Неизвестно - Untitled.FR11
С этим трудом Леонид отправился в Москву, и не куда-нибудь, а прямо в ЦК. Он справедливо считал, что если осудили Сталина, значит, найдётся кто-то, кто захочет взглянуть правде в глаза. Многие гении не были лишены наивности, но не до такой степени. Сохранился рассказ самого Лёни, побывавшего в лабиринтах ЦК. Чиновник, читавший его тетрадь при нём, краснел, бледнел, вытирал лоб платочком, потом вызвал ещё двоих. Пришли к выводу: «Надо разобраться!»
Ему предложили подождать в приёмной, потом пригласили пройти, и уже в коридоре его ожидали люди в белых халатах. Они объяснили по дороге, что ему необходимо отдохнуть, подлечиться и что это - лучший для него вариант.
В палате койка Лёни оказалась рядом с койкой молодого инженера-механика из Тамбова. Тот тоже додумался составить бюджет для семьи с двумя маленькими детьми на его зарплату. Были люди из Сибири и с Дальнего Востока, и все они поверили новой власти, клюнули, как говорится, на удочку.
Доктору Лёня сказал, что дома больные старики остались, что уезжал на один день. К его удивлению, доктор отнёсся к нему благожелательно. Он сказал: «Да, я понимаю, может быть, Вы погорячились? Чего ни бывает! Если Вы письменно откажетесь от ранее написанного Вами, то поедете домой».
Леонид написал, что ошибался и раскаивается, и его отвезли на вокзал и посадили на поезд, заранее купив билет.
Так он и жил с родителями, выращивая овощи и цветы. В колхоз идти отказывался, не хотел работать и в хозяйстве Ивана. Человек эрудированный, образованный, начитанный - тем не менее, не хотел слышать ни о каком трудоустройстве в госучреждение.
Леонид из всех братьев выделялся могучим телосложением, немногословностью. Читал он много, любил играть в шахматы. С одной стороны, для родителей было неплохо иметь под боком хоть одного сына, с другой - все Марчуковы были единодушны: человек талантливый не должен хоронить себя в затворничестве. Но Леонид твёрдо стоял на своём: все уговоры были бесполезны!
И в этот осенний вечер сорок шестого года Зиночка вновь вела разговор о Лёне, и Иван в который раз обещал повлиять на брата. За ужином она рассказала, что получила письмо от Жоржа: он служит на Дальнем Востоке, в Переясловке, штурманом полка. С Галкой расходились («Ты же знаешь Галку, вытворяла без него бог весть что!»), но потом сошлись снова, у них подрастает дочь Римма, собираются завести ещё одного ребёнка.
- Зиночка, вот ты всё о братьях печёшься, а сама-то как? Трудно, поди, одной? Хоть бы сходила куда!
- Ходим изредка со Славкой к Мильманам. Какие милые люди! Я таких не встречала. Нина Андриановна - та ко мне как к дочери, хоть и старше не намного.
- А как Давид? Летает? Шевелюра такая же, больше моей?
- Давида Ильича, как и тебя, дома не бывает. Ты - как ветер в поле, а он воюет с ветрами в небе . Спрашивал о тебе.
- Завтра обязательно к ним зайду! Иногда гляну в небо на самолёт - аж сердце защемит! Это Мильман приобщил меня к небу. Никогда не забуду, как прыгал с парашютом, когда учился в СХИ. Да уж видно судьба моя в земле зарыта! Но так хочется снова подняться в небо! Может, уговорю Давида?
Не знал Иван, что меньше чем через год он поднимется в небо, но при обстоятельствах, которых никак не мог представить.
* * *
Случилось то, что Иван никак не ожидал. На торжественном собрании первый секретарь обкома вручил ему орден «За трудовую доблесть» и объявил о присуждении денежной премии за «значительные успехи» и перевыполнение плана по «основным показателям».
Столько поздравлений от коллег Иван никогда не получал. Подходили пожать руку совсем незнакомые люди, объявились сокурсники по институту, работавшие теперь в разных районах области и в Воронеже, в управленческих учреждениях. Многие это делали искренне, а многие - в особенности руководители соседних колхозов - с непонятными ухмылками. Пройдёт много лет, прежде чем Иван поймёт: лучшее место не впереди, а в «середнячках», когда тебя и не ругают, но и не хвалят. Оказывается, в серединочке - место теплее, надёжнее.
Тогда же он искренне радовался успеху. Накупил шампанского, конфет, решил отпраздновать награду вечером, вместе с Зиночкой, у Мильманов. Тем более, Давид Ильич был дома. Но днём ещё предстояло нанести визит директору треста совхозов Константину Семёновичу Ярыгину. «Ка - эС» - как звали главу треста сами сотрудники - боевой полковник, демобилизованный после ранения на фронте, отчаянный сквернослов и заядлый курильщик, человек открытый, с боевым духом, имел привычку говорить в глаза всё, что думал, не только подчинённым, чем и снискал себе уважение среди директорской братии совхозов области.
