Неизвестно - Untitled.FR11
В его памяти сохранилась большая изба, рубленная из цельных брёвен, крытая железом, просторный класс с длинными скамьями вдоль узких столов, такая же столовая с русской печью и спальни, рассчитанные на десять человек каждая. Жилая часть Семнитского имела собственный вход и свою печь. Когда истопник напивался, ребята носили из пристройки дрова в комнаты к преподавателю, и он иногда угощал мальчишек своим чаем с конфетами, беседовал с ними, как со взрослыми, рассказывая об истории края, в котором они жили.
Ивану дороги были воспоминания о детстве, но он не пытался как-то связывать их с настоящим (сильно спешил жить - размышлять было некогда!). Хотя именно там, в детстве, мы становимся такими, какими дальше идём по жизни. Словно из посаженных родителями зёрнышек вырастает незримое растение «задачи действия», заставляющей положить на какое-то дело всю жизнь.
Нет, он не забыл, как бегал смотреть на подсолнухи, поворачивающие свои шляпки за солнцем, как держал в руках распустившиеся головки бархатцев - любимых цветов Петра Агеевича.
Каждый год весной отец, призвав на помощь Ванятку, сажал цветы перед домом, в палисаднике и во дворе. Теперь, в своей взрослой «директорской» жизни, несмотря на занятость, он находил время собственноручно разбить цветник перед домом: цветы, посаженные собственной рукой, будили в нём чувства человека, дающего жизнь чему-то прекрасному.
Не случайно он любимую кобылу, на которой разъезжал по полям ещё в Алешках, назвал Резедой. Теперь он ездил на Резеде-второй - приплоде состарившейся любимицы, - серой в яблоках, точной копии своей матери. Полуослепшая верная подруга и неизменная спутница в его рабочих буднях до сих пор стояла в стойле на его конюшне. Чего стоило сохранить лошадь в полуголодные годы, знает только он. Иван вывез её в Ульяновск, где она ожеребилась, и привёз в «Комсомолец», отбивая все попытки пустить её под нож. Теперь он разрешал сыну приходить в конюшню с кусочками мягкого хлеба: Борьке нравилось кормить старую лошадь из ладоней.
Шёл четвёртый год, как Иван обосновался здесь, в Новочигольском районе. Главное - он сохранил при эвакуации в Ульяновск рабочих непризывного возраста, скот и лошадей и за три года вывел совхоз в передовые по области.
В конце сорок шестого, в год рождения второго сына, Марчукова пригласили в обком, на торжественное совещание по случаю празднования «октября», и Иван ехал в Воронеж с лёгким сердцем: все планы по сдаче мяса и молока были перевыполнены с лихвой, а хлеба удалось собрать в три раза больше намеченного.
Стояла холодная погода со снегом, и Иван, кутаясь от ветра в высокий воротник кожаного утеплённого пальто, пробирался к улице Свободы.
Здесь, в полуразрушенном после бомбёжки трёхэтажном доме, жила сестра Зиночка, с пятилетним сыном Славкой. Славка появился на свет в сентябре сорок первого, в Алешках, в доме родителей. Муж Зиночки с первых дней войны ушёл на фронт и пропал, а сестра работала теперь в тресте молочной промышленности - она окончила по этому профилю институт в Пушкине, под Ленинградом.
Обычно, приезжая в Воронеж, Иван прихватывал сумки с провизией для сестры, которые заботливо собирала Паша. Он называл эти сумки «аргументами в пользу смычки деревни с городом». В этот раз он спешил и не успел прихватить «аргументы» с собой.
Марчуков прошёл мимо площади с памятником Ленину: обком восстановили, но кругом ещё полно было руин. Улица Свободы находилась в трёхстах метрах от обкома - удобнее не придумаешь. Иван свернул за угол и увидел в наступающих сумерках девушку с авоськой - она спешила к дому номер двадцать, где жила Зина. На ней были короткий кроличий полушубок, сапожки и полосатый шарф с такой же шапочкой, показавшиеся Ивану знакомыми.
Марчуков повыше поднял воротник, нахлобучил на глаза шапку, засунул руки в карманы пальто как можно глубже и поспешил вслед девушке. Её каблучки застучали энергичнее: с пустынной улицы она прошла в калитку на воротах и по дорожке среди битого кирпича поспешила к металлической лестнице, прилепившейся к изрешечённой осколками стене. Половина дома пребывала в развалинах, а на тыльной стороне сохранилась пожарная лестница: её пролёт шёл до второго этажа, заканчивался площадкой, затем поворачивал в обратную сторону, к третьему этажу.
