Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?
- Нам много не надо... Люда вторит ей:
- Нам много не надо.
А что знаю я про Люду? Кроме того, что верная подруга, готовая вместо Лены рассказывать про её страшную жизнь, дабы лишний раз не травмировать её сердце.
- Люда, прошу, расскажите и про себя немного. У вас тоже трое детей. Я видела самого младшего, Славика.
- Вам понравился мой Славик?
- Очень. Красивый мальчик.
Люда смотрит на меня благодарно. И вдруг! Вдруг в тишине вечернего покоя слышу:
- Знаете, как родился Славик? Меня, меня... изнасиловали.
Теперь уже Лена бросается в омут спасать подругу:
- Говорят, что таких детей не любят, от них хотят избавиться. А Люда, она оставила ребёнка. Родные ругали её, проклинали, а она... сильная.
Сильная Люда незаметно смахнула слезу. Но слезу нельзя смахнуть незаметно. Алёша, Андрей, Славик. Её богатство, её капитал, сколоченный в боях за материнское счастье. Три сына.
- А девочку хотелось?
- Были и девочки...
Её муж вернулся с афганской войны. Рядом с ней он оттаял, а потом замкнулся, стал подозрительным, жестоким. Иногда говорил:
- Хочу крови, хочу бить, бить, убивать!
Она боялась его и - жалела его. А он, он жалости не ведал. Ей сказали: «Ждите двойню». Он не пустил её в больницу, родила дома. Двух махоньких, недоношенных девочек. Положила рядышком, отлежавшись, пошла в больницу.
- Он сжёг девочек в печке...
Эти слова произнесла Лена. Я помню, как зашлось у меня от боли сердце и рука судорожно стала искать в сумке валидол. А ещё помню, как сама Люда посмотрела на меня виновато и с жалостью:
- Простите. Вам так тяжело об этом слушать.
Тяжело слушать! А пережить это?! Какими такими неведомыми заслонами можно было оградить со всех сторон сердце, чтобы оно не разорвалось на кусочки от кошмара содеянного? У неё уже было к тому времени два сына - Алёша и Андрей. Она делает свой выбор. Выбирает детей, одиночество и нищету.
- Тоже продаёте семечки?
- Нет, - улыбается она. - Семечки - бизнес Лены, мой - стиральные порошки.
Они и познакомились на рынке. Две многодетные мамы, в одиночку поднимающие своих детей. Пока в одиночку, до знакомства. Людины дети, бывало, теряли сознание от голода. Утром, просыпаясь, она больше всего боялась войти на кухню. Там было пусто. А ночью, отвернувшись к стене, она молила Бога, чтобы помог ей накормить трёх маленьких мужичков с хорошим аппетитом. Бывало, кто-то из знакомых приносил сумку картошки, банку квашеной капусты. Славик уже ходил в православный центр, и мне рассказала учительница из центра:
- Я решила посвятить урок сиротам. У наших-то у всех мамы. Скажите мне, говорю, кто из вас когда-нибудь ел манную кашу на воде и без сахара? Думаю, сейчас они скажут - никто, головами замотают, а я им и начну: «А вот сироты...» Вдруг поднимает руку Славик: «Я ел. Невкусно...»
Невкусная каша всё равно пошла на пользу. Славик растёт здоровым и сообразительным. Сейчас весна, и он с радостью ждёт, радуется, что теперь у всех будет много денег.
- Почему? - удивилась мама.
- А потому, - объясняет он непонятливой маме, - что зарплату-то заморозили, а весной снег растает и она разморозится.
Все ждут весну. Ленины дети, Людмилины. А сами они ждут, не дождутся деньков погожих. Сад. Мы говорим о саде.
- Я и не мечтала о саде. Был небольшой участочек, шесть соток, - рассказала Лена. - Вышла по весне копать - страшно. Но глаза боятся, а руки делают. Только шепчу: «Помоги, Господи». Всё вскопала. Идёт соседка. «Не знаешь, - спрашивает, - где насчёт плуга можно догориться?» - «Зачем вам? У вас же два взрослых сына». - «Да тяжело им...»
Вскоре Лене предлагают купить участок побольше, рядом. Где взять денег? Всё устраивается чудесным образом. Уезжает знакомая в Германию, оставляет мебель: «Вещи продавай, отдашь когда-нибудь». Продала и купила участок побольше. А тот, кому достался тот? Да, конечно же, Людмиле. И тоже чудом. Людмила числилась на предприятии, где полгода не платили зарплату. Она решает взять расчёт. Её рассчитывают и выплачивают ей сумму стоимости как раз садового участка.
- У нас теперь нет времени никого осуждать. Разговоры только о рассаде, семенах, ящичках. А ещё - о детях...
Дети - их главное сокровище. Да, они растут трудно, голодно, но зато радуются малому, зато не эгоисты, зато знают цену копейке, зато приучены к труду, зато живут с Господом в сердце и имеют навык к молитве. Жизнь ради детей. Именно ради детей терпят нужду, голод, ходят в поношенных линялых свитерочках, приказывают себе ничего не хотеть, ни на что не заглядываться.