Многим он помогал и советом, и делом, а многих и прошибал пот на ковре перед его столом. Иван не ожидал каких-то неприятностей и с лёгким сердцем открыл дверь его кабинета.
- А, Марчуков! Ну, заходи, заходи! - услышал он знакомый прокуренный голос.
Большинство обладателей таких кабинетов делали вид, что заняты, и не сразу обращали свой взор на посетителя. Ярыгин не из тех! Он отослал секретаршу с бумагами и чиновника своего ведомства: «Зайдёте попозже!»
- Ну что, Ваня, говорят, ты у нас герой? - улыбнулся Ярыгин в седые, пожелтевшие от курева усы. И сейчас он держал в зубах потухшую папиросу, правая его рука, без пальцев, засунута была за отворот полувоенного френча.
- Герои, Константин Семёнович, на фронте были. А я - лошадь ломовая!
- Ну, ну. не скромничай. Поздравлю! Нам такие как ты нужны! Только вызвал я тебя не ради поздравлений. Жалуются на тебя, понимаешь. Тут у меня целая папка накопилась.
- Жалуются известно кто, Константин Семёнович! Не даю жизни лодырям, ворам, пьяницам.
- Да если бы только эти! Руководители соседних колхозов сигнализируют, что отбираешь рабочие руки.
- Они виноваты сами: людям за работу надо платить! У меня столовая, где вкусно накормят за копейки, за хорошую работу я плачу достойно, но по существующим расценкам. Всё, что сверху, - натурпродуктом, для поощрения.
- Всё так, я тебя ни в чём не виню. Но. у колхозов - другая песня. Мой тебе совет, ты их - не тронь! Иначе будут у тебя неприятности, могут написать и в обком. Создавай свою рабочую силу, сейчас многие в поисках сытой жизни двинулись из города в село.
- Хорошо, Константин Семёнович, учтём!
- Как у тебя с коневодством? Сверху требуют поставок и для армии, и для хозяйства.
- Завёз племенных, с Хреновского конезавода. Растим молодняк. Много не обещаю, но план выполню, исходя из возможностей.
- Здесь ты, Ваня, хитрец, мать твою! Для себя чистокровок держишь, барствуешь?
- Константин Семёнович, пяток кобылок держу. Выезд организовал и даже небольшой ипподром планирую, рядом с Орловским манежем. Есть что показать, приезжайте в гости!
- Слышал, и арабскую кровиночку имеешь!
- Вороная, Аргентиной зовут. Огонь лошадь! Приезжайте, я и «качалки» для заезда раздобыл.
Иван знал, что «заезд» - слабость Ярыгина, что он, когда бывает в Москве, тайком посещает столичный ипподром. Коневодством в стране заправлял маршал Будённый, и конезавод в Хреновом, а также всё поголовье орловских рысаков были под его пристальным вниманием.
. Вечером Марчуков забрал Зиночку и Славку, и они отправились на улицу Студенческую, к Мильманам. До улицы Кольцовской было недалеко, здесь они сели на трамвай и через три остановки вышли. Многие дома лежали в развалинах, и центр города, где жила семья лётчика, не был исключением. Дом, где жили Мильманы, не пострадал, и здесь успели навести порядок во дворе. Ветви старых клёнов летом своей сенью покрывали лавочки во дворе, а сейчас деревья стояли голыми, покачивая в свете фонарей чёрными ветками.
Давид Ильич открыл им дверь, подхватил Славку на руку, из-за его спины выглядывала Нина Андриановна, радостно провозгласившая:
- А вот и наш герой труда и сопровождающие его лица!
Чёрная шевелюра Мильмана, зачёсанная назад, кое-где начала седеть, обычно она рассыпалась по обе стороны его лица, и Давид ладонями проводил по голове, восстанавливая причёску. Сейчас на волосах его была сетка. Под шевелюрой - огромные голубые глаза, мясистый нос, полные губы. Его крупная фигура занимала всё пространство прихожей. Эта потёртая кожаная куртка, знакомая Ивану с довоенных лет, казалось, не снималась им никогда. В квартире было прохладно, Славку решили оставить в пальто.
Сетка, накинутая на волосы Давида, свидетельствовала о том, что он допущен на кухню к нарезанию продуктов. Ниночка была щепетильна в вопросах санитарии: не дай бог волос окажется на тарелке.
Чета Мильманов - антиподы. Ниночка небольшого росточка, подвижная, не замолкающая ни на минуту. А Давид - медведь-молчун, за него говорили выразительные глаза-прожекторы. После какого-то лётного инцидента, о котором он Ниночке не обмолвился ни словом, эти «прожекторы» стали часто моргать, непроизвольно, особенно когда он волновался.