Оглядываясь, девушка спешила к этой лестнице: единственный фонарь на углу слабо освещал развалины, девушка споткнулась, упала, поднялась и побежала к лестнице - незнакомец шёл за ней широкими шагами. У самой лестницы она слабо вскрикнула, потом громко закричала: «Помогите!», но каблуки не давали ей возможности передвигаться быстро - незнакомец настиг её и схватил за локоть. От страха Зина медленно осела на ступеньки, ей отказал голос, и она открывала рот, силясь что-то прокричать.
- Я здесь, иду на помощь! - радостно возвестил Иван, приподняв шапку с глаз.
- Фу. Ваня! Да разве ж так можно! У меня сердце чуть не выпрыгнуло!
Они поднялись на площадку на втором этаже, и Зина открыла ключом дверь.
Под дверью, поджидая мать, стоял Славка - кареглазый, с ангельским личиком. Иван вручил ему кулёк с конфетами, поднял его на руки и поставил на стол.
- Ваня! Чего придумал - на стол в ботинках! Ну, ты, директор, никак не меняешься!
Иван засмеялся, потом неожиданно закашлялся. Он прижал носовой платок к губам - сестра с укоризной глянула на него:
- Надеюсь, в этот раз ты сходишь в больницу?
- Схожу Зиночка, обязательно схожу!
В маленькой кухоньке, которая заодно была и прихожей, из кирпичей, набранных на развалинах во дворе, сложена небольшая печка с металлической трубой, вытянутой к окну. Здесь же, возле стены, припасены доски от разбитых ящиков. Дверь в единственную комнату с левой стороны открыта, в печке потрескивают дрова.
Иван подошёл к печке, которую они вместе с братом Лёней поставили на кусок металлической брони, протянул руки к горячим кирпичам.
- Зиночка, Лёня давно был?
- В сентябре приезжал. Ты бы съездил к нему, поговорил с ним.
- Зинуля, говорил не один раз, предлагал хорошие должности и у себя, и в Воронеже. Сильно обиделся он! Ты знаешь его характер.
. Трёх погибших на войне братьев не вернёшь, а вот Лёнина жизнь оказалась изломана. Забегая вперёд, можно остановиться на судьбе этого талантливого человека. Война не дала ему окончить Лесотехническую академию в Ленинграде. В рядах защитников города он провёл все девятьсот дней блокады. Занимался организацией возведения оборонительных сооружений, работал в штабе фронта, был ранен. В офицерском звании вышел в отставку с инвалидной пенсией, поехал на родину и застрял в родном селе. Его комнатка в коммуналке на Моховой в Ленинграде была отобрана «за отсутствием съёмщика». Лёня женился в родной деревне да так и остался жить при стареющих родителях. Затем он устроился учителем в школу - единственное трёхэтажное кирпичное здание на селе, построенное земством ещё в 1909 году. Здесь непримиримый Лёня вошёл в конфликт с директором школы, для которого приусадебный участок при школе стал собственной вотчиной и прибыльным делом. В результате бунтарь стал выращивать цветы, размышлять о несправедливостях жизни и почитывать труды по философии, к которой тяготел с юности.
Частенько он рассказывал Ивану о «страшном, неправедном мире, в котором мы живём» и приводил высказывания Марка Аврелия: «У нас нельзя отнять прошлого, потому что его нет. Нельзя отнять будущего, которого мы не имеем и даже знать не можем. А вот настоящее. Это как раз то, о чём мы меньше всего заботимся».
Раздумывая в одиночестве над несовершенством мира, Лёня решил внести лепту в его исправление и в начале шестидесятых годов написал в областную газету статью о том, как может человек, всю жизнь проработавший в колхозе, прожить на пенсию в тридцать рублей. Он составил подробную калькуляцию стоимости продуктов, и получилось, что, по самым скромным меркам, прожить на неё можно две недели.
В один из дней с горы спустилась чёрная «Волга» и остановилась рядом с домом Марчуковых. Во двор собственной персоной вошёл первый секретарь райкома со своею свитой. «Неправильный, - говорит он, - расчёт у вас, гражданин хороший, получается. Вы не учли, что у нас медобслуживание бесплатное». Тогда Леонид ему отвечает: «Хорошо, вот прошло у меня две недели, деньги кончились. Но за это время, слава богу, я не заболел. Так, может, мне пойти в больницу и колбасы выписать?»
«Не занимайтесь демагогией!» - изрёк начальник и укатил. Лёня потом рассказывал: «Это называется у них: разъяснить народу. Ведь всё-таки я фронтовик, пенсионер по инвалидности, поэтому и удостоился!»
И пришёл Леонид к мысли, что партия - спрут на народном теле и что её необходимо упразднить. Мысли, как известно, всегда просятся на бумагу. И Лёня изложил их, с присущей ему скурпулёзностью, в общей тетради. Делал всё это он со всевозможными ссылками, фактами, с цитатами. Труд получился достойный, аргументированный, с непреложным выводом о роспуске существующей партии и создании новой - партии реформ.
