Кузнецова, Федоровна - АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ
попасть? И что это за линия? И вообще, зачем куда-то перемещаться, может
быть, здесь тоже неплохо? Поэтому я долго разглядывала и взвешивала всю
имеющуюся в наличности информацию – и не то, что бы ее было мало –
просто она была на редкость обрывочной; изучала со всех доступных сторон
все возможные варианты и ходы решений, экстраполируя как сами
последствия каждого потенциального решения, так и последствия
последствий.
Что и говорить, в свете такого глобального подхода процесс принятия
решений становился делом непростым. Не говоря про то, что временами –
просто мучительным из-за того, что я застревала между вариантами
многомерной реальности. Мучительным не только для меня – для моих
друзей тоже, ибо они, как говорится, всевышней волею Зевеса тоже
оказывались втянутыми в этот процесс. Так что мы все вместе не могли не
нарадоваться произошедшим переменам. Как это происходит теперь? Теперь
стоило мне только задать себе вопрос - и ко мне сразу приходит ответ.
Разумный, убедительный и окончательный в своей целостности. Это
постепенно стало очевидно даже для меня самой. Поэтому я безо всякого
сожаления оторвалась от разглядывания бесконечных туннелей
вероятностей с их многократно отражающими зеркалами, которые так и
норовили предательски заманить меня в непролазные дебри. Не зря все-таки
говорят: Overanalysis leads to paralysis. По-русски в рифму не скажешь, но
без рифмы, я думаю, это выразить как «паралич анализа». Есть такой
парадокс выбора в теории принятия решений.
34. ШАМАНЫ И КУРАНДЕРОС
Еще в Панаме я читала рассказ одной аргентинки, принимавшей аяуаску.
Она писала, что «её» шаман во время церемонии попадал в ее видения и
видел то же самое, что видела и она. Я тогда еще подумала: с одной
стороны, конечно, прискорбно: никакой тебе privacy, никакой тебе личной
жизни. А с другой, обрадовалась: вот бы и мне так! Если он будет в курсе
происходящего со мной, так потом сможет мне прояснить то, что из
увиденного будет непонятно. Но, увы, ни один из моих курандерос
способностями проникать в мои видения не обладал. Оглядываясь назад, я
вижу, что, пожалуй, это было единственное, что их объединяло. Во всем
остальном Хуан и Вилсон были разными.
Первый был индейцем из племени Шипибо. Заботливый, внимательный. И
не побоюсь этого слова – нежный. А что, такое бывает?- скажете Вы... Ну,
наверное, бывает. Если дистанцироваться и наблюдать со стороны. И
ограничить наблюдение по времени. Но даже в свете этих всем понятных
ограничений дон Хуан мне показался уникальным. Кроме того, были в нем
спокойствие и уверенность – но не просто в себе, а в чем-то другом, более
основополагающем, что выходило за пределы его индивидуальной
личности. Думаю, дело в том, что он был частью большой пирамиды, в
которой он как шаман занимал высокую ступеньку, хоть там ступенек, по
правде сказать, раз, два и обчелся. Но важнее тут не количество ступенек, а
наличие самой пирамиды. Ее существование обеспечивалась коллективной
реальностью племени – реальностью общей для всех, потому что она
базировалась на общей религии (то есть всем доступным, понятным и
конкретным методикам связи с Высшим), общих культурных ориентирах и
традициях. Так что в принципе шаманические способности были едины для
всех, также как и аяуасковые знания; принципиальная разница между
шаманами и не-шаманами заключалась, скорее, в уровне этих способностей
и знаний. Но все участники пирамиды настраивались на звук одного и того
же камертона: их камертоном была аяуаска.
Для Вилсона все складывалось по-другому. Он был целитель-местисо. Он
был носителем знания, но знания индивидуализированного, потому что жил
и работал вне поля мифологизированной реальности индейского племени.
Если деятельность шамана была направлена -хоть бы отчасти - на
благосостояние племени, то центром забот Вилсона была его частная
практика. Целительство было его работой. Страстью, конечно, тоже, но
работой в первую очередь. Я рискну выразить это так: что для дона Хуана
было священнодействием, то для Вилсона было повседневным
профессиональным трудом специалиста. А еще мне показалось, что Вилсон
был из тех подвижников духа, кого больше интересовали не люди, а сами
знания в чистом виде. Пациенты же были хороши тем, что на них
приобретенные знания всегда можно было опробовать на деле.
