Алексей Дударев - Белые Росы
— Ну, так что будем делать-то, Маруся? — робко спросил Кисель.
— Не мучай ты меня, — почти взмолилась Маруся. — Уезжай искать свое золото...
— Да гори оно синим огнем! Сначала золото моешь, потом лес валишь! — выпалил Кисель, помолчал, недобро сверкнул глазами: — Ты тоже хороша! Не успел отъехать — замуж выскочила...
— Чего же ты не забрал меня с собой?
— Куда?! Думаешь, там горы золотые, лопатой грести можно... Песок там обыкновенный и холод...
— Могли бы и тут жить...
— Я не могу! Это Васька твой с утра на солнце глянет — весь день счастливый, а мне этого мало... Мне...
— Золото надо... — вздохнула Маруся.
— Могла и дождаться! — вспыхнул Кисель.
— Дождаться?! Одной! Пять лет?! С дитем на руках?!
Кисель захлопал глазами.
Маруся оглянулась, сказала:
— Дочка от тебя, Мишка... Вся деревня поверила, что семимесячная родилась... Без малого четыре килограмма и семимесячная...
— Так чего ж ты не сказала? — обалдел Кисель.
— А ты спросил?! — выкрикнула Маруся. — Уехал и пропал! Хоть бы письмо! Хоть бы слово! Васька мой позор на себя взял, дочку без ума любит... Мне на него до седых волос молиться надо, а я... Бросил ты меня.
— Старая любовь не ржавеет...
— Только получается одна ржавчина...
— Учти, — жестко сказал Кисель. — Я тебя люблю, как любил... Учти... — и глупо улыбнулся.
Маруся закрыла глаза, сжалась, как будто ожидая, что на нее сейчас выльют ушат холодной воды.
Васька услышал плач еще с крыльца.
— Иду, Галюня, иду!
Открыл, вбежал в сени, опрокинул пустое ведро, открыл дверь в хату.
— Ты чего это?
Галюня стояла на кровати и плакала.
— А чего... вы... меня... оставили одну? — всхлипывая, спросила она.
— Так ты уже большущая...
— Я маленькая...
— Ух ты! Кобылка такая — и маленькая. — Васька сел на край кровати, взял дочку на руки. — Ну во! Обсопливилась вся... Сейчас мы все твои слезинки... Вот так... Так... Страшно было, что ли?
— Нет... Просто не люблю одна... Где мама?
— На работе, наверно... А мы ее встречать пойдем... Пойдем встречать маму. Пойдем? — Стал заворачивать дочку в одеяло.
Он сидел с дочкой на крыльце. Ждал. Галюня уже спала, укутанная в одеяло. Посыпался клекот аиста. Острожно, чтобы не разбудить дочку, Васька повернул голову.
— Здоров! Что-то давненько тебя не было... — прошептал Васька. — Зимовать ты тут задумал или что? Найди себе невесту и ищи другое место, понял? Не будет весной здесь гнезда... Культурный центр будет!
Скрипнула калитка... Пришла Маруся.
Остановилась перед мужем:
— Дай сюда!
Васька осторожно привстал, протянул ей Галюню:
— На... Пришел, заревелась вся... Не надо ее одну оставлять в темноте... Испугается еще чего...
И открыл дверь в сени... В хате радио било полночь.
И на Курильской гряде били куранты и гремел торжественный гимн. Только там уже давно начался светлый солнечный день.
Радио объявило:
— В Москве — полночь, местное время — девять часов утра. Передаем легкую музыку...
И под «легкую музыку» Сашка Ходас подал заявление об уходе.
Директор рыбкомбината взял бумажку из рук Сашки:
— Садись.
— Постою, — буркнул тот.
Глаза директора забегали по синим строчкам заявления. Вот что было в нем написано. Директор ехидно прочитал: «Заявление. Прошу уволить меня с острова. Не могу. Ходас».
Директор поднял голову:
— Что ты не можешь?
— Жить тут. Заболел.
— Лечись.
— Подписывай! — попросил Сашка.
— В деревню, конечно, путь держишь? — съязвил директор.
— Ну, в деревню, а тебе что? — начал закипать Сашка.
— Корову заведешь?
Сашка смолчал.
— ...Парное молочко будешь пить... Петушков по утрам слушать, цветочки вместе с навозом нюхать...
— Тебе сны снятся? — спосил Сашка.
Директор черкнул что-то в заявлении, подал:
— На, отдыхай...
Сашка пошел к двери.
— Вернешься — возьму только грузчиком, — сказал ему в спину директор.
Сашка толкнул дверь и вышел к солнцу.
Старый Ходас лежал на скамейке во дворе своей хаты. Лежал лицом вниз. Кряхтел. Морщился. Возле него хлопотал Гастрит. На земле гудела паяльная лампа. В черном, огромных размеров чугуне что-то кипело.
— Ну, скоро ты там? — болезненным голосом спросил Ходас.
— Последняя заварочка, — Гастрит бросал в чугун крапиву, ромашки, лопухи, помешивал черпачком, доставал «на пробу», нюхал.
