Питер Сингер - Освобождение животных
с одной позиции — как предупреждение о той легкости, с какой не только
неискушенные люди, но даже и самые опытные в умении построения нравственных
обоснований, могут быть принесены в жертву господствующей идеологии.
Стержневое значение этой книги заключается в том, чтобы заявить, что дискриминация
против живых существ лишь только по единственной причине их видовой
принадлежности — является формой предвзятости, аморальности и издевательства над
беззащитным так же точно, как и дискриминация, осуществляемая на основании
расовой принадлежности. Я не вкладываю в это содержание чего-то незыблемого и
закрытого для критики и не выдвигаю его как постулат на века, или как формулировку
моей собственной точки зрения, с которой другие могут соглашаться или нет. Я только
привожу доказательства, обращаясь скорее к разуму, чем к эмоциям и чувствительной
сентиментальности. Я избрал этот путь не потому, что не осознаю важности такого
фактора, как чувства и переживания в выработке позиции к другим существам, а
потому, что решения, принятые рассудком, более универсальны, более тверды и
неодолимы и представляют больший интерес. Я не думаю, что только одними
призывами к сочувствию и добросердечию можно убедить большинство людей в
несправедливости спесиецизма. Даже там, где дело касается интересов других
человеческих существ, для нас, людей, всегда бывает приятной неожиданностью
обнаружить тяготение нашего сочувствия к представителям своей нации или расы.
Почти каждый, однако, подготовлен, по крайней мере номинально, слушать разумные
доводы. Можно также допустить, что имеется определенное количество людей,
любящих пококетничать с непомерным субъективизмом в моральности, говоря, что
любая моральность фактически такова, как и любая другая. Но когда тем же самым
людям предлагают сказать, что они думают о моральности Гитлера или о рабском
труде, таковы ли они, как у Альберта Швейцера или Мартина Лютера Кинга, лишь
после этого они убеждаются, что мораль у разных людей различна. Вот так, работая
над этой книгой, я полагался на разумные аргументы. И теперь, если вы не сможете
опровергнуть главный аргумент этой книги, вам придется признать, что спесиецизм
несправедлив, и это означает, что если вы относитесь к нравственности серьезно, вы
должны постараться удалить спесиецизм практически из вашей жизни и противостоять
ему всюду, где бы он не появился. Иначе говоря, любое обожествление превосходства
и непорочности собственного вида будет лишать нас базиса для критики расизма или
сексизма, если при этом мы не будем прибегать ко лжи и лицемерию.
В этой книге я в общем избегал споров на тему, что к животным мы должны быть
добрыми потому, что жестокость к животным неизбежно приведет к жестокости к
людям. Возможно это действительно правда, что доброта к людям и другим животным
часто идут вместе, но независимо от того, так это или нет, если мы будем упорно
стремиться сказать (как кстати считали Фома Аквинский и Кант), что именно в этом
кроется истинная причина, почему мы должны быть добрыми к животным, то это
прозвучит как полноценная позиция спесиецизма. Мы должны рассматривать интересы
животных не потому, что опять заботимся о набивших оскомину благах своего вида, а
просто потому, что они существуют, эти интересы, и было бы лишено всякого
оправдания исключить их из сферы нравственных ценностей. Если же мы опять ставим
такое рассмотрение в зависимость от наличия каких-то выгодных последствий для
человека, то это опять таки было бы утверждением того, что рассмотрение интересов
животных ради них же самих не правомочно к постановке, как вопрос юридический.
Подобным же образом я избегал расширения дискуссии и перехода ее в плоскость о
большой полезности для здоровья вегетарианской диеты, чем диета, включающая
потребление мяса животных. Хотя имеется множество данных, что это действительно
так, я сумел побороть в себе естественный порыв остановиться на этом хотя бы потому,
что это приветствовалось бы корпорациями, производящими растительные продукты
питания. А свой путь к вегетарианству пусть каждый изберет самостоятельно, пройдя
его через заботу о здоровье, через материальные, финансовые и психологические
потери. И пусть будут люди (и, разумеется, хорошо оплаченные научные институты),
доказывающие, что именно мясная диета — путь к здоровью и долголетию, и пусть
еще позапугивают доверчивых потребителей случаями изнеможения от потребления
растительной пищи. Исходя из основополагающих принципов Движения за
освобождение животных, какой бы долгой и трудной ни была наша работа и какой бы
непосильной не казалась взятая нами ноша, мы должны выдержать эти испытания и не
сходить с избранного тернистого пути.
Я верю, что дело Освобождения животных логически, философски и исторически
является убедительным и уже не может быть отвергнуто. Однако остается громадная и
невероятно трудная задача — это задача ниспровержения спесиецизма. Изучив вопрос
на основе источников, мы имели возможность убедиться, что спесиецизм — не
мимолетное случайное явление. Он имеет исторические корни, глубоко вросшие в
сознание западного общества. И мы видим также, что удаление из наших жизненных
подходов и нашего поведения спесиецизма будет пугать, затрагивая интересы
гигантских
корпораций
и
ассоциаций
агробизнеса,
профессиональных
мясоперерабатывающих союзов, ученых-исследователей, ветеринаров и т.д. И, по-
видимому, этим корпорациям и организациям необходимо быть готовыми
израсходовать миллионы долларов на защиту своих интересов, обороняясь от массовых
бомбардировок со стороны общественности и, разумеется, объявляя обвинения в
жестокости голословными и беспочвенными. Кроме того, не надо обольщаться, что вся
общественность — это беззаветные борцы за гуманность и справедливость (просто в
государственных структурах этим качествам нет места из-за самой природы
государственного правления). Общественность, по крайней мере, в некоторой своей
части, имеет (или думает, что имеет) те или иные интересы к продолжению практики
спесиецизма, в т.ч. сознательного выращивания и убийства животных для пищи. Как
мы только что могли увидеть, люди также готовы принять к мышлению такие
вводящие в заблуждение формы, подвергнутые нами критике в этой главе.
В каких случаях и с какими возможностями может выступать Движение за
освобождение животных против этих древних (со времен античности) предрассудков,
причем большей частью облаченных в одежды силы и власти, и буквально
пронизывающих наше жизненное пространство? И еще, может ли что-либо, помимо
рассудка и нравственности влиять на наши предпочтения в случаях возникновения
нелегкого выбора? Трудно в связи с этим искать некое утешение в том, что рано или
поздно угроза всемирного голода и назревающий продовольственный кризис заставят
нас понять неэффективность производства пищевой продукции из тел животных, как
метода обеспечения человечества продовольствием. Расплата за подобную
благодушно-выжидательную позицию может стать непомерно высокой в нравственном
и гуманистическом отношении, хотя вполне возможно, что выход из этого ужасного
кризиса будет найден своевременно и, очевидно, будет заключаться в рациональной и
гуманной диете.
Движение по охране природной среды является результатом другого кризиса,
приведшего человечество к таким трактовкам наших отношений с животными, которые
казались невозможными еще десять лет тому назад. Правда эпоха энвайронменталистов
была более связана с сохранением участков дикой природы и спасением видов,
находящихся под угрозой исчезновения, чем вообще с животными. Однако не нужен
был слишком большой скачок от осознания того, что несправедливо и дурно
обращаться с китами, как с гигантскими резервуарами, наполненными китовым жиром,
до осознания того, что несправедливо обращаться со свиньями, как с машинами для
превращения зерна в мясо. Эти факторы лежат в основе надежды на то, что у Движения
за освобождение животных есть будущее. Кстати, нет сомнения в том, например, что
движение за освобождение от рабства на своих ранних этапах выглядело более
