Алексей Андреев - Сядьте на пол
«Ева активно увлеклась музыкой после года. Вернее, вещами, которые происходят вместе с музыкой. Первый танец она, кажется, подсмотрела у Кита в детском саду, когда там репетировали перед Масленицей. Летом регулярно танцевала под маленькое музыкальное электропианино: научилась сама включать записанные там мелодии.
А последний месяц у нас главный музыкальный ритуал ‑ это зарядка «с полётами». Утром, когда мы встаём, а также вечером, когда я возвращаюсь с работы, Ева показывает на музыкальный центр со словами «Суси га!» («Слушать джаз»). Но её интересует не джаз как таковой. Когда включается музыка, она кричит «Ух‑ух!» и тянет ко мне руки. Это значит ‑ летать под музыку». (декабрь 2010).
В современном мире появился ещё один мощный инструмент связывания музыки с действиями: кино. В реальности ведь никогда не бывает, чтобы каждое движение сопровождалось музыкой. А в мультиках и фильмах это обычное явление. Кроме того, музыка постоянно звучит в магазинах и кафе. И всё это создаёт новые связки.
«Кит просит поставить такой диск, "как будто ешь острую пиццу”. Поставил ему Сезарию Ивору. Подошло». (январь 2012)
«Лёва просит включить музыку, "где все умерли". Неужели он чувствует в музыке настроения? Прошу уточнить. "Ну такая самурайская...". Ага, ясно. Ставлю Стефана Микуса. Да, это оно, соглашается Лёва. Хотя Микус совсем не самурай, а немецкий грек. Но флейта и барабаны у него именно такие, как в любимом лёвином кино про самураев.» (сентябрь 2015)
Получается, что дети закрепляют музыку как условный рефлекс. То есть обучаются реагировать не на само действие или образ, а на сопутствующий звуковой стимул. Собаки Павлова, да?
Сравнение неприятное, но давайте уж пойдём до конца. Ведь рядом с теми же собаками оказывается не только музыкальная школа, где за правильный звук дают конфетку, но и модный японец Масару Ибука с его книжкой "После трех уже поздно" [50]. Он там предлагает учить трёхлеток играть на скрипке, просто помещая их в компанию детей постарше, которые играют. И малыши начинают копировать старших без всякого насилия. Как верно замечает Ибука, таким образом выросли многие известные музыканты: Моцарт с детства был окружен музыкой, потому и сам он рано начал играть и сочинять. Но зачем, зачем копировать все эти звуки, оторванные от реальности? Всё равно ведь получается звериная дрессировка, хотя и более естественным методом, чем долбаные гаммы.
Можно уподобить музыку языку, который надо сначала выучить, чтобы потом говорить на нём самостоятельно. Но язык получается странный: вы давно говорили на нём? Или просто слушали плеер? Тогда с кем же вы общаетесь на этом языке?
Хотя дети, кажется, действительно используют свою первую музыку как язык. Ведь они ещё не знают, что музыка ‑ это когда миллион человек тупо слушают одного, причём находящегося в другой стране и вообще в записи. Вместо этого дети пытаются говорить на собственном "музыкальном языке", и активно сопротивляются попыткам навязать им унылую грамматику взрослой музыки:
«Кит стал частенько напевать, когда играет с конструкторами. На днях они с Катей купили машинку‑кран с магнитом на конце. И в придачу тележку‑прицеп с грузиками. Вот под эту возню у Кита самые удивительные песни выходят. Словно перетаскивая грузики на кране, он одновременно конструирует музыку.
Сборы на улицу ‑ другие движения. И песня другая, бодрая речёвка: "Прыгать, стрелять, играть! Прыгать, стрелять, гулять!" Обычно эти песни Кита ‑ всего пара нот, на которых он "тянет" слова. Как у рэперов или акынов. При этом он по‑прежнему отказывается подпевать моим песням. Даже тем, которые считаются "детскими". Видимо, их мелодии сложноваты и... неестественны?» (октябрь 2006)
«Ева стала почти каждый день требовать мою гитару. Причем ненадолго: расчехлить, побренчать минуту и снова убрать. Даже ругается, когда я пытаюсь играть или петь подольше. Такая вот своя версия музыки.» (август 2010)
Постепенно и мой собственный репертуар пересматривается. Все те песенки, которые когда‑то впечатляли девушек, критически отброшены в сторону: на детей они не действуют. Туда же отбрасывается и занудная классическая музыка, от которой нет проку. Зато они вдруг просят снова спеть "На поле танки грохотали" в качестве колыбельной. А потом ‑ "Венский вальс", написанный Коэном на стихи Лорки. Или "Странных людей" Джима Моррисона.