- Нам много не надо...
Ради детей вытерпели насмешки и проклятия, но совестью не поступились. Ради детей пашут на своих «наделах», радуются несказанно каждой ягодке, каждой закрытой впрок баночке. Жертвенная материнская любовь - талант. Я встретила сразу двух талантливых мам. Сидят и светятся счастьем:
- По мешку муки купили. Теперь продержимся. Людмилиному Алёше 14 лет. Он в семье за старшего, и Ленину семью вниманием не оставляет.
- Ты скажи тёте Лене, - просит маму, - мы ей в этом году огород вскопаем. Ты скажи.
Они вместе носят воду на поливку, собирают жука с картошки, жгут сушняк. Их дружба замешена не на общих посиделках и пустых разговорах, а на общей заботе. Я намеренно не говорю - на общей беде. Потому что иметь троих детей для матери не беда, женщины эти красивы именно особым светом материнской состоятельности, который к лицу каждой из нас, да только не каждая из нас торопилась к такому свету. Были дела поважнее, да посолиднее, чем рожать детей и воспитывать их по-христиански. Главный смысл жизни был подменён на второстепенный, пустячный, придуманный.
Смотрю на Елену и Людмилу и любуюсь ими. Мудрые, красивые, стойкие. Когда я слышу фразу о том, что Руси нашей пора подниматься с колен, всегда хочу спросить: «А кто её на них поставил?» Она сильна такими вот Людмилами и Еленами, которые, преклонив смиренно колени перед Господом, не преклонили их перед жизненными испытаниями. Загадка русского характера: закалённое бедой сердце не черствеет, а утончается, не грубеет, не ожесточается, а полнится любовью. «Чем глубже скорбь...» Тем ближе Бог! Мучившая меня недосказанная фраза досказалась вдруг и освободила наконец меня от изнурительной работы мысли. «Чем глубже скорбь, тем ближе Бог». Именно скорбями пришли мои героини к апогею материнской любви, именно скорбями постигли любовь Божию.
Всю ночь Женя простоял в храме на праздничной службе.
- Мам, можно я сяду?
- Можно.
- А как лучше - стоять или сидеть?
- Лучше не садиться. И он стоял.
Людмилин Андрей пришёл домой расстроенный:
- Сегодня один мальчик в школе спросил меня: «Твоя мама добрая?» - «Добрая». А он взял и вытер об мою чистую рубашку масляные от пирожков руки.
- Прости ему, - сказала Людмила, - прости, а рубашку я отстираю.
В несытых домах моих героинь радостно и светло. Без телевизоров, без видиков, без компьютеров и прочих других обязательных «прибамбасов», живут люди так, как во все времена почиталось великим благом. Материнская любовь покроет с лихвой любые бытовые изъяны. Потому что насколько материнская любовь земна, настолько она и небесна. Сочетание двух этих ипостасей делает её несокрушимой.
Теперь в каждодневных молитвах я поминаю Людмилу и Елену со чадами и прошу у Господа милостей для них. И ещё прошу я у Господа: когда вырастут их дети и пойдут каждый своей дорогой, пусть никогда не ожесточатся их сердца и материнский подвиг не измельчает и не поблекнет в их сознании. Избранники ведь не только те, кто состоялся в этой жизни, но ещё и те, кого очень любила мать.
БУТЫЛКА «ИЗАБЕЛЛЫ» ОТ ДЕДА АШОТА
Вот уже второй час сижу я у горящего камина, совсем близко к огню, потому что намёрзлась. Ушла далеко, к ущелью, дабы насладиться последний раз морем и одиночеством. Чёрная туча подобралась незаметно. Промокнув до нитки, я медленно побрела, увязая в сыром песке пляжа, под крышу дома, где вот уже почти месяц жила и откуда завтра уеду.
Долго не могла согреться. Уже совсем решила, что заболею, вернусь в Москву с джентльменским набором простудных симптомов - кашель, насморк, больное горло. Но старый Ашот засуетился, заскрипел дверями такого же старого дома, зашаркал тяжёлыми ногами по ступенькам. А спустя время осторожно постучал в мою комнату:
- Я затопил камин. Спускайся, тебе надо прогреться, слушай...
Кресло-качалка почти впритык к топке. Ашот очень переживает, усаживает, укрывает потёртым клетчатым пледом. Его подслеповатые глаза в очках. Очки с одной дужкой то и дело сваливаются. Он привычно ловит их на лету, опять возвращает на крупный, коричневый от загара нос. Вот уже скоро десять лет, как живёт старик Ашот один в большом, необихоженном доме в ущелье между двумя невысокими горами, на берегу моря. Жена его умерла от сердечного приступа, прихватившего её, когда уехала погостить к сыну в Сочи.
