Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная
Этотъ переворотъ не прошелъ незамѣченнымъ и для другихъ людей. Ученики академіи художествъ указывали на него пальцемъ изъ райка въ оперѣ или останавливались ночью на тротуарѣ, когда онъ проходилъ въ блестящемъ цилиндрѣ на коротко остриженной головѣ и въ разстегнутомъ пальто, изъ подъ котораго виднѣлась накрахмаленная грудь фрачной рубашки. Наивные и восторженные молодые люди представляли себѣ великаго маэстро передъ мольбертомъ, дикимъ, суровымъ и неприступнымъ, какъ Микель-Анджело въ своей мастерской. Встрѣчая же его въ совсѣмъ иномъ видѣ, они съ завкстью слѣдили за нимъ глазами. «Какъ развлекается маэстро!» И они представляли себѣ, какъ важныя дамы ссорятся изъ-за него, и вѣрили чистосердечно, что ни одна женщина не можетъ противостоять чарамъ такого великаго художника.
Враги его – художники, шедшіе по его пятамъ – ругали Ренооанеса на чемгъ свѣтъ стоитъ. «Фигляръ, эгоистъ! Ему мало денегъ, теперь онъ втирается еще въ высшій свѣтъ, чтобы набрать побольше заказовъ на портреты и ставить свою подпись всюду, гдѣ только можетъ».
Котонеръ, остававшійся иногда въ особнякѣ, чтобы провести вечеръ съ Хосефиною и Милитою, провожалъ друга печальною улыбкою и укоризненно покачивалъ головою. «Плохо дѣло. Маріано женился слишкомъ рано. Чего онъ не дѣлалъ въ молодости, когда лихорадочио работалъ и стремился къ славѣ, то онъ дѣлаетъ теперь, почти на старости лѣтъ». Въ обществѣ смѣялись уже надъ нимъ, догадываясь о его пылкой страсти къ графинѣ де-Альберка – о любви безъ практическихъ результатовъ, побуждавшей его жить въ дружбѣ съ Кончею и Монтеверде, разыгрывая роль добродушнаго посредника и добраго и снисходительнаго папаши. Знаменитый маэстро, лишившійся своей внушительной наружности, обратился въ бѣднаго человѣка, о которомъ говорили съ состраданіемъ, сравнивая его съ Геркулесомъ, одѣтымъ въ женское платье и сидящимъ съ прялкою въ рукахъ у ногъ очаровательной красавицы.
Сталкиваясь постоянно съ Монтеверде у графини, онъ вошелъ съ нимъ въ тѣсную дружбу. Докторъ пересталъ быть въ его глазахъ глупымъ и несимпатичнымъ. Что-то въ Монтеверде напоминало Реновалесу о Кончѣ, и художникъ очень цѣнилъ это въ докторѣ. Нѣкоторые люди чувствуютъ такое влеченіе, безъ всякой ревности, къ мужьямъ своихъ любовницъ. Эти двое бывали вмѣстѣ въ театрѣ, дружелюбно разговаривали, и докторъ часто ходилъ по вечерамъ въ мастерскую художника. Эта дружба приводила публику въ полное недоумѣніе; въ обществѣ не могли понять, который изъ нихъ повелитель графини, а который воздыхатель, и всѣ воображали, что, въ силу молчаливаго согласія, всѣ трое жили въ лучшемъ изъ міровъ.
Монтеверде восхищался художникомъ, а тотъ относился къ нему съ отеческимъ превосходствомъ, благодаря своему возрасту и громкой славѣ, и пробиралъ доктора, когда графиня жаловалась на него.
– Охъ, уже эти женщины! – говорилъ докторъ съ досадою. – Вы не знаете, что это за народъ, маэстро. Онѣ только мѣшаютъ мужчинамъ, только портятъ ихъ карьеру. Вы достигли въ жизни успѣха, потому что не повзволяли женщинамъ брать верхъ надъ собою, никогда не заводили себѣ любовницъ и потому что вообще вы – замѣчательный человѣкъ и настоящій мужчина.