"Хорошая песня – это песня, которую можно спеть своему ребенку, ‑ сообщаю я знакомым ценителям музыки. ‑ Остальное всё мусор". Ценителям кажется, что это какой‑то очень тонкий юмор.
Тем не менее, я и в правду оказываюсь на развилке. Либо мне надо поверить, что есть некое правильное и полезное музыкальное образование, эдакий кладезь стройных звуков, на вершине которого царствуют Бахи и Моцарты, которые очень разовьют моих детей... либо мне лучше послушать то, что пытаются сказать мне дети на своих собственных музыкальных языках, процветающих от музыкального бескультурья их папаши, который со старшим сыном‑подростком поёт блюзы, шестилетней дочке позволяет плясать под панк‑рок Игги Попа, по заказу младшего сына ставит флейту сякухати, а утром будит всех зарядкой под "Алюминиевые огурцы".
В этой главе собрано несколько научных теорий, с помощью которых я пытался ответить на такой вот странный вопрос.
Эффект собаки Моцарта
Западная наука о музыке до XX века в основном сводилась к ньютоновской физике – и гармония звуковых колебаний хорошо вписывалась в остальные гармонически‑колебательные описания неорганического мира, от звёзд до атомов. Астрономы говорили о "музыке сфер". Лейбницу приписывают фразу "Музыка есть не что иное, как бессознательная арифметика". Музыканты отвечали симметрично, проявляя себя в научном мире ‑ как органист Уильям Гершель, открывший планету Уран.
Возможно, вы уже угадали, что автор опять намекает на «культ инструмента», о котором не раз говорилось в этой книге. Ученые XVIII века любили идеальные гармонические модели, символом которых были часы и другие машины с простым колебательно‑циклическим движением.
В XX веке культовым инструментом становится электричество, желательно беспроводное (радио). Человеческий мозг теперь тоже воспринимается как электроприбор, эдакий «чёрный ящик», схему которого можно вычислить, подключая к нему электроды. Вооруженные электроэнцефалографом, ученые начинают говорить про «токи мозга» и «мозговые волны». Начинается поиск отдельных центров, отвечающих за различные человеческие проявления, подобно поиску сгоревших деталей в радиоприемнике (именно сгоревших: основные выводы о работе мозга в XX веке делаются на основе изучения травм и патологий).
Тем временем бурное развитие фарминдустрии приводит к другому популярному культу ‑ позже психолог Джон Слобода будет критиковать этот подход как «витаминную модель». Подобно тому, как медики научились выписывать таблетки на любую болезнь, психологи тоже начали выдавать позитивные исследования музыки по принципу «послушали – вылечились». Именно тогда родились популярные мифы о том, как музыка улучшает производительность труда, способствует покупкам или развивает интеллект ‑ безо всякого учёта контекста, индивидуальных различий и даже без оценки того, как долго длится «эффект улучшения». Все это очень напоминало попытки создать оружие массового поражения [51].
Я столкнулся с таким подходом даже в XXI веке, всего пару лет назад, когда лечил зубы. Пока застывала пломба, стоматолог и её ассистентка пожаловались мне, что им не разрешают включать никакую музыку, кроме радио "Релакс". Руководство клиники считает, что именно такая музыка благотворно действует на пациентов. Однако руководство не учло, что сами врачи от постоянного прослушивания такого радио либо засыпают, либо звереют. А заснувший или взбесившийся стоматолог ‑ это не очень благотворно. Я ещё легко отделался, потому что пришёл в клинику с утра.
Такое мифическое отношение к музыке даже у врачей неудивительно. Большинство исследований влияния музыки на мозг в XX веке ‑ это странно организованные эксперименты с небольшими группами людей. Да и выявлялись в таких экспериментах лишь корреляции, то есть совпадение некоторых событий, а не причинно‑следственная связь между ними. Хотя в прессе это подавалось именно как связь.
В 1993 году психолог Фрэнсис Раушер опубликовал исследование, где утверждалось, что после прослушивания Моцарта у детей улучшаются способности в решении задач пространственной координации [52]. Данная сенсация до сих пор известна широкой публике гораздо лучше, чем другие исследования, которые опровергли "эффект Моцарта" [53]. Хотя даже сторонники Раушера в конце концов признали: скорее всего это не сами способности улучшаются, а просто приятные эмоции, вызванные музыкой, создают человеку более комфортное состояние для работы. А эмоции от музыки, как говорилось выше, вполне могут быть заученным с детства рефлексом.
