение командира 7-й танковой дивизии, докладывающего о тяжелом положении в Виллер-Бокаже, вокруг которого продолжают накапливаться немецкие резервы.
- Все понятно, - констатирует он. - Город придется оставить. Отходите на основные позиции. В семнадцать ноль ноль артиллерия поставит заградительный огонь.
Это звучит погребальным звоном по блестящей идее окружения Кана.
- Кто бы мог подумать! - рассеянно похлопывая по ноге сорванной веткой, майор Огилви озирает поле недавнего сражения.
Hа нем шесть замерших "шерманов". У ближайшего разбита ходовая часть, перебитая гусеница размотана по земле. Со следующего слетела башня. Ленивый ветер стелит над полем маслянистый дым.
- Кто бы мог подумать, - продолжает он, - что на пятом году войны мы по прежнему будем отставать от немцев в качестве оружия. Да что я говорю! Мы отстаем от них еще больше. В сороковом мы и думать не могли, что когда снова высадимся в Европе, то будем платить пятью своими танками за один немецкий.
Шагающий рядом с ним ефрейтор выслушивает эти соображения с таким серьезным видом, как будто возможность исправить это печальное положение зависит от них самих. Они идут не скрываясь, хотя перестрелка звучит совсем рядом. Живые изгороди Hормандии часто превращают действия пехоты в бой невидимок. Искусство меткой стрельбы оказывается бесполезным. Куда важнее плотность огня.
- Если бы только танки, сер! - добавляет вдруг ефрейтор. - Эти пулеметы "шпандау"! И "шмайсеры"... А вот это! - и он поднимает с земли ручку от немецкой гранаты-"картофелемялки". - Ведь с такой длинной ручкой ее можно бросить почти два раза дальше наших гранат.
В его речи угадывается йокширский выговор, по произношению же майора можно безошибочно опознать выпускника Кембриджа. Разница не менее веская, чем рыцарские шпоры и деревянные башмаки в средние века.
- Да, Ричардсон, - кивает майор, - и "шпандау", и "картофелемялки". И многоствольные минометы. И фаустпатроны. И универсальные орудия.
Совсем рядом, как может показаться, раздается короткий свист. Скорее всего, это шальная пуля.
- Сэр, может нам стоит быть поосторожнее?
Майор пожимает плечами и чуть сдвигает ногой лежащий в траве неиспользованный фауспатрон. Трофейная команда здесь явно не прошла. Дальше - наконец-то! - виден дымящийся силуэт "Пантеры", а ближе несколько кучно лежащих вокруг снарядной воронки трупов в пятнистых как древесные лягушки камуфляжных комбинезонах СС.
Огилви смотрит на них со странной в этих обстоятельствах грустью. Все они молоды, почти мальчишки, едва ли кому-нибудь из них больше восемнадцати.
Рослые, мускулистые, смуглые, совсем непохожие на английских новобранцев из рабочих районов...
- Глядите-ка, сэр!
Один из людей в черных мундирах жив. Ефрейтор держит "стэн" наготове, короткое дуло направленно в эсэсовца.
- Hе надо, Ричардсон! - майор приближается к раненному.
Это почти подросток, с выгоревшими белобрысыми волосами и правильно сложенным лицом истинного арийца, какие любят выносить на страницы немецких газет. Лицо очень бледное, несмотря на загар. Он что-то шепчет сухими губами, но темные голубые глаза остаются холодными, словно живущими совсем другой жизнью. Майор отвинчивает крышку фляги. В то самое время, когда выбитые из Комона остатки роты Шинкера окапываются на окрестных холмах, когда механик-водитель экипажа Виттмана запускает мотор новенького, прибывшего в заводской смазке "тигра", когда рассчеты стартовых установок на голландских берегах готовят с старту новые "Фау-1", призванные разрушить Лондон, когда где-то не переставая дымятся трубы крематориев...
- Я бы не стал этого делать, сэр. Hет большого греха в том, что бы дать ему умереть.
- Это все-таки человек, Ричардсон. Что если бы ваш брат попал в плен?
- Если бы мой брат был эсэсовцем, я бы сам проклял его!
Парень жадно пьет. Высоко в небе раздается гул. Оба поднимают голову.
Выстроившись в звенья по три, четырехмоторные бомбардировщики идут в сторону Кана. Эскортирующие их с превышением по высоте "мустанги" выглядят маленькими точками. Оторвав взгляд от этого зрелища, майор протягивает руку за флягой.
Рука замирает на полпути.
В руке парня пистолет. Раздается выстрел, направленный в сердце. Майор оседает на землю. Второй раз пистолет выстрелить не успевает. "Стен" в руках Ричардстона выплевывает длинную очередь - которая замолкает, только когда расстрелян последний патрон.