Из рассказа Вилсона я узнала, что большую роль в том, что он стал
целителем, сыграла его болезнь. В детстве он сильно болел. Чем именно –
никто не мог понять, и врачи поставили на нем крест. Но ему хотелось, как и
его сверстникам, бегать по улице, играть в футбол, прыгать с деревьев в
Амазонку. Лет с двенадцати он стал уходить глубоко в сельву. Там он
оставался один по несколько дней кряду, знакомясь с растениями, и там же
он проходил свои университеты – рос такой себе Ломоносов джунглей.
Потом в течение года он принимал аяуаску, три раза в неделю, и –
благодарение аяуаске! - излечение свершилось. Силы к нему вернулись, а
болезнь непонятной этиологии отступила.
- Но она навсегда оставила на мне свою печать. Силы, утраченные в
детстве, уже было не вернуть, и высоким я так и не вырос, - от огорчения он
развел руками в стороны – и в таком виде стал похож на коренастый
равносторонний крест.
Вилсон говорил, что многие местные жители и сегодня видят в аяуаске
прежде всего medicina, лекарство, возможность излечения от различных
недугов, и к ней часто обращаются в тех случаях, когда традиционная
медицина, обессилев, поднимает руки вверх и капитулирует. Это не могло не
напомнить мне Кандомбле. Один из участников высшего звена как-то сказал
в приватной беседе, что по доброй воле люди в Кандомбле не приходят. Их
туда приводит нужда, иными словами, болезнь.
Но думаю, что нужда может выступать в разной форме. Не только в форме
болезней, но и в форме drive?a, например. Когда чувствуешь насущную
потребность в чем-то разобраться, и она тебе никак покоя не дает. А зачем –
вначале и сам внятно сформулировать не можешь. Потом, когда сможешь,
начинает смущать, что сформулированные цели и ориентиры несколько,
мягко говоря, оторваны от той продуктивной жизни, которая измеряется
прежде всего глубиной и широтой банковского счета. Значит, тогда самое
время, отступив на шаг назад, сделать reality check и задать себе
контрольный вопрос: а в чем заключается утилитарность драйва? И как он
соотносится с продуктивной жизнью?
Видя разрыв, и немалый, страстно хочется верить, что расхождение это
больше поверхностное. То есть одна часть меня знает что, да,
действительно, поверхностное, а другая часть, как всегда, не преминет ее
саботировать. Вот так они и движутся: одна часть подтягивает за собой
другую, потом они меняются местами, переходя попеременно от
утверждения к отрицанию, и обратно к утверждению. И я двигаюсь вместе с
ними. Хочется верить, что не по кругу, а по спирали – вверх.
Вверх и вперед, к той точке на спирали, где меня поджидает некий древний
и мудрый меднокожий индеец со спокойными глазами и глубокими
морщинами, избороздившими его высокое чело. И тогда по-отечески мудро
он мне скажет: дитя мое, весь этот мир, который ты воспринимаешь – как
органами чувств, так и вне их – все это только части большого мира, на
разных уровнях которого мы все одновременно сосуществуем. Пусть твое
сердце станет широким, а знание зазвенит на частоте твоего сердца. Смотри
вверх, смотри вглубь себя, и тогда в тусклой гальке, разбросанной по берегу
озера, тебе откроется яркий блеск драгоценных каменьев. Их красота – это
моя улыбка. Никогда не забывай, что их роскошь, блеск и свет – в самой
тебе. Доверься реке жизни, которая безостановочно несет нас к далекому
горизонту, к безмолвию тайны и мудрости пустоты.
Однако такой мудрый и достойный доверия индеец мне пока не встретился,
а те, что встретились на моем аяуасковом пути, подобных сентенций не
произносили, так же как они не занимались анализом, синтезом или
теоретизированием. Этим профессионально занимаются антропологи,
изучающие индейцев, правда, их знание хоть и ценно, но уже вторично.
Но все равно, я определенно знаю, что готова к новой встрече с аяуаской.
Нужно только найти, кто будет моим третьим проводником. Как сказал этот
прохожий-несостоявшийся шаман:
- Результат – то есть: видения во время приема аяуаски, твое самочувствие
во время церемонии и после нее, – все это, главным образом, зависит от
шамана, ведущего церемонию.