— Во прижал, проклятый, — простонал Ходас, осторожно поглаживая спину. — Как будто гвоздей кто натыкал.
— Ничего, Федос, — пообещал Гастрит. — Ты у меня сейчас молодым козликом запрыгаешь... Народная медицина! У нас в войну наш комполка радикулитом мучился... Чего только не делали! Ни в какую! Крюком полковник ходил... Пока я не взялся... Одну процедурку засобачил — полк потом два месяца наступал.
— Давай!
— Ша! — Гастрит еще раз понюхал варево, повесил черпак на забор, взял приготовленный чистый рушник, подошел к Ходасу, задрал на спине рубашку, оголил худую ребристую спину.
— Ну и белый же ты, Федос, — сказал удивленно. — Как попадья...
— А ты видел попадью? — спросил Ходас.
— Приходилось...
— Брешешь...
— Ша! — Гастрит расстелил рушник на его спине, принес крапивы, ромашек и лопухов. Тоже расстелил. Потом взял возле крыльца длинные кузнечные щипцы, запустил их в бурлящий чугун, ухватил что-то и достал... дымящийся кирпич. Поднес и острожно положил его на поясницу соседа.
— У-у-уй! — взвыл Ходас.
— Спокойно!
— Ой, сымай скорее! В кишках закипает!
— И должно закипать, — прижимая щипцами кирпич к пояснице, крикнул Гастрит. — Для тебя ж стараюсь!
— У-у-уй! — еще сильнее заорал Ходас.
Лечение завершилось таким образом. Ходас, невзирая на радикулит, «молодым козликом» бежал за Тимофеем по улице, перекидывая из руки в руку горячий кирпич. Гастрит удирал со всех ног, испуганно оглядываясь и крича:
— Встал ведь... Бегаешь? Чего тебе еще надо? Я вас, дураков, бесплатно лечу, а если бы за деньги — на мерседесе ездил бы...
На лужку перед речкой Васька «охотился» на пчел... Носовым платком бережно прижимал пчелу к земле, а потом уж из платка пускал в полиэтиленовый мешочек.
Там уже ползало несколько штук.
От речки, голый до пояса, с полотенцем на шее, идет Мишка Кисель. Курит. Остановился.
— Здоров, Василий!
Васька, держа в платке жужжащую пчелу, поднялся с колен и уставился на Киселя.
— Ну, чего глазами хлопаешь? — улыбнулся Кисель. — Вернулся. Как видишь...
— Все золото в Сибири собрал? — спросил Васька.
— На твою долю оставил...
— Мне некогда... Уборка в колхозе...
— Ну, работай...
Кисель прошел.
— Погоди, — сказал Васька.
Кисель подошел.
— Знаешь что... — предложил Васька. — Едь ты за бриллиантами, за серебром, еще за каким-нибудь добром... Только Марусю не трогай. Люблю я ее... Пожалей ты... нас...
— Я ее тоже люблю. Со школы...
— Тут не школа. Тут дочка у нас. Жили нормально, а ты как мозоль, как прыщик, как бельмо какое появился...
— Это я бельмо? — взвился Кисель. — Люблю я ее, понял? И она меня любит, понял?! Разуй глаза! И дочка... Это... Моя! Моя, моя Галюня!
Васька прижал носовой платок с пчелой к левой щеке Киселя. Тот дико взвыл, согнулся, закрутился на одном месте. Спокойный Васька смотрел на него. Кисель разогнулся.
— Ну, Чунчабарабанча! — прохрипел он, сжимая кулаки.
Васька пришел домой. Возбужденный. С «фонарем» под глазом.
— Что это с тобой? — спросила жена.
— Где Галюня? — волнуясь, спросил Васька.
Маруся кивнула на соседнюю комнату.
Васька вошел. Молча взял дочку на руки. Подошел к зеркалу.
— А что это у тебя, папуля? — спросила девочка.
— Пчелка укусила... — Васька показал мешочек с пчелами.
— Больно?
— Больно...
Галюня подула на глаз папули. Васька пристально рассматривал себя и дочку в зеркале, сравнивая детски губы, брови, нос со своими. Заметил на шее родинку.
— Ну-ка, покажь, покажь...
— Уй, щекотно! — заверещала Галюня.
Васька расстегнул ворот рубашки и стал искать родинку у себя на шее. И нашел! Почти на том же месте! Засмеялся облегченно. Стал целовать дочку.
Из передней за ними наблюдала Маруся.
Васька отпустил Галюню и вышел из хаты.
Во двор пришел Васька. Ходас лежал на скамейке и постанывал. Злосчастный кирпич валялся в траве. От него шел пар.
— Принес? — спосил отец.
— Ага, — шмыгнул разбитым носом Васька.
— Давай пришпандоривай...
Васька, при помощи носового платка, достал из мешочка одну пчелу, посадил ее отцу на поясницу, чуть прижал.
— Ну как? — спросил у отца.
— Не кусает.
— Так у тебя кожа, как у слона... Тут и змея не прокусит.