А бѣдный настоящій мужчина подозрительно глядѣлъ на Монтеверде, опасаясь не насмѣхаетсяли онъ. У художника являлось бѣшеное желаніе отдуть доктора за пренебрежительное отношеніе къ тому, къ чему самъ онъ стремился съ такою силою.
Конча стэновилась все откровеннѣе съ маэстро. Она признавалась ему въ такихъ вещахъ, которыхъ никогда не рѣшалась высказывать доктору.
– Вамъ я все говорю, Маріанито. Я не могу жить, не видя васъ. Знаете ли вы, о чемъ я думаю? Что докторъ напоминаетъ немного моего мужа, а вы – другъ сердца… He надѣйтесь всетаки… сидите смирно или я позову горничную. Я сказала, что вы – другъ сердца. Я слишкомъ люблю васъ, чтобы думать о тѣхъ гадостяхъ, о которыхъ вы мечтаете.
Иногда Реновалесъ заставалъ ее нервною и возбужденною; она говорила хриплымъ голосомъ и шевелила пальцами, словно царапала воздухъ. Весь домъ дрожалъ въ такіе дни. Мэри бѣгала беззвучными шагами изъ комнаты въ комнату на безпрерывные звонки; графъ ускользалъ на улицу, словно испуганный школьникъ. Конча скучала, чувствуя себя усталою и проклиная свою жизнь. Когда художникъ появлялся, она чуть не бросалась ему въ объятія:
– Возьмите меня отсюда, Маріанито. Я скучаю, я умираю. Эта жизнь изводитъ меня. Мой мужъ! Его и считать нечего… Знакомыя… Эти дуры перемываютъ всѣ мои косточки, какъ только я поверну спину. Докторъ!.. Непостоянный человѣкъ и флюгарка!.. Наши старые друзья – всѣ дураки. Маэстро, сжальтесь надо мною. Увезите меня далеко отсюда. Вы должны знать другой міръ; художники все знаютъ…
О, если бы она не была такъ на виду въ обществѣ, и Реновалеса не зналъ бы весь Мадридъ! Она находилась въ такомъ нервномъ возбужденіи, что строила сумасшедшіе планы. Ей хотѣлось выходить по ночамъ подъ руку съ Реновалесомъ – она въ накидкѣ и съ платочкомъ на головѣ, онъ въ плащѣ и шапкѣ. Онъ былъ-бы ея кавалеромъ; она шла бы, подражая походкою и манерами уличнымъ женщинамъ; они отправлялись бы вмѣстѣ, словно два ночныхъ голубка, въ самыя скверныя мѣста Мадрида, пили бы вмѣстѣ, безчинствовали… Онъ защищалъ бы ее, какъ галантный кавалеръ, и они отправлялись бы вмѣстѣ въ участокъ кончить ночь.
Художникъ былъ въ ужасѣ. Что за сумасшествіе! Но она настаивала на своемъ.
– Смѣйтесь, смѣйтесь, маэстро. Открывайте пошире ротъ… гадкій. Что тутъ особеннаго? Вы, со своими длинными волосами и мягкими шляпами – простой, благонравный буржуа, со спокойною уравновѣшенною душою, и не способны ни на какія оригинальныя развлеченія.
Вспоминая о влюбленной парочкѣ, которую они видали вмѣстѣ въ Монклоа, Конча дѣлалась сантиментально-грустною. Ей нравилось тоже «разыгрывать гризетку», гулять подъ руку съ маэстро, точно скромная портниха со студентикомъ, и кончать вечера въ дешевомъ ресторанѣ; онъ качалъ бы ее на качеляхъ, а она визжалабы отъ удовольствія, взлетая въ воздухъ и опускаясь, съ развѣвающимися вокругъ ногь юбками… Это даже очень мило, маэстро. Это простое… деревенское удовольствіе!
Какъ жаль, что ихъ обоихъ такъ хорошо знаютъ въ городѣ! Но что они прекрасно могли сдѣлать, это переодѣться и побѣжать какъ-нибудь утромъ въ нижніе кварталы, напримѣръ въ Растро, словно молодая парочка, которая хочетъ завести торговое заведеніе. Въ этой части Мадрида ихъ не знала ни одна душа. – Согласны, маэстро?
Маэстро соглашался со всѣмъ этимъ. Но на слѣдующій же день Конча принимала его, смущенно кусая губы, и въ концѣ концовъ заливалась громкимъ смѣхомъ, вспоминая о своихъ глупыхъ планахъ.
– Какъ вы посмѣялись должно-быть надо мною! Я иногда совсѣмъ сумасшедшая!
Реновалесъ не скрывалъ своего мнѣнія. Да, она дѣйствительно не совсѣмъ въ своемъ умѣ. Но это сумасшествіе, державшее его постоянно между надеждою и отчаяніемъ, привлекало его къ графинѣ, благодаря ея веселымъ шуткамъ и быстро проходящему гнѣву, тогда, какъ то, другое сумасшествіе, преслѣдовавшее его дома, неумолимое, упорное, безмолвное, отталкивало его съ непобѣдимымъ отвращеніемъ, слѣдя за нимъ всюду слезящимися глазами съ нездоровымъ блескомъ, сверкавшими враждебно, точно сталь, какъ только онъ пытался подойти поближе изъ чувства состраданія или раскаянія.
Какую невыносимо-тяжелую комедію разыгрывалъ Реновалесъ дома! Въ присутствіи дочери и знакомыхъ ему приходилось разговаривать съ женою. Избѣгая глядѣть ей въ глаза, онъ окружалъ ее заботами и нѣжно выговаривалъ за упорное неисполненіе совѣтовъ врачей. Въ началѣ доктора говорили о неврастеніи, затѣмъ къ ней прибавилась сахарная болѣзнь, еще болѣе ослаблявщая больную. Маэстро жаловался на пассивное сопротивленіе Хосефины всѣмъ врачебнымъ средствамъ. Она исполняла предписанія втеченіе нѣсколькихъ дней и затѣмъ отказывалась отъ нихъ съ упорнѣйшимъ равнодушіемъ. Ей лучше, чѣмъ думаютъ всѣ. Страданія ея могутъ быть вылѣчены отнюдь не докторами.
По ночамъ, въ спальнѣ, супруговъ окружала мертвая тишина. Между тѣлами ихъ вставала, казалось, свинцовая преграда. Здѣсь они могли обходиться безъ лжи и глядѣть другъ на друга съ нѣмою враждебностью. Ночная жизнь была для нихъ пыткою, и тѣмъ не менѣе оба они не рѣшалчсь измѣнить своего существованія. Тѣла ихъ испытывали потребность въ общей кровати, подчиняясь въ этомъ старой привычкѣ. Рутина связывала ихъ съ этою квартирою и обстановкою, напоминая имъ счастливые годы молодости.
Реновалесъ засыпалъ крѣпкимъ сномъ здороваго человѣка, уставшаго отъ работы. Послѣднія мысли его были заняты графинею. Онъ видѣлъ ее въ атмосферѣ туманнаго полумрака, который предшествуетъ сну, и засыпалъ, раздумывая о томъ, что онъ скажетъ ей на другой день, и мечтая о ней соотвѣтственно своимъ желаніямъ. Онъ видѣлъ ее стоящею на высокомъ пьедесталѣ во всемъ величіи ея наготы и побѣждающею знаменитыя, мраморныя статуи своею живою красотою. Просыпаясь и протягивая руки, онъ дотрагивался до маленькаго, съежившагося тѣла жены, горѣвшаго въ лихорадкѣ или холоднаго, какъ смерть. Реновалесъ понималь, что она не спитъ. Хосефина не смыкала глазъ всю ночь, но не шевелилась, какъ-будто всѣ ея силы и вниманіе сосредоточились на чемъ-то, что она пристально разглядывала въ темнотѣ. Она производила впечатлѣніе трупа. Для Реновалеса она была препятствіемъ, свинцовою тяжестью, призракомъ, который отталкивалъ графиню, когда та склонялась къ нему, готовясь упасть… И гадкое желаніе его, чудовищная мысль снова просыпались во всемъ своемъ безобразіи, властно заявляя, что они не умерли, а только скрылись временно въ тайникахъ ума, чтобы воскреснуть съ еще большею жестокостью и назойливостью.